Максим Андреевич проснулся рано. Глобальная тишина обнимала его, будто и не было за окном отчаянно чирикающих воробьев, а отъезжающие со двора машины исчезали без следа в туманном мареве, поглощающем и образы, и звуки. Максим лежал на спине, разглядывая молочно-белый потолок. Было до такой степени тихо, что становилось холодно от одиночества во Вселенной.
Странное чувство, которое никак не проходило по мере наступления бодрствования.
Максим с усилием встал, походил по квартире. Убедился, что все в порядке, все как обычно, на своих местах. Кофе-машина с бульканьем и шипением выдала чашку эспрессо. Сыр был твердым и желтым. Больше Максиму ничего не хотелось есть.
В кухне что-то блеснуло перед глазами. Присмотрелся. Это была небольшая икона в шкафу. Позолота постарела, но вид нисколько не испортился, наоборот, приобрел солидности. Желания помолиться перед ней у хозяина ни разу не возникало.
Мысли Максима лениво текли, а потом внезапно пришло лихачество, кураж. Захотелось буйства, молодости, азарта. Ха-ха, это в пятьдесят восемь лет! Ха-ха!
Тем не менее, Максим рванул в спортзал, оборудованный тут же, в квартире, на втором этаже. Отжал раз двадцать гирю, попрыгал, побегал, покрутил велосипед. А потом отошел подальше в угол и оттуда сделал пятнадцать бросков мяча в баскетбольное кольцо, висящее почти под потолком. Максим не поверил своим глазам: все пятнадцать бросков оказались удачными! Такого еще никогда не было. «Как удачно день начинается», - подумал он и решил сегодня сделать кучу дел, даже самых неприятных, которые он откладывал в последний месяц.
Вначале он позвонил жене, иезуитски улыбаясь при мысли, что в Испании еще шесть утра, и она никак не ожидает его звонка. На ее сонное, блеющее «алло» Максим твердо сказал: «Мы разводимся. Алешке привет». Еще он что-то сказал про адвоката и быстро повесил трубку. Насчет Алешки мысль пришла тревожная, противная, ведь всего четыре года пацану, но решение принято. Он будет заботиться о нем, а Лорка себе найдет кого-нибудь.
Потом пришла пакостная мысль, что самой нормальной из всех его женщин была Маруся, первая жена, влюбившаяся в него еще в студенческие годы. Двенадцать лет, двое сыновей. А потом была Лена, Катя, Женя, Марина, Люся… Или наоборот, вначале Марина, а потом Женя? А Лариса? Но кто же ошибки признает? Как прожил, так и прожил.
Потом Максим позвонил старому другу Димке в Новосибирск. Тот басовито шумел на работе и был откровенно рад звонку. Потрепались ни о чем, и настроение от общения с женой сгладилось, будто и не было его вовсе.
Затем Максим позвонил своему банкиру, дал некоторые команды, а потом адвокату, с которым он за долгие годы совместной работы заприятельствовал. На слова о разводе адвокат подпрыгнул, не удержался и обронил с явным удовольствием: «Ну, наконец-то!»
Максим Андреевич заглянул в ежедневник, позвонил двум партнерам по делу, а тут и наткнулся на вчерашнюю дату, вспомнил что-то, стукнул себя по лбу и набрал Орел, где жила его тетка по матери, поздравил с юбилеем, записал себе, что надо им денег послать.
Нужно было собираться в офис, Максим не спешил, почему-то оттягивая момент выхода из дома, азарт закончился, навалилась душевная усталость. Он собирался долго. Шнурки никак не завязывались, несколько раз он возвращался от двери в квартиру то за паспортом, то за папкой с документами.
Потом ему галстук показался слишком ярким, и он повязал другой, темно-синий.
На улице было солнечно. Можно было бы и пальто полегче, но возвращаться еще раз никак не хотелось.
Максим Андреевич поздоровался с Владом, водителем, сел сзади, и они выехали на проспект. Через двадцать минут Влад, вопреки всем правилам дорожного движения, несся в ближайшую больницу, потому что его начальник хрипел и на вопросы не отвечал.
