На заре 1990-х годов экспедиция, уточнявшая в Иркутской области список памятников архитектуры, обнаружила в глухих деревнях, - Пихтинске, Среднепихтинске и Дагнике в 300 километрах от Иркутска и в 70 от ближайшей станции Залари, - совершенно необычные дома, не похожие ни на русские избы, ни бурятские деревянные юрты, ни на зодчество сибирских белорусов, поляков или татар. Старожилы этих деревень говорили на чужом, хоть и явно славянском, языке, носили кружевные чепцы, готовили совсем не сибирские блюда, а в их домах хранились книги, отпечатанные готическим шрифтом в Берлине и Кёнигсберге.
В переписях эти люди числились как украинцы, однако фамилии носили сплошь немецкие - Людвиг, Гимборг, Гильденбрандт... Или - Зелент, как Иван Зигмундович, тогдашний председатель иркутского заксобрания. Уроженец этих мест, он видел много углов Необъятной, но так и не встретил нигде ничего похожего на свою малую родину. Придя в 1994 году во власть, Зелент твёрдо решил докопаться до своих корней силами этнографов и краеведов. "На земле" активнее всех этим занялась директорша заларинского музея Галина Макогон, которая буквально вывела из забвения целый небольшой народ голендров.
И вот за мостом через Тагну мимо снова замелькали въездные знаки. Названия на них с названиями на карте, мягко говоря, не совпадали:
Голендры, как мало какой из малых народов России, сохранили свою культуру, будь то язык, обычаи или кухня. И тем удивительнее, что вплоть до изысканий Макогон и Зелента они даже не задумывались о своей инаковости, а просто жили как привыкли. В 1994 году в Новынах прошёл съезд земляков под красноречивым названием "Кто мы, откуда мы?", вот только на этот вопрос до сих пор нет окончательного ответа.
Безусловно, что началась история голендров где-то в Северной Европе чуть меньше полутысячи лет назад. На время указывает их религия - лютеранство, а на место - название: напрашивается мысль, что предки жителей этой тайги бежали из Голландии от зверств испанской пехоты.
По другой версии голендр - это "haulander" ("житель вырубок"), как в Прусской чащобе называли крестьян, сводивших тогда ещё обильные леса под угодья. В старых бумагах голендровских кирх имелась пасторская печать 1564 года, поставленная в одном из приходов близ Данцига. Ну а окружали вольный город Жулавы - глухие плавни низовий Вислы, где было что и по-голландски мелиорировать, и по-прусски корчевать.
Всем этим владела на правах сюзерена Речь Посполитая, бывшая тогда на пике своего могущества, и вот в 1617 году магнат-протестант Рафаил Лещинский уже вполне достоверно переселил из Жулав 14 лютеранских семей то ли голландцев, то ли немцев-пруссаков, то ли славян-кошубов на Западный Буг, в окрестностях своего имения Влодава.
Родину предков в пихтинских деревнях теперь называют Волынью, но по факту это был чуть другой регион - Подляшье на стыке границ современных Польши, Беларуси и Украины, органично смотревшееся бы в составе любой из них. Сёла бужских голендров Нейбрау и Нейдорф располагались в 30 километрах к югу от Бреста, и вот так выглядела кирха в одной из них:
В 1791 году Подляшье оказалось в составе Российской империи. Волынь была полна немецких колоний, а потому кирхи вместо костёлов ничуть не удивили царских чиновников и офицеров, да и среди окрестных селян бужские лютеране слыли "немцами".
Селяне эти были в большинство своём униаты, то есть греко-католики, молившиеся по восточным обрядам, но признававшие власть Папы Римского. Таким способом польская корона пыталась извести православие в Восточных Кресах, теперь же Россия взялась обращать этот процесс вспять: к середине 19 века католичество здесь осталось уделом шляхты и чёрного духовенства, а типовые православные церкви-"муравьёвки" (от генерал-губернатора Михаила Муравьёва-Виленского) прочно вошли в пейзаж.
Но вот маятник времени качнулся вновь: граница теперь уже Советской России откатилась на восток, а в 1921 году Нейбрау и Нейдорф в составе II Речи Посполитой были переименованы в Мосцице Гурное и Мосцице Дольное. В 1939 в Подляшье явились уже настоящие немцы, как и их будущий главный противник подошёл с другой стороны. Западный Буг стал советско-германской границей, и хотя селения голендров стояли на восточном берегу, большая часть угодий лежали на западном.
