Кукушки. Глава 19
Может ли измениться человек, пройдя через горнило испытаний и бои? По-разному бывает, иной, всё осознав и пропустив через себя словно очищается и меняет своё отношение к миру и собственной жизни.
Другие, только ужесточаются, зубами вгрызаясь в тех, кто, по их мнению, виноват в том, что жизнь не сложилась. Секлетинья не любила Кокушки и семью Логиновых, до старости лет неся в себе ненависть к Трофиму, который не позволил ей и её семье покинуть этот бренный мир, чтобы души их могли взойти к царству небесному.
А ещё жить не давали мелкие обиды, поначалу жить пришлось в общей избе, отдельную для них с Григорием всё никак не строили, Агафья любила других невесток больше, а Секлетинью вечно попрекала в том, что она не родила сына, да и Трофим особо не жаловал, воли не давал и продыху. Только страх перед наступающей зимой, которую она могла не пережить заставил Секлетинью ухватить за край сарафану женщину, в которой она, несмотря на прошедшие годы, узнала свою дочь.
Страх, теперешний её вечный спутник привёл в эту потаённую избу, страх и желание отомстить всем Логиновым, исковеркавшим, по её мнению, жизнь женщины. Поэтому преклонив колени перед Осипом, склонившись в поклоне до земли, скалила она почерневшие свои зубы в злобной ухмылке беса, живущего в ней.
-Доброго утречка, наставник, -пропела она, поднимаясь с колен и целуя его руку.
-Епитимью начнешь нести с завтрашнего утра, -сурово сказал он, вытирая руку о штаны, 1500 поклонов, отсчитывать станешь по лестовке. Из них не меньше 300 земных и 700 поясных в день. Приставлю к тебе Никодима, пусть приглядывает как ты поклоны свершать станешь, из еды-хлеб, ну, а воды у нас вдоволь. Так и быть разрешу тебе избу топить, только один раз в три дня, да и дрова не моя печаль. Радей, ибо чтобы в общину нашу снова войти сперва постараться нужно.
-Помнится батюшка твой, Трофим, другому учил и старым да малым при крещении всегда пособление было, -возразила ему Секлетинья, -а ты, стало быть, не по отцовской дороге идти решил? Забыл наказы тяти своего?
-Не тебе меня судить, Секлетинья, не у тебя голова болит о семье, когда вон что вокруг делается, - оборвал её Осип, -а коли не нравятся наши устои, так я не держу тебя, мигом велю Савину вернуть туда, откуда привёз. Здесь моё слово второе, после Бога, как скажу, так и будет! –добавил он и не обращая больше внимания на замолчавшую старуху вышел вон.
-У, Логиновский выкормыш, -выругалась та, -высоко взлетел, как бы упасть не пришлось. Она вернулась на скамью, ожидая Любаву, всё же та была её дочь и пусть обстоятельства разлучили их, но кто лучше матери знает своё дитя? Не должны были пройти мимо её уроки матери, когда учила она сопротивляться жизненным коллизиям, а не плыть кверху пузом по течению, надеясь, что так тебя вынесет к берегу.
Любава заглянула после полдней, обиходив свекровь она прихватила из дома горячего кулеша и поспешила в потаенную избу, оставив присматривать за Авдотьей сына.
-Осип был? –спросила она мать, как только зашла в дом.
-Был-, коротко ответила та, приглядываясь к тому что было у неё в руках. Запах горячего, из печи кулеша, пробивался сквозь теплый платок, которым был укутан небольшой чугунок, волной расходился вокруг Любавы, вызывая у старухи невольное слюноотделение. Дочь быстро поставила еду на стол, положила угощение в деревянную чашку. Глядя на то, как орудует в ней ложкой мать, после того как помолилась, сказала:
-Чашка и ложка отныне твоими будут, как соберешься из Кокушек снова бежать, возьми их с собой, тогда у тебя собственная посуда появится.
-Да куда уж мне, здесь успокоюсь, стара стала, немощна. Суровую епитимью назначил мне Осип, не знаю сдюжу ли? А зазвала я тебя по одной причине, -ответила ей Секлетинья.
-Совсем ты в своих скитаниях одичала, -попрекнула её дочь, -разве ж за столом разговоры ведут? Ешь, опосля говорить станем, -она огляделась вокруг, примечая как скудна и безрадостна обстановка вокруг, в которой придется провести Секлетинья сорок дней.
После того как закончила она трапезу, вновь сложила два перста в крестном знамении в благодарность Богу за еду. Пришло время беседы, ради которой она ждала дочь с утра.
Жил в Любаве бунтарской дух, до поры до времени погребенный в глубине души, придавленный строгими общинными правилами, припорошенный пеплом несостоявшейся любви. Притаился дух, выжидал, ибо силы в этой женщине были неимоверные и по плесу ей были великие дела. Знала о том Секлетинья, пусть недолго, но была она ей матерью, но всё же, что в дитя своё положишь, то и прорастёт.
