“Имя и подвиги Краснощекова встречаются, как воспоминание, и в песнях позднейших, сложенных после его смерти. Об этом крупном историческом лице мы доселе не имеем не только дельной монографии, но даже простого биографического очерка, а между тем это последний русский богатырь, с именем и лицом которого связаны последние наши былины, он, как герой, сопровождается песнею с молодых лет до смерти – и после него не нашлось уже никого, кто бы вызвал в народе подобное былевое творчество”.
П.В. Киреевский (1808-1856), писатель, фольклорист, археограф.
Прошло десять лет. Все эти годы жизнь Ивана Краснощекова протекала в постоянном боевом напряжении. Полем его деятельности были неспокойные кубанские степи, осваиваемые донскими переселенцами. Процесс этот был сложным и немирным, то и дело вспыхивали схватки с татарами, калмыками, горскими народами, подстрекаемыми Турцией.
В боях и походах заматерел Иван Матвеевич, крепче стала рука, зорче и верхней глаз, новые раны украсили его тело. Вырос и утвердился его авторитет среди казаков, звучней стала слава могучего бойца среди своих и чужих.
Уже почил в бозе обожаемый Иваном полководец Петр Великий, один за другим сменились на престоле российском Екатерина I и Петр II. В 1730 году государыней всероссийской стала тучная, недалекая и ленивая Анна Иоанновна, племянница Петра I. Сменялись цари, падали и возрождались министры и фавориты, а Краснощеков, как опытный воин, нужен был любому правителю. Его ценили и уважали все государи и государыни.
Весной 1733 года полуторатысячный отряд донских казаков отправлялся с Дона в неблизкий Дагестан для несения службы на кордонной линии. Весна в тот год выдалась квелая, недружная. Солнце, с утра скрываемое сплошными серыми тучами, с трудом пробивалось сквозь этот заслон обыкновенно к полудню, короткое время бодря живительными лучами казаков, чтобы потом снова залезть за плотную завесу туч. Так стояло до середины апреля, когда набрав силу, солнышко стало полновластным хозяином неба. Враз все ожило. С юга прилетели тучи разнообразной птицы; сначала робко, а потом все обильней зазеленели деревья. На привольных степях Дона появились стада оленей, коз, сайгаков, чтобы до осени блаженствовать здесь.
С начала 30-х годов XVIII столетия, когда Россия активно обживала земли на реках Куме и Кубани, с Дона ежегодно отправлялись семьи казаков на новое место жительства. С разным настроением шли на прикубанские земли люди. Те, кому надоела голутвенная жизнь на Дону, с радостью бросали свои чахлые курени и охотно шли на Кубань, веря в удачу и счастливую звезду. Но таких было немного, и войсковому атаману Андрею Лопатину приходилось по жребию отправлять казаков с семьями на Кубань. Это были постоянные поселения. Но, кроме этого, туда ежегодно отправлялись казачьи отряды для несения опасной службы на русских кордонах. Один такой отряд и вел весной 1733 года походный атаман Иван Краснощеков.
Перед отправлением в долгий и опасный путь он устроил на майдане смотр казакам, вместе с есаулами осмотрел оружие, коней, амуницию, тщательно проверил телеги, на которых везли громоздкую поклажу и которые в открытой степи служили надежной защитой от налетов татарской конницы.
Выступили утром, во вторник. Длинной цепочкой всадники растянулись от собора до наплавного моста, и когда передние казаки уже переправились на левый берег вздувшегося от волн Дона, задние только трогались с майдана. Голосили молодайки, держась за стремена мужниных коней, семейные казаки держали на руках сыновей, трогательно прощались с ними, обещая беспременно вернуться… Переходя Дон, казаки, кто чем, черпали мутную воду родной реки, омывая лицо и руки. Придется ль еще увидеть с детства дорогой Дон Иванович, один господь знает?! Не на веселую и радостную пирушку идут ведь родимцы! То там, то здесь вспыхивала и угасала песня
Ай со тиха-то Дону
Да вот, донские, ну казаченьки собиралися…
Ай со тихим Доном на все прощалися…
Ай ты прости же, ты прощай,
Да вот батюшка славный тихий Дон…
Отцы, матери, жены и дети проводили своих родимцев до плакучего кургана насыпанного неизвестно когда и неизвестно кем. Здесь все остановились, выпили по стременной чарке. Наступили томительные минуты прощания, разноголосо закричали казачки, отцы сдержанно крестили сыновей, давали последние напутствия:
- Не осрамись в бою с басурманами, Петро! Крепко блюди честь казака! – стараясь казаться спокойным и значительным в эту тяжкую минуту, напутствовал сына Кузьма Леонтьевич Котовсков, старый, заслуженный казак, участвовавший в штурме Азова в 1696 году. – Да дуриком башку-то под пули не подставляй; помни матерю, дюжа огорчишь ее, если што..!” Петро, впервые шедший в поход, только растерянно кивал головой и виновато моргал длинными ресницами, больше всего страшась расплакаться и тем самым осрамиться перед товарищами.