Голендрам было предложено выбрать страну, но оба варианта фактически означали конец небольшой, чуть более 2 тысяч человек, общины. Те немногие, кто остались в Советском Союзе, вскоре были интернированы как "лица немецкой национальности", а сами их сёла сгорели буквально в первые минуты Великой Отечественной войны.
Те, кто перебрались в Третий Рейх сперва уехали в Лодзь, затем во временный переселенческий лагерь Эрланген под Нюрнбергом, и наконец в конце 1940 года - в окрестности Познани, в изъятые у поляков дома. По окончании войны их выгнали уже поляки, и рассеявшись по Германии (в основном западной), две тысячи бужских голендров были обречены на ассимиляцию. Всё, что ныне осталось от них - городские культурные организации да землячества. В Беларуси же на месте Нейбрау и Нейдорфа теперь лишь поля да зарастающее кладбище с немецкими фамилиями на могилах.
Так же были вырваны из родной земли с корнем тогда и многие другие народы, будь то карпатские лемки, балтийские курши или сахалинские айны. Но голендры успели дать второй побег: в 1908 году на станции Тыреть близ Заларей к начальнику переселенческой конторы Адаму Рейнарту явились четверо ходоков с Буга - Андрей Гимборг, Иван Гильдебрант, Пётр Кунц и Иван Бытов. К 1911 году голендры получили наделы у речки Тагна чуть выше её устья на Оке Саянской, а к 1917 году здесь уже стояло 4 деревни, в которых жило 36 семей.
Большинство из них носило 4 фамилии: Людвиг, Зелент, Гильденбрант и Кунц, реже встречались Гимборг, Бендик и Пастрик. Столь же распространённые на Буге фамилии Бытов и Розин тут представляли по одной семье. Те же фамилии носят голендры и ныне, а население их деревень с момента переселения остаётся почти неизменным - от 200 до 300 человек.
В Среднепихтинском (Новыне) тогда собирались построить кирху, но пастор Цыбуль не приехал сюда, испугавшись таёжных разбойников, а дальше грянула Гражданская война. На отведённом под кирху участке Советы построили сельский клуб, рядом с которым и высадил нас Игорь. Неподалёку строился дом, и я зашёл на двор спросить дорогу к Елене Владимировне.
Ответил мне человек совершенно не сибирской внешности - высокий, даже изящный мужчина с тонкими чертами лица и нереально голубыми глазами. Лица здешних женщин - на позапрошлом кадре. Голендры чем-то похожи, хотя бы потому, что все без исключения они здесь дальняя родня. И как заметила Наташа, лица их вполне органично смотрелись бы на полотнах Северного Ренессанса.
Ну а Вторая Мировая война могла уничтожить и здешнюю общность: как рассказывали местные, с её началом в пихтинские деревни зачастили какие-то бродяги, подёнщики и торговцы, на самом деле оказавшиеся чекистами. Если бы эти разведчики услышали "хоть одно" немецкое слово, местных ждали бы депортация куда-нибудь в Среднюю Азию и лагеря. В итоге дело обошлось трудармией, из которой большинство голендров пусть не скоро, но вернулись по домам. Им посвящён второй памятник на кадре выше и фотовыставке в фойе ДК.
Три века в Подляшье сделали своё дело: в культуре голендров причудливо сплелись немецкое со славянским, а лютеранское с православным. Родной язык они называют хохлатским или даже хохландским, и в наши дни старики на нём ещё говорят, а молодёжь - хотя бы их понимает. И все поют привезённые с Волыни песни - как украинские и польские, так собственно голендровские.
Елена Владимировна, радушная хозяйка, за обедом рассказала, что вечером в доме культуры будет репетиция народного хора. Пару часов посидев в её доме, мы пошли в ДК, где собирались женщины средних лет из всех трёх селений. Они шли и ехали сюда с огородов, коровников и мастерских, даже не принарядившись, а потому записать пару-тройку песен я смог лишь с условием не снимать их самих. Вот он, голендровский язык, по ощущениям - явно западно-славянский:
С материальной культурой голендров стоило бы ознакомиться в краеведческом музее Заларей, где Галина Макогон любовно собрала лучшие предметы их селений... если бы в 2002 году тот музей не сгорел. В 2005 году новый музей голендры собрали уже в своей Новыне, в соседнем с Домом культуры деревянном здании, другую половину которого занимает детский сад:
На веранде - ремёсла и хозяйство, и в том числе в правом нижнем углу дореволюционная ещё веялка, которую рабочие по недоразумению установили вверх дном. Над окном - серпы и одинокий бур, а на стене - то, чем эти деревни строились, включая продольную пилу с непривычной длинной ручкой. Ниже - обувь, и башмаки на деревянной подошве тут называют рэпы, а глухие сапоги - чобуты:
С другой стороны - огромный деревянный верстат: в украинском это слово означает любой станок, а в голендровском - только ткацкий. Справа в нижнем углу курвиток (прялка), в на столе за верстатом лежат щётки и чесалки для обработки льна, в том числе похожая на расчёску "граце".