Ей в своё время пришлось отказаться от веры и семьи ради Григория, отца Любавы, осесть на время, выждать, спрятав свой крутой норов, но, чтобы там не говорили и как не пыжился муж, главной всегда была она. Этот норов помог выжить в скитаниях, когда слабая женщина становится легкой добычей и именно он двигал ею сейчас в её стремлении хорошенько насолить чужими руками Осипу пусть и спустя время.
-С остальными дочерьми повидаться не желаешь? –спросила её Любава, -как епитимью начнёшь ни с кем общаться кроме Никодима не будешь, я-то не велика в перьях была, когда тебя уводили, а сёстры опосля не раз про тебя вспоминали. Несладко нам пришлось без отца и матери, если бы не Трофим и Агафья неизвестно, что со всеми нами было бы. Они и взамуж нас отдали и приданное за нас положили.
-После, -махнула рукой мать, подавая знак, чтобы та села рядом с ней на лавку, - мы с тобой и не поговорили ладом расскажи матери, чем жила, что сердце тревожит? Вижу, что муж твой суров, небось в мать пошёл? Помниться Авдотья и по молодости спуску никому не давала, как большуха всем хозяйством заправляла, знаю-знаю её паскудный характер.
-Ничего, -сдержанно ответила Любава не желая обсуждать с ней свекровь, знала, всякая сплетница на свою голову наплетает.
-Да ты не бойся сейчас есть кому голову преклонить, я рядом буду. Вот бы Осипа уговорить, чтобы нам вместе жить разрешил, пропаду я одна, вот думаю, что Савина твоего и обухом не перешибёшь, не предложит, только и остается, что на наставника надеяться. Да и Авдотьей нам не ужиться, две большухи в доме, как два медведя в берлоге.
-Да какая же ты большуха, когда ни дома, ни хозяйства у тебя не имеется? -удивилась Любава, -вся твоя радость –потаенная избушка, да и то на 40 дней, а опосля и того не будет. Скажет Осип, примет тебя семья, а ежели нет, то и я ничем помочь не сумею, всем Авдотья распоряжается, мимо неё и муха не пролетит без согласия. Я вот и раньше тебе сказала, повидайся с сёстрами, четверо нас, кто-нибудь и приютит.
-Не серчай, голубка моя, отмолю свою вину перед вами, только жить стану в твоей семье, немного мне осталось, ждёт в царстве небесном твой отец, дожидается, -заголосила Секлетинья и Любава, не выдержав, в сердцах встала со скамьи.
-Завтра твоё испытание начнётся, дровами помогу, Анфиму накажу, чтобы приносил, вперёд загадывать не станем, время покажет, а пока готовься к епитимье, через сорок дней увидимся –сказала она и кивнув матери вышла из избы. Шагала к дому споро, не смотря по сторонам, погруженная в мысли не видела, как от прясла отделилась фигура и знакомый голос позвал:
-Любава!
Оглянувшись на зов, удивилась, увидев перед собой Феофана. Место было пустынное, к потаенной избе мало кто ходил и увидеть здесь кого-то было делом случая.
-Как живёте-можете, разлюбезная Любава Григорьевна? – спросил он, подходя ближе. За то время, что они не виделись, Феофан раздобрел и кажется стал выше, или роста ему добавляла аккуратная белая борода, над которыми сияли радостью встречи такие знакомые глаза.
-Как ты здесь? –оглянувшись по сторонам спросила Любава, опасаясь не видит ли их кто-нибудь.
-Слухами земля полнится, -ласково сказал Феофан, -нет здесь никого, -добавил он, видя, что она волнуется. Не за себя боялась Любава, за сына. Донесёт кто, Савин живо сына её лишит, тут и заступничество Осипа не поможет, блуд в их общине не приветствовался.
-А ты посмелее раньше была, -усмехнулся собеседник, -что, укатали Сивку крутые горки?
-Говори, что хотел, да пойду я, -сухо ответила ему Любава, удивляясь сама себе. Сколько раз она мысленно представляла себе эту встречу придумывала слова, что скажет любимому, о чем станет спрашивать, а вот встретились и поди ж ты, молчит сердце, словно деревянное. Все мысли лишь о том, как там Анфим, не съела его Авдотья вечными придирками?
-Родион Трофимович послал, интересуется, не желает ли Секлетинья в общину нашу вступить?
-Сам у неё спроси, вон она в избе сидит, к епитимье готовится, -ответила ему женщина.
-Помню я и избу эту и как без пальцев на ногах остался, -с горечью сказал Феофан, -до смерти не забуду, в нашей общине такого нет, перевёршиваться не нужно, -сказал он.
-Слыхала я, только мне ни к чему знать, я свой выбор ещё в детстве сделала, пойду я, ждут меня.
-Муж? –спросил Феофан.