***
Максим Андреевич умер на операционном столе. Ему оперировали сердце. Остановили его, а вот завести долго не могли. Наконец, это свершилось, и врачебная бригада смогла более-менее выдохнуть.
Максим пришел в себя очень странным.
- Пожалуйста, умоляю, любые деньги! Пожалуйста, пусть сейчас ко мне приедет мой старший сын! - торопливо пробормотал он медсестре, поправляющей капельницу, и снова отключился.
А когда беспамятство кончилось, его сын, тридцатипятилетний Алексей, уже сидел рядом и встревоженно вглядывался в него.
- Лешка, сынок! Не волнуйся. Я живой! Но времени мало. Я тебе сейчас продиктую, каких людей мне нужно найти. А ты мне поможешь. Ты лучше всех разбираешься в компьютерах, в интернете.
Устав от такой эмоциональной тирады, Максим Андреевич откинулся на подушки, и видом не очень отличался от покойника. Только звук кардиомонитора и крупные капли пота, продолжающие выступать на лбу, показывали, что он еще жив.
Испуганный Лешка был готов бежать в любом направлении, решать любые задачи - для блага больного отца, хоть и отец давно ушел из семьи.
А Максим снова вяло заговорил, не открывая глаз:
- Пожалуйста, привези мне тысяч пятьдесят пятисотками. У меня дома возьми.
- Это для медсестер, санитарок? - высказал предположение Дмитрий.
- Да, - невнятно произнес отец и умолк. А потом посмотрел красными воспаленными глазами и простонал, будто через жестокую боль:
- Сынок, прости меня. Я так виноват перед вами…
***
Медсестра Дина работу свою временами ненавидела, временами терпела. Люди в последнее время стали просто невыносимы. По делу и без дела жалуются, орут, ни минуту не могут потерпеть боль и малейшее неудобство.
А вот Карпова потерпеть - одно удовольствие. То лежит совсем никакой, то бредит, то вскидывается и говорит громком шепотом:
- Подойдите, пожалуйста… Вот тетрадь на тумбочке, пожалуйста, запишите… Ирина Борисовна… Соседка по старой квартире… Записали? Спасибо. Вот там денежка для вас.
В самой тумбочке лежали пятисотки. Можно было их нагрести немало, но Дина не наглела, брала по одной. За смену - несколько штучек выходило.
Однажды на очередное имя она машинально спросила:
- Это кто?
- Я так их обидел, так обидел… Пока живой, надо исправить.
«Бред», - подумала Дина и постаралась не задумываться.
***
- Славка! Привет!
- О, Лешка! Привет, братуха! Как ты там?
- Я вполне. Ты когда собираешься прилететь?
- Пару дней. Надеюсь, отец дождется меня, не выдаст снова что-нибудь экстремальное для жизни?
- Сложное у него состояние. Доктора никаких прогнозов не делают. Сколько тебе лететь?
- Часа четыре. Начальство отпускает на две недели. У нас уже снег. А у вас?
- У нас пока тепло. А ты можешь сделать крюк и заехать в Тюмень?
- Могу, наверное. А что случилось?
- Тут такое дело…
***
Эту многоэтажку на улице Мельникайте Вячеслав Максимович увидел сразу.
- Вы надолго? - спросил таксист.
- Думаю, нет. Подождите. Не обижу, - сказал Слава расплатившись.
Таксист согласно кивнул и вышел стряхнуть снег с дворников. А Вячеслав взял с заднего сидения роскошный букет и пошел к домофону. Его ждали и сразу впустили.
В квартире на шестом этаже был приглушенный свет. Женщина средних лет взяла букет, сдержанно поблагодарила и проводила Вячеслава в гостиную.
- Как Максим? - спросила она.
- Может умереть в любой момент, - озвучил Слава свои мысли.
- Почему же вы ко мне?
- Отец просил вас найти и извиниться.
- За что?
- Он обидел вас.
- Нет! - горячо воскликнула женщина. - Он дал мне счастье! Два года счастья! Я не могла бы хотеть для себя большего.