В целом, сама крестьянская техника голендров не отличается от русской, но в музее здорово придумали все экспонаты подписать так, как их здесь называли:
Самым живучим производством у голендров, своеобразной их визиткой, и в наши дни осталось плетение корзин. Я ещё не раз покажу современные корзины из лозы, а вот в музее несколько старых корзин, сплетённых из ржи - эта традиция, увы, оборвалась:
Штельвага для плуга - уже не из музея: такую я увидел на стене одного из домов.
В следующей комнате - интерьер ушедшей эпохи: у современных голендров дома не отличить от городских квартир. И дыван здесь - это коврик на полу, а диван называется лышко, на котором лежат пошивки и пшистирадло, бывшие обязательной частью приданого. Рядом висит плетёная кулишка (колыбель) с огромной подушкой "ясичек":
Ещё вещи:
Рядом - национальные костюмы с блюзками и хустками (платками), для хранения которых использовался куфер (сундук):
Популярное украшение голендровских домов - вышитые картины. Рядом с такой висит кашкет, не сильно отличавшийся от русского картуза, ну а символом голендров, как феска у турок или кокошник у русских, считался голландский чепец, имевший отчасти магический смысл.
Надевать такой незамужней женщине считалось дурной приметой, а вот для замужней было неприлично появляться на людях без чепца. Кульминацией свадьбы, длившейся три дня, было надевание чепца, когда на второй день молодожёны переезжали из дома невесты в дом жениха.
Третья комната посвящена домашнему хозяйству:
Самая привлекательная часть коего - кухня, столь восточно-европейская, сколь это возможно. Голендры готовили несколько видов борща на квасе с копчёным мясом: бурачный (то есть обычный), щавущечный (с щавелем) или польский, он же весильный (с мукой; на фото). Все голендровские борщи делаются без картошки, а вот суп из картошки и капусты - то уже щи.
На врезке - картофлянка: тёртая картошка в муке, сваренная и после обжаренная на сале. Есть ещё почти такой же внешне фушер - там те же ингредиенты запаривают. Ещё тут любят вареники, сырники, кровяную колбасу и копчёное сало, а праздничное блюдо - бэтки: варёные или жаренные ломтики свиного желудка. И только пирог слева - уже сибирское изобретение: привычные в Подляшье яблоки и груши тут заменила черёмуха.
Но самая, пожалуй, удивительная грань Сибирской Голландии - религия, которую впору называть голендрианством. Голендры считают себя лютеранами, но пользуются польской (то есть католической) церковной литературой и служат по юлианскому колендарю.
У них нет почитания святых, но отмечаются праздники вроде Петрова дня. На Буге у голендров были кирхи и пасторы, а сибирские голендры в своей глуши ещё дальше ушли от канона: для боженств (служб) тут выбирают какой-нибудь жилой дом, где раньше ставили небольшую, привезённую с Буга кафедру, а теперь просто собираются за столом при свечах и кресте без распятия:
Главным реликвиями в голендровских домах были церковные книги: библии, ксёнжки (собрания молитв и духовных песен) и казания (жития и проповеди):
Языком богослужений у голендров был и остаётся польский, но печатались книги готическим шрифтом в немецких типографиях. Вот например ксёнжка, изданная в 1897 году в Берлине:
А этой книге, которую мне показали уже не в музее, а в доме - и вовсе более полутора веков:
Под обложками богословских книг скрываются и другие листы - картинка с петухом, например, из фыбли (азбуки):
Здесь же писали семейные хроники, причём прежде - на польском: кажется, за неимением собственной письменности, голендры просто использовали для письма язык той страны, где живут.
Главным праздником голендр оставалась Пасха, на которую здесь красили яйца и менялись ими. На "вербабну нидилю" (вербное воскресение) дети с утра забирались в дома к спящим односельчанам, будили их хлопками верб и желали здоровья.