- Степан! – глотая слезы, надрывно кричала молодая казачка Бодовскова. – Степанушка! Береги себя, соколик! Я ж не переживу, еж ли што с тобой приключится. Береги себя, ведь нас скоро твое будет. Дите твое под сердцем ношу!
- С Богом!
- Спаси Христос!
- Не подгадь, Кузьма!
В этих, по-разному сказанных пожеланиях, выражалось одно общее желание, чтобы их родные, свершив свой долг, живыми возвратились домой. Ранеными, пусть увечными, не дай, конечно, бог, но живыми! В то же время все знали и боялись признаться себе в этом, что это только пожелания, и что многие казаки сложат свои бесшабашные головы на незнамой стороне, и матери будут до конца дней своих убиваться, вспоминая своих чад. И кто знает, дождется ли стонущая от горя молодайка своего мужа, обнимет ли он ее, подбросит ли сильными руками ненаглядную кроху-сына?!
Краснощеков стоял в сторонке с женой и сыновьями, сдержанно гутарил: “Осенью ждите домой. Не кричинься, Аннушка, глянь, каких казаков нам с тобой послал Бог: один другого краше! Ты, Федор, останешься в доме за старшего, матерю слушайтесь, помогайте ей во всем. Вдругорядь вместе пойдем в поход…” Иван благословил сыновей, поцеловал жену, вскочил в седло, и дал знак Логгину. Тот поднял ружье и выстрелил.
- На конь! – скомандовали есаулы, строя казаков. Последние объятия, напутствия, слезы, но вот уже заколыхался под теплым донским небом нескончаемый строй всадников. Что ждет их впереди? Ранения, смерть?.. А может счастье улыбнется им, и невредимыми, в славе и почете, вернутся они домой на радость отцам, матерям, женам и сыновьям. Дай бог свершиться этому! На это надеются казачки, посиневшими губами шепчущие слова молитвы: “Господи, помоги им! Господи, борони их от смерти и лихих напастей!” За близким леском скрылись последние всадники, только песня, затянутая казаками, долетала до провожавших:
Не черной-то ворон по горам летал,
Молодой-то турчан по полкам гулял.
Он свое-ту войской выхваляется,
Над донской-ту войской насмехается,
Называет донску войску все вороною:
№Эх ворона ты, донска ворона,
Я и к вам-то прилетел вороною,
А от вас-то лечу ясным соколом”.
Вот и просит турчан себе поединщичка
Выбирался казак лет семнадцати,
И съезжались оне с турком, распрощалися;
Ты прощай-ко, прощай, казак донской войской!
Ты ишшо-то прости, отец с матерью,
Ты ишшо-то прости, донская войска моя”
Тут съезжалися оне с турком ровно семь верст
Ну и снял-то срубил казак с турка голову,
Он и поднял голову на востром копье,
Он понес главу к самому царю,
К самому царю Петру Первому,
“Ишшо чем я тебя, казак, буду жаловать,
Али златом казак, али серебром?”
“Мне не надо твово ни злата, ни серебра,
Не руби-ко ты наши головы,
Ты не брей-ко, не брей наши бороды,
Ты пусти-ко, пусти в домовой отпуск,
Ту к отцу ту нас, к матери на свиданьецо,
К молодой жене на забавушку”.
Вскоре и песня затихла, скрылась за лесом, за далекой далью, лишь ярко и весело светило солнце, призывая радоваться жизни, этому чудному дару Всевышнего…
1733 год был тревожным для России. Турки, искавшие разрыва с русскими, постоянно задирали их здесь, на юге. Весной Порта направила сильный корпус татар в Персию кратчайшим путем через Дагестан – российские владения. Русским пришлось укрощать нарушителей силой оружия. В сражении под Дербентом россияне разгромили татар. Спасаясь от истребления, они сыпанули в разные стороны. Сильный отряд повернул в Крым, и на реке Куме, повыше урочища Мажары, татары столкнулись с казаками Краснощекова.