- Отец считает, что запачкал вас отношениями с женатым мужчиной.
- Что он понимает в отношениях между мужчиной и женщиной?! Мне было очень хорошо с ним, понимаете?
- Хорошо понимаю, - Вячеслав решил не спорить. - То есть я могу ему передать, что вы не держите на него зла?
- Конечно, не держу. А у многих людей он просит прощения?
- Да. Он говорит, что без прощения он не может умереть. Этих людей в нашем с братом списке пока шестьдесят два. Часть из них - женщины, - Слава решил быть правдивым до жестокости.
- А женщин сколько - двадцать?! Тридцать?!
И раздался истерический хохот со слезами - то, чего Вячеслав ждал и боялся. Справки, которые он навел о бывшей секретарше отца Валентине, указывали на ее явную психическую неуравновешенность. Он вышел из квартиры, аккуратно прикрыв дверь.
А утром он был уже в Москве.
***
Маленький городок на границе Московской и Тверской области был малой родиной Максима Андреевича.
Алексей Максимович приехал сюда в субботу утром. Здесь у него было не менее десяти адресов. Будто решая контрольную по математике, Алексей начал с самого сложного задания.
Дом барачного типа за последние сорок лет, вероятно, претерпел некоторые изменения. Но он по-прежнему выглядел как дом барачного типа.
Дверь на втором этаже была очень старой, обшарпанной. Алексей постучал. Раздались неуверенные шаги и дверь распахнулась. На пороге стояла очень пожилая неприветливая женщина в халате. Она опиралась на небольшой костылик.
- Что вам?
- Вера Ивановна! Простите, что побеспокоил вас. Я Алексей, сын одноклассника Даниила.
Видели как расцветают люди? Словно пионы раскрываются - моментально и нараспашку. Так и Вера Ивановна. Счастье полыхнуло в ее глазах. Помнят! Помнят ее сыночка!
Алексей занес в квартиру две коробки с продуктами, помог разложить. А когда чайник закипел, и в конфетницу были насыпаны бело-розовые зефирки и маленькие шоколадки, Вера Ивановна взялась рассматривать гостя. Симпатичный, рослый, глаза зеленые. И полуулыбка очень приятная.
- Как папу звать?
- Максим Карпов.
Вера Ивановна задумалась:
- Нет, не помню. Дружили с Данечкой?
Алексей напрягся:
- Нет, к сожалению. Отец с друзьями обижали вашего сына, глупые были. А теперь отец очень просит прощения.
Тень коснулась лица старенькой матери. Но только на мгновение.
- Болеет отец? Что, умирать страшно? - спокойно спросила она.
- Да, - подтвердил Алексей, поражаясь мудрости женщины.
- Его всегда обижали. Не было у нас денег. Муж пил. Я с маленькой Олечкой на руках. Одевать не могли. Кормили не досыта. Даня так хотел заработать денег и купить нам жилье. А то от плесени Олечка все время болела, потому, наверное, и умерла молодой, и у меня ревматизм смолоду.
Алексею было невыносимо это слушать. Нереализованные мечты молодого парня, который ничего хорошего не видел в жизни. Алексей вспомнил, как отец говорил: «Ему треники было уже не зашить, такие рваные! А я смеялся! Ему Милка нравилась! А я его при всех обсмеял! Он кроткий был, молчал, терпел. А потом он погиб в Афганистане».
Портрет Дани висел на стене. Хорошее умное лицо и глаза, будто с иконы, ОТТУДА.
- Простите, пожалуйста, отца, Вера Ивановна!
- Я прощаю. И Господь простит. А Даня… и не обижался. Не такой у него характер. Спасибо тебе, Алексей, за продукты. Я совсем обезножила. В магазин тяжело.
- Плесень докучает?
- Нет, ремонт сделали хороший. Уже не докучает. Сначала собирались снести дома наши, нет, отремонтировали.
Алексей достал из внутреннего кармана пиджака конверт:
- Я оставлю вам еще денежку.