На рождественские коленды (колядки) дети брали в руки гвязду, которую крутили под окнами, распевая "Пани господаржо, пани господыню, позвольте нам коленды заколендовать". Но в целом голендрианство ушло столь далеко от канонов ещё и потому, что голендры сами по себе не очень-то религиозны: на боженства редко собирается более десяти человек, пастор из Омска приезжает несколько раз за год, ксёндза из Иркутска тут не видели давно и освящённый в 1990-х католический молельный дом пустует, зато немало выходцев отсюда приняли баптизм.
На кадре выше - и сопровождавшие в музее Елена Владимировна (поодаль) и Нина Ивановна Кунц, которая здесь "русская": если когда-то голендры признавали браки только в пределах общины, то теперь в деревнях есть и полукровки, и приезжие из других мест вплоть до горожан, купивших домик в тихом месте.
В последнем зале музея - сельхозинвентарь, старые фотографии, истории отдельных голендров, а в первую очередь - пара отличных макетов, которые сделал в свободное время иркутский дальнобойщик Владимир Зелент. Один макет изображает всю Сибирскую Голландию на 1925 год: вытянутые вдоль одной дороги Замустече, Новыны и ныне опустевший хутор Тулусинэ ближе к Хор-Тагне да стоящий в стороне Дахник. Рядом на стене - полный список домов по именам глав семей с указанием, что стало с каждым домом ныне:
Второй макет, с портретом автора - собирательный образ голендровского "длинного дома":
Отдельная "фишка" макета - в том, что его можно открыть: внутри проработана каждая комната. Но всё же интереснее макетов - настоящие дома, те самые, по которым в 1994 году было определено присутствие здесь неизвестного прежде народа. Всего по трём деревням осталось 14 "длинных домов", о каждом из которых в зале рассказано отдельно:
Вообще, хотя туристов в Сибирской Голландии бывает немного, гостеприимство здесь явно поставлено на поток и отработано на десятках учёных и журналистов. Нас передавали буквально по эстафете - раньше, чем Нина Ивановна закончила рассказ, я заметил, что в музей пришёл красивый рослый долговязый мужчина с сединой.
Звали его Пётр Мартынович, а Елене Владимировне он приходился свёкром и отчасти коллегой - если она принимает здесь официальных гостей, то через Петра Мартыныча в Сибирскую Голландию приезжают на отдых. Он и повёл нас знакомиться с голендровским зодчеством:
На кадре выше - здание музея. Будка перед ним - не туалет, а вензарня - традиционная голендровская коптильня для мяса, без которой тут не обходится ни один уважающий себя двор. При музее вензаря тоже музейная, то есть давно не использовавшаяся по назначению, а потому Елена Владимировна показала нам такую и у себя во дворе. А также угостила салом - правда, совсем чуть-чуть, ибо сало из вензарен съедается быстро:
Главная улица Новыны была застроена брусовыми домами уже в советское время. Длинные дома же стоит искать в стороне, причём друг от друга весьма далеко - изначально селения представляли собой скорее россыпи хуторов, располагавшихся за деревьями.
Один из исходных в Новыне дом Гимборгов (1912) на сотый год своего существования стал Среднепихтинским филиалом музея в Тальцах, и именно туда повёл нас Пётр Мартынович. Через ворота характерной конструкции - вместо створок тут доски в специальных пазах:
Длинные дома - действительно длинные: дом Гимборгов вытянут на 30 метров. Фактически этом дом-двор, как на Русском Севере, и тем удивительнее, что на такую конструкцию голендров сподвигли отнюдь не морозы Сибири: очень архаичные, чуть ли не средневековые дома такого типа встречаются в польском Подляшье, а прежде их можно было увидеть и в Полесье, и на Волыни.
Ближайший их аналог - "жилые риги" Прибалтики, у которых просто стали благоустраивать обращённый к солнцу конец. На инфостендах музея жилая часть обозначена как "изба", а Пётр Мартыныч и Елена Владимировна называли её "хата":
Всего же длинный дом включал три части: белёную брусовую хату, срубленную из полубрёвен стайку и дощатый ток:
Вход в дом располагался между стайкой и током. В последнем находились зерновой амбар, стуруна (хранилище снопов) и наверху - гура (сеновал). В стайке хлев служил шлюзом, отделявшим избу от морозного внешнего мира:
Между хатой и хлевом