-Сын, -сказала Любава и повернувшись пошла от него прочь, вытирая внезапно подступившие слёзы разочарования. Она вдруг поняла, что любовь что она хранила к Феофану не более чем дым, поднимающейся над избой морозным утром, миг и нет его, словно и не было никогда.
Она ускорила шаг, боясь, что Феофан попытается её догнать, не видя, как Секлетинья вышедшая из избы до ветра прекрасно рассмотрела их обеих и женским своим чутьем поняла, что всё не так-то просто между ними. Кроме того, ежедневно видевшие друг друга кокушенцы и не замечали вовсе того, что увидела она, Феофан, подходивший к избе, был неуловимо чем-то похож на её внука.
Ночью в Кокушки пришёл долгожданный снег. Падая с неба большими хлопьями к утру, он укрыл деревню пушистыми сугробами, которые к радости её жителей не таяли. Затянувшаяся осень уже начала раздражать, да и оставленную под нож скотину было нечем кормить. Через пару дней вдарили морозы, и зима припозднившейся хозяйкой вошла в Кокушки ускоряя замедлившийся было ритм жизни.
Любава готовила кутью на Сочельник, который завершал пост. Ещё с утра, получая благословение от Авдотьи получила она наставления, большуха работать разрешила, но без «грешных» дел: уборку завершить до наступления вечера, рукоделием не заниматься и пол не мести и от дома далеко не уходить, чтобы не провести потом весь год в скитаниях.
К вечеру, помолившись, вся большая семья устроилась за столом в родительском доме. Стол накрыли белой скатертью, поставили на него двенадцать постных блюд, каждое из которых нужно было всем непременно попробовать, а иначе на весь год можно голодным остаться. Анфим ерзал на скамье от нетерпения, ему хотелось побыстрее выйти во двор – «глядеть звезды», высматривая путеводную. Матушка сказала, что так обязательно сбудется его желание.
За столом было тихо, ели молча и быстро, и только Авдотья охала на печи от боли, которая стала её спутницей в последнее время. В сенках раздались шаги и в избу ввалились ряженные, в вывернутых шерстью верх шубах, личинах со вставленными из брюквы зубами, «медведь», «гусь», «старик». Савин недовольно крякнул, но чуткая к его настроению Авдотья тут же осадила сына.
-Прими гостей, как положено, -приказала она, поглядывая на гостей с печи.
-Милости просим, гости дорогие, -пропела Любава, смягчая словами недовольство мужа.
- Тетка Коледка, дай пирожка-
Не дашь пирожка – развалю ворота
Дашь пирожка – обмету ворота, -ряженный старик лихо отплясывал у порога, и Любава даже расхохоталась, глядя на него, а Анфим вскочил со скамьи и заскакал рядом с гостями, выкидывая смешные коленца.
- Шиликуны, -буркнул, словно выплюнул Савин, глазами строжа сына, который, увидев взгляд отца замер, как суслик в степи. Любава тут же бросилась подавать ряженным пироги, а на пороге уже пересекали ногами другие гости. Коляда, любимая забава молодежи, подавая угощение колядовщикам она и сама не раз вспомнила свою юность, когда и она вот так ходила по домам, пела частушки и песни и получала взамен пряников, пироги, хлеб и даже капусту.
Кто чем был богат, тот тем и делился. Бывало и скупились люди, тогда колядовщики требовали своё и даже угрожали. Дело могло дойти и до оскорблений, но в доме Трофима этого никогда не было, всех просящих всегда принимали и угощали.
-Заканчивайте балаган, -приказал Савин жене, -да ворота за шиликунами этими закрыть не забудьте, -распорядился он, не замечая, как искривилось от подступивших слёз лицо его сына, ведь всё самое интересное так внезапно закончилось.
-Подожди, соколик мой ясный, -тихо шепнула ему мать, -сейчас тятя в избу нашу уйдет, и мы с тобой пойдем звезду на небе искать. Муж и правда вскоре ушёл, разбрелись по своим избам и старшине невестки с детьми, а Любава и Анфим, натянув на себя одежку выскочили во двор, где и замерли в восхищении, глядя на небо.
Таинственная чернильная темнота окружила их со всех сторон. Высоко, в небе, сияли холодным светом звезды, словно осколки льда Бешкильки, когда на реке делают проруби.
-Матушка, а где же путеводная звезда? –растеряно спросил мальчик.
-Да вот же она, смотри, - Любава протянула руку к небу и мальчишка завороженно замер.
-Запомни, сынок, эта звезда всегда находится на одном и том же месте, а все остальные звезды движутся вокруг неё. По этому признаку ты всегда найдешь её, даже если будешь в этом сомневаться.
-Значит я могу всегда, глядя на неё загадывать желание?
-Конечно, сынок, ведь она путеводная.
-А твои желания сбылись, матушка?
-Ещё сбудутся соколик мой, -тихо ответила ему Любава, прислушиваясь к звукам за забором, где далеко разносились по морозному воздуху песни и веселый смех.