- Нет, внучок, не надо. Ты приезжай иногда. Пожалуйста. Я молиться о тебе буду. И о папе твоем.
- Я приеду, - ответил Алексей. - Звоните мне, пожалуйста, примчусь при малейшей надобности.
Он простился с Верой Ивановной, поцеловал ее в морщинистую щечку. А за дверью еле отдышался. Такая буря эмоций захлестнула. Почти до слез.
***
- Мама! - тихо сказал Алексей. - Ты не хочешь увидеть отца?
- Хочу! - сказала мама. - Только не сделаю ли я ему хуже? Это же стресс. У него молодая жена есть. А на меня смотреть ему будет страшно. Это словно в глаза своей совести заглянуть.
- Мама, ты не поверишь, он готов.
- К чему готов?
- В глаза своей совести заглянуть.
Мама обернулась на сына и после молчаливой паузы прикрыла глаза:
- Да, я хочу его видеть.
Вечером того же дня Алексей сказал Максиму:
- Мама хочет утром тебя навестить.
Он почувствовал, что отец сначала напрягся, а потом расслабился:
- Да, я очень жду ее.
Весь вечер и полночи Максим Андреевич вспоминал своих женщин. Настя – первый опыт, наивно-жестокая привязанность. Потом жена. А все женщины его жизни после первой жены – дурман, глупость, бесконечная череда близняшек, не по внешности, по сути. Те же ужимки, слащавые, ничего не значащие слова и цепкие когтистые лапки. «Ах, милый, как хорошо с тобой!» А через мгновение: «Что ты мне подаришь на Новый год? Я тут колечко присмотрела (браслетик, шубку, круиз, машинку)».
Майя, или, как он ее называл, Маруся полюбила веселого, не отягощенного бизнесом и деньгами студента. Ей было все равно что есть, пить и во что одеваться. Они просто любили друг друга и были счастливы двенадцать лет.
Максим Андреевич сходил пару раз налево и понял, что жена его лучше, намного лучше. Никакая страсть не подменяла собой любовь.
Но потом вдруг все рухнуло, потому что пришли новые времена, когда оказалось, что все можно, если у тебя есть деньги. Друзья разводились и женились на «мисках». Его следующая жена тоже была «Мисс Тьмутараканьск».
Тогда Маруся смотрела на него жалобно, как брошенный котенок. Она пыталась что-то сказать, а он от переживаний и душевного дискомфорта орал на нее. Она жмурилась, словно он мог ударить. Ему было погано. Пацаны Лешка и Славка строго смотрели на него и не упрашивали вернуться. Максим ждал этого, но не дождался, психанул. Он сказал «а», значит, надо сказать «б». Они развелись.
Максим Андреевич исправно отсылал деньги, позванивал детям, но не приезжал. Словно сжег мосты. Он действительно редко их вспоминал. Новая жизнь, новая семья, новые хлопоты.
А через три года Маруся стала возвращать алименты. Максим узнал, что она вышла замуж за их институтского друга Генку, и месяц ходил с плохим настроением. В голову лезли студенческие истории, когда в стройотряде он с Марусей, Генка, Ленька и еще две девчонки ставили рекорды по картошке или готовились к семинару по физике и еще какие-то глупости.
Он даже вызвал Генку поговорить по-мужски. Генка тогда грустно смотрел на Максима Андреевича, выслушал его, а потом сказал: «Как я тебе благодарен, что ты ушел… Я не мог надеяться. Теперь у меня лучшая в мире жена». Максиму Андреевичу стало еще поганей, но вечером отличный французский коньяк скрасил неприятные моменты.
Не так давно Генка погиб, и Максим Андреевич стал понемногу общаться с сыновьями. А теперь прошлое стояло в глазах и не давало выдохнуть.
- Плохо тебе, Карпов? - искренне, заботливо спросила Маруся и только ей подвластным движением ласково поправила ему челку на вспотевшем лбу.
- Маруська, я, наверное, все, конец. Ты прости меня, идиота. Полжизни насмарку. А теперь умирать страшно. Бог спросит, а я…
- Ты же всю жизнь атеистом был.