…Дозорные, ехавшие впереди краснощековского отряда, обнаружили татар версты за четыре до их появления по большому серому облаку, поднявшемуся над зеленеющей степью и по разноголосому птичьему кагалу, поднявшемуся за большим холмом, краснеющем тюльпанами. Передние всадники казачьего отряда уже взбирались на холм, когда на взмыленных конях к Краснощекову подскакали разведчики:
- Атаман, там, в лощине – туча татар. Тыщ пять будя! – возбужденно доложил Савва Кочетов, ловкий бесстрашный казак из Павловской станицы Черкасска. – Вдарить ба по ним, Матвеич, только пух пойдеть! Татарва какая-то перепуганная, видать, ее гдей-то здорово потрепали!”
- Погодь балабонить! – остановил Краснощеков Савву. – С перепугу-то нас татарва могеть и не заметить, пройдет мимо!
- Уже заметили, Матвеич! – виновато потупился Кочетов. – Мы с Петром Котовсковым «сняли» двоих, а десятка два кинулись за нами, насилу утекли!” Краснощеков рассеянно посмотрел на Савву: он все понял давно и теперь лихорадочно прикидывал, что предпринять в этой ситуации. Пауза длилась мгновение: опытный воин, Иван понял, спасти его от гибельного натиска татарской конницы может только укрепленный лагерь – вагенбург.
- Развертай телеги в круг! – закричал Краснощеков. – Гуртайся в вагенбург. А ты чего кулючишься? – зыркнул он на хмурого Савву Кочетова. – Бери троих человек и што есть силы, кустами и ложбинами гони к князю Бамате Кургонину, здесь недалече его селение. Пущай помочь нам даеть, коль он в договоре с нашей государыней состоит. Гони Савва, покожи свою лихость!”
Пока казаки городили на холме укрепленный лагерь из телег, татары остановились, широкой подвижной дугой конников они стали охватывать вагенбург, в одночасье завершив его окружение.
- Щас попрут, лихоманка их дери! – проворчал Логгин Барабанщиков, наблюдая за передвижением татар.
- Готовсь, казаки! – загремел Краснощеков. – Проверь ружья, пистоли, укрыться за телегами! Стрелять дружно и метко. Беречь пули, палить точно в басурман, не латошитца!
- Хорошо ишшо, что на бугре застала нас татарва! – удовлетворенно заметил полковник Иван Фролов. – Пущай теперь нас возьмут!
Тем временем татарские отряды, словно кольца гигантской змеи, клубились вокруг казачьего лагеря, примеряясь откуда сподручней ударить. Краснощеков внимательно следил за приготовлениями врага, сам готовился к отражению его натиска. Наконец с северной стороны, где холм был положе, набирая ход, стремительно покатилась разномастная стена татарской конницы. Впереди, опережая ее катился нарастающий грозный гул и неистовые крики татар, пытавшихся таким образом внести робость в храбрые казачьи сердца.
- Алла! Алла! – неслось по гребню холма. Краснощеков и полковники обходили ряды казаков, подбадривая их:
- Не подгадь, братцы!
- Лупась наверняка!
-Гляди в оба, казаки, не курохтайся!
Лавина басурман, слегка потеряв скорость при подъеме на холм, подкатилась к вагенбургу, новый всплеск криков показал, что началась рубка. Несколько татар, сломав своим коням ноги при попытке перепрыгнуть через телеги, прорвалась в казачий лагерь, С саблями в руках они затравленными зверьками носились средь казаков, ранили нескольких, но были искрошены разъяренными донцами. Туча татар бессмысленной массой вертелась на конях с той стороны телег, стреляя по казакам, размахивая сверкающими саблями, тщась достать противника.
Краснощеков, наблюдая за общей картиной боя, не упускал возможности срезать слишком наглого врага, когда тот или иной татарин пытался перескочить через телеги и прорваться в лагерь. Меткие пули Краснощекова уложили не одного басурманина.
- Матвеич, глянь-кось на того басурманина в белой шапке! – тронул Краснощекова Логгин. – Чи заколдованный он, чи што? Три пули исхарчил по ем, а ентот гад крутитца здесь, как ужака под вилами. Лусни его, Матвеич!” Краснощеков заинтересованно посмотрел в ту сторону, куда указывал Барабанщиков: стройный, смуглолицый всадник на прекрасном белом арабском скакуне ловко гарцевал перед вагенбургом. Распаленное от боя лицо его было симпатично, длинный малиновый халат, распахнутый на груди, обнажал крепкий торс воина. Иван невольно залюбовался басурманиным: “Годков двадцать ему!” – неожиданно мелькнуло у него. – Чуть старше моего Федора. Тоже ктой-то ждет его в дому!”