- Уже нет. Я тут умирал. Тебе говорили, наверное. Не помню. Никаких видений не было. Только знаю. Надо очень быстро исправить то, что можно. Пока живой.
- Все не исправишь…
- Я же говорю. То, что можно.
- Фантазер ты. Как был, так и есть. Я тебя прощу, наши дети простят. А простят ли тебя те, которые прощать не умеют? Видела пару-тройку твоих жен. Там тяжелый случай.
- Ты прости. Ты моя самая большая боль. И еще Настя. К ней ехать надо.
- Не надо умирать. Живи, пожалуйста, - сказала напоследок Маруся. А уже в дверях обернулась и добавила:
- Я тебя прощаю. Спасибо тебе за сыновей.
***
Алексей и Вячеслав пришли к отцу утром следующего дня. Можно сказать, пришли с отчетом.
Начал Вячеслав:
- Я конспективно. Честно. Без экивоков. Молится о тебе Валентина, твоя секретарша. Одинокая, психически поврежденная, но не злая. Любит тебя до сих пор.
Максим грустно улыбнулся.
- Лена, вторая жена, посылает проклятия и пожелания, чтобы ты сдох. Надеется потанцевать на твоей могиле. Алкоголичка. Как прекрасно, что нет у вас с ней детей. А на слова, что ты ее прощаешь, она меня чуть не порвала на месте.
Алексей начал подавать брату сигнал, мол, деликатный надо. А Максим Андреевич, наоборот, развеселился:
- Так прямо и сказала?
- Да.
- Бедная несчастная богатая женщина. Кто еще?
- Екатерина. Третья жена. Там все более-менее благополучно. Прощает с недовольным лицом и поджатыми губами. Лично общаться не захотела. Чаю не предложила. Дочь у нее смуглая очень. Папа у ребенка экзотический, наверное.
- А потом четвертая жена, Евгения. Сказала, ты заслуживаешь всего, что происходит. Облегчать тебе жизнь своим прощением не намерена. Ты кровопийца редкий. Не поверишь, кокетничала со мной. А потом меня затошнило, и я ушел.
Максим Андреевич посмотрел на Алексея. Тот отчитался по поездке на малую родину. По щеке отца побежала одинокая слеза.
- Ты на кладбище был?
- Да. Нашел могилы всех - Даниила, учителя Петра Фомича, двоюродной сестры бабушки Пелагеи, двух бабушек твоих, соседки Ирины Борисовны, матери Анастасии. Нашел людей, могилы убрали. Весной цветы посадим.
- Я тоже расскажу, - сказал отец. - Мне мой адвокат всех моих старых партнеров нашел, с кем я плохо расстался. Я звонил. Нехорошие дела у Порохова. Болеет сильно. Надо денег дать. Алексей, пожалуйста, съезди, помоги.
Максим Андреевич приподнялся на локте и сказал:
- Парни, я вам очень благодарен. Простите меня, непутевого. Надо еще одно дело сделать. А потом можно батюшку звать. Только очень нужно выехать. Недалеко, в Реутов.
Братья переглянулись и сказали почти хором:
- Постельный режим тебе прописан. Ты уж соблюдай.
- Поверьте, сынки, это важнее.
Завтрашний день был воскресенье. Была смутная надежда отпроситься у дежурного врача. Алексей вызвался везти отца в Реутов. А Вячеслав еще спланировал несколько визитов по отцовскому списку - по московским адресам.
Это была самая тяжелая ночь, если не считать ночи после операции. Вспоминалось прошлое. Вернее, оно брало за горло, и не давало вздохнуть. В бредовом сне снилась Максиму Андреевичу не рожденная девочка, плод первой любви. Он был уверен, что это девочка. Почти сорок лет назад ее крошечное тело бросила в отхожую яму бабка-повитуха из соседнего поселка.
Он сам тащил слабо упирающуюся Настю к ней, когда у той уже показался животик. Она тогда молчала и плакала, потому что любила его и хотела сохранить ребенка. И ей было только восемнадцать. Но Максим не представлял себя с пеленками, распашонками и горшками. «Рано!» - категорично сказал он, пошептался со «знающими» людьми и заполучил адрес злополучной бабки.
Та расхаживала по дому, словно царица. Все, кто приходил, были просители – униженные, отчаявшиеся, обиженные мужчинами женщины. А она среди них – вершитель судеб, «спасительница».
Аборты в те времена были делом непростым. Больницы не всех принимали, на поток не ставили. Опять же таились, не афишировали. Вот и продолжали обращаться к «народным умелицам». Из рук в руки адреса передавали. Бабка одним траву даст, те уходят по-тихому. Другим она чем-то острым металлическим выскребет. Перед этим водки выпить дает, чтобы меньше болело. Сидели в очереди бледные, страшные в своем горе. Никто не смотрел в глаза. Дело-то позорное.
И Максим понял, уловил атмосферу боли и стыда. Он оставил Настю там, в предбаннике бабкиного дома. «Я люблю тебя», - сказали ее дрожащие губы. Он ободряюще улыбнулся, положил деньги на засаленную клеенку и ушел, чтобы никогда не вернуться.
Он бежал по заснеженной улице к станции электрички. Когда он чуть не сбил приземистую старушку, та окликнула его словами: «Парень, от кого бежишь? Черти, что ли, догоняют?» Тогда будто пинок подтолкнул его вперед. И он побежал быстрее, боясь оглянуться.
Максим не знал, как заливаясь кровью, Настя доползла домой. Он не был настолько жесток, он не думал, не знал, насколько это больно и опасно. Он был просто трусом. Представляете, каково было бы снова видеть ее глаза в слезах, лепетать что-то невразумительное, оправдываться, вымучивать из себя слова любви, зная, что больше никогда не придешь к ней?
Понимания греха у Максима не было, было чувство преступника, удирающего с места преступления. «Места убийства», - сказал он сейчас себе.
Мать Насти упала в обморок, увидев под дочерью лужу крови. Месяц в больнице. Матку удалось сохранить. Но родить Настя уже не пыталась. Так и осталась жить с хроническим шоком из-за того, что любимый, самый лучший в мире Максимка бросил ее, окровавленную, в бараке повитухи морозным январским вечером почти сорок лет назад. Настя не верила никому из мужчин. С тридцати лет она стала принимать антидепрессанты. Со временем они становились сильнее, а дозы выше. Два раза в год Анастасия ложилась в клинику неврозов.
Она внешне была старше и тяжело ковыляла по жизни с угрюмым выражением лица. Так она кое-как и доживала. Всего этого Максим Андреевич не знал, пока его сын Алексей не разыскал Анастасию в городе Реутов. К ней отец должен был ехать сам.
***
Было дождливое воскресное утро. Максим Андреевич смог выехать из больницы только в одиннадцать часов. Они с Алексеем некоторое время молчали. А потом разговор потек о семейной жизни.
- Сын, не делай моих ошибок. Твоя Соня напоминает мне твою маму. Ты должен быть очень счастлив с ней.
- Да, отец, я счастлив. Десять лет прожиты отлично. Растет Мишка. Ты давно его не видел. Он будет высокий. Очень любит рисовать, как Соня. И любит выступать, стихи читать…
- Как ты, - продолжил Максим.
- Как я, - согласился Алексей.
К двери Анастасии они подошли вместе. Только один звонок, и дверь распахнулась. Анастасия переводила взгляд с одного мужчины на другого. Если бы не присутствие Алексея, похожего на своего юного отца, она бы не узнала Максима. Она открыла рот, потом закрыла, отодвинулась от двери и молча пригласила внутрь.
Алексей остался снаружи. Максим Андреевич прошел за Анастасией на уютную кухню.
На кухне, как и в коридоре, было много икон. А около большой иконы Пресвятой Богородицы с Младенцем горела свеча.
- Здравствуй, Максим! - сказала Анастасия достаточно спокойным голосом.