- Иван! – неожиданно услышал Краснощеков. Чтой-то ты залюбовался басурманиным. Лусни-ка ево!” Краснощеков еле заметно вздрогнул, увидел удивленного Барабанщикова, поднял ружье и выстрелил. Красивый татарин резко согнулся и безвольно сполз с седла под копыта лототившихся лошадей. Его конь, освободившись от седока, рванул из опасного места.
- Получи, паскуда! – со злым восторгом выкрикнул Логгин, словно это он срезал надоевшего татарина.
Удачным были действия казаков и на других участках. Поняв что первый натиск не удался татары вразнобой отвалили от вагенбурга. Бой на время затих.
Краснощеков легко встал и стал обходить лагерь. Еще не отошедшие от азарта боя, казаки возбужденно рассказывали друг другу яркие моменты только что отгремевшего кровопролития.
- Вот энтова в лохматой шапке я луснул из ружья! – устало говорил своему соседу Петре Котовсков, ожидая похвалы.
- Куршивенький какой-ся твой басурманин! – ехидно заметил сосед Котовскова Лаврентий Татаринов, Москлявый, одним словом! Вот мой вражина могутный анчибел! – и он показал окровавленным концом сабли на здоровенного татарина, одетого в разноцветный кафтан, в неуклюжей позе лежавшего на истоптанной траве. У его левого уха страшно зияла глубокая сабельная рана, слетевшая с бритой головы чалма, валялась тут же у трупа.
- Не вякай! – обиделся Петров. – А то съезжу по мусалам, будешь знать.
- Охолонь трошки, побереги свои силы, улыбнулся Лаврентий, чичас опять татаровя попрут!”
- А ты не дратуй меня! – миролюбиво закруглился Котовсков.
По всему лагерю казаки собирали убитых и раненых. Убитых было двенадцать человек, раненых же в несколько раз больше. Погибших товарищей казаки сложили на нескольких телегах, раненых перевязали заранее припасенными чистыми тонкими холстинами, присыпав целебными травами. Постояв у тел павших и подбодрив раненых Краснощеков вернулся на свое боевое место. Татары с гиком снова катились на казачий лагерь.
Пять яростных атак отбили казаки Краснощекова в тот тяжкий день. Сотни трупов татар в разноцветной одежде уже валялись вокруг казачьей твердыни, когда весенние сумерки дали долгожданную передышку донцам. Выставив усиленные караулы, Краснощеков велел Логгину и Барабанщикову раздобыть хворосту, чтобы осветить окрестности вагенбурга, опасаясь ночной атаки татар. Логгин быстро собрал несколько десятков казаков и час спустя притащил хворост нарубленный в близлежащей балке. Скинув хворост за телеги, казаки с трудом подожгли его. Но опасения Краснощекова были напрасны: татары, получив суровый отпор, не собирались атаковать. С вершины холма лагерь татар был виден, как на ладони. Везде горели костры, варилась вкусная похлебка из конины. Казаки кучками сидели в лагере у костров, гутаря о прошедшем бое. Кто-то тихонько напевал:
Ой, да разродимая моя сторонка
Ой да не увижу больше я тебя
Ой да не увижу, голоса не услышу,
Ой да звука, да на зорьке, в саду соловья.
Некоторые казаки, прислонившись к телегам, дремали, чуткие их руки лежали на ружьях и саблях. Краснощеков спал. Накрывшись буркой, он неподвижно сидел у небольшого костра. Здесь же молча и заворожено глядя на огонь, грелись полковники Иван Фролов, Данила Ефремов и неизменный Логгин Барабанщиков. Взошли звезды, на краю неба, низко над землей, показалась ущербная луна. Легкий ветерок шевелил небойкое пламя костра.
- Ежели Савва Кочет с казаками успел мимо татар проскочить неожиданно нарушил молчание Краснощеков, - то к половине завтрашнего дня князь Бамата Кургонин должон быть тут!
- Дай то Бог! – истово откликнулся Иван Фролов. Снова замолчали. Вдруг Барабанщиков дернул Краснощекова за рукав. Рука Краснощекова, подпиравшая голову, скользнула с колена, голова дернулась, Иван удивленно и недовольно глянул на Логгина.
- Глякось, Матвеич, лазоревый цветок! – ласково-восторженным голосом пропел тот. – В такой коловерти уцелел, боляка!”
Иван посмотрел под рядом стоявшую телегу: там, наклонив розово-красную головку, стоял степной тюльпан, словно пришелец из милого сердцу мирного времени. Краснощеков, растаяв душой, приподнялся; морщины на его загорелом лице разгладились, четче проступил шрам на щеке, полученный им в свейской войне.
- Чудно! – скупо улыбаясь, протянул он. – Кругом смерть, кровь, пальба, все истолчено копытами, а он, рыбушка, чист как агнец божий! Чудно!
- Старики гутарили, довелось слыхать, нетерпеливо вмешался Логгин, - што лазоревый цветок произрастает там, где кровь казацкая пролилась. Вот потому на земле нашей донской дюжа много лазоревого цветка растет. Крови, стал быть, казацкой много пролито!
- Вот и на этом месте много лазоревых цветков скоро произрастет, землица эта обагрена кровушкой казачьей! – с грустью отозвался Краснощеков.
Занимался рассвет… Снова наступало кровавое утро…
Еще не блеснули первые лучи солнца, а неприятельские всадники, осторожно объезжали казачий вагенбург, выбирая удобное для атаки место. Казаки занимали свои места, проверяли ружья, пистолеты, сабли, готовясь к отражению вражеского удара.
- Атаман! – тревожно крикнул дозорный с северной стороны лагеря. – Глякость – конница!”
Краснощеков торопливо подошел к казаку, выглянул: в утреннем, еще неярком свете по туманистой степи споро и уверенно шли бесчисленные всадники. “Ужель то Бамата Кургонин? - мелькнуло у Краснощекова, что-то скоро он явился!” От татарского лагеря отделились разведчики, поскакали навстречу конной массе. Краснощеков ясно видел, как радостно встретились татары с неизвестными конниками и понял, что противник получил подкрепление. Вскоре выяснилось, что около десяти тысяч калмыков, упрежденные вчера гонцами крымчаков, пришли на помощь осаждающим.
- Каюк видать нам! – со спокойной обреченностью буркнул Логгин, глядя на разливанное море торжества, царившее в лагере врага.
- Погодь каркать! Развесил брюнди, как малолеток сопатый,* - одернул его Краснощеков. – Готовсь к бою!”
- Лады! – спокойно отозвался Логгин, поудобней устраиваясь с ружьем за телегой.
Враг, получив подкрепление, начал атаку. Теперь татары и калмыки лезли на вагенбург со всех сторон, не сомневаясь, что уничтожат горстку казаков. Яростный бой закипел у телег, потери несли обе стороны, но татары и на этот раз были отброшены назад, скатившись со скользких от крови откосов холма. На истоптанной и обильно политой кровью зелени холма лежали раненые и убитые татары и калмыки. Испуганные лошади без всадников носились по полю, их никто не останавливал. Крики раненых неприятно резали слух, разрывая тишину солнечного утра.
Новая атака, зародившись в недрах басурманского лагеря, сменила кратковременную передышку. Снова засверкали сабли и ятаганы, захлопали пистолетные и ружейные выстрелы, и новые жертвы кровопролития устлали еще недавно мирные склоны безымянного холма. Так прошел день…
К середине следующего дня, когда казаки готовились отражать очередную атаку врага, с юга показались всадники: то шел на помощь кабардинский князь Бамата Кургонин.
- На конь! – сияя улыбкой, прикинул Иван. – Логгин, раскидайте телеги, ослобони путь для нас!” Десятка три казаков во главе с Барабанщиковым живо растащили телеги и в образовавшийся проход широким потоком хлынула яростная казачья конница. Сломленные татары и калмыки, не стремясь к сопротивлению, бросились в разные стороны. Несколько верст гнали казаки и кабардинцы врага и весь путь этот был устлан ранеными и убитыми, оружием, брошенным в спешке и трупами лошадей, загнанных в этой смертельной схватке.
Подобрав убитых и перевязав раненых, Краснощеков двинулся дальше. День благоухал, жарко и весело светило солнышко, на разные голоса заливались песнями птицы. Все под голубым небом казалось мирным и спокойным и только стоны раненых в поскрипывающих телегах напоминали о недавнем кровопролитии…
Михаил Астапенко, историк, член Союза писателей России.
* Развесить брюнди – развесить губы, расплакаться. Сопатый – сопливый.