Она села на стул рядом с иконой и положила руки на колени. Она не была очень старой на вид, но суровость и напряжение в лице добавляли возраста.
- Здравствуй, Настя, я пришел, чтобы попросить у тебя прощения.
- Я прощаю тебя, - ее голос не шелохнулся от волнения. - Я смогла тебя простить только пару лет назад, когда пришла в храм. Человеческими мерками твой поступок не измерить и не простить. А вот по-Божьи… Если Сам Господь простил Своих распинателей… Как я могу тебя не простить? А вот себя я простить до сих пор не могу. Как я могла не рассказать маме? Я вполне могла родить сама, без твоего «высочайшего позволения».
На этой фразе Анастасия подняла глаза на Максима, и его сердце ухнуло особо громко. Глаза были те же - юные, раненые, трепетные. Они вынырнули из-под толщи прожитых лет и бед и снова спрятались.
- Я могу тебе чем-нибудь помочь?
- Помоги себе. Иди в храм. Там жизнь. Там прощение и утешение. Я дам тебе икону.
Анастасия вышла в другую комнату и вскоре вернулась с еще одной иконой Богоматери с Младенцем. Она протянула ее Максиму:
- Ее называют «Страстная». Видишь, у ангелов в руках - орудия страстей. Наш с тобой ребенок тоже претерпел страстную смерть. Пусть эта икона будет у тебя. Вдруг ты когда-нибудь снова меня забудешь.
Анастасия проводила Максима до порога и закрыла за ним дверь. Затем она коротко простонала сквозь зубы, перекрестилась и пошла читать Евангелие.
Алексей довез отца до больницы в полном молчании.
- Пожалуйста, приведи мне батюшку, - попросил уставший измученный Максим Андреевич, укладываясь в постель. Его тут же сморил сон.
- Хорошо, - сказал Алексей и вышел в коридор.
За окном был дождь. Простой серенький осенний дождь бил по асфальту. Алексей стоял и не мог оторвать взгляд от этого дождя. Он думал, простил ли отца на самом деле, или это только взрослая бравада. Не плачет ли где-то тихо-тихо маленький Лешка, которого бросил отец? А ведь Славке тяжелей, он на три года моложе.
Алексей заставил себя идти к машине и ехать в ближайший храм. Он решил, что нужно довести до конца всю эту бесконечную работу по разрешению конфликтов отца. Было такое чувство, будто это нужно не только ему, но и сыновьям, и внукам, а может быть и более далеким поколениям.
Тут позвонил Славка:
- Лариса не пустила меня на порог. Оскорбляла отца, и нас с тобой, и маму. Я не захотел передавать ей, что он просит прощения. Не нашел в себе силы. Это плохо?
Алексей задумчиво произнес:
- Не знаю, брат, не знаю. Нам нужен советчик. Пойдем-ка в храм. Поговорим там.
Было много всяких событий. В конце концов, Максим Андреевич поисповедовался, причастился, пособоровался, и пока жив. Он продолжает просить прощения у разных людей. Он отдал свою фирму братьям, и пока они только учатся вести дела. Максим живет один и старается всем помогать, насколько это возможно.
Добежит ли до рая главный герой повествования? Знает только Господь. А пока просто жизнь, просто молитва каждый день, просто труд над каждым движением своей души.
Иногда, когда к утру, наконец, засыпает огромный неугомонный город со всеми его пригородами, двум разным людям ложится в руки одна и та же книга. Ее читают долго, вдумчиво, опробуя на вкус каждое слово. Строки про Страсти Христовы читать мучительно больно, но необходимо.
И только тогда затихает ненадолго тихий плач маленькой нерожденной девочки, который не дает уснуть душе. Женщина плачет, а мужчина слушает свое сердце. Оно бьется, будто крылья раненой птицы, но живет.
Помилуй нас, Господи!
ПОДАТЬ ЗАПИСКИ на молитву в храме Покрова Пресвятой Богородицы Крым, с. Рыбачье на ежедневные молебны с акафистами и Божественную Литургию ПОДРОБНЕЕ ЗДЕСЬ
священник Игорь Сильченков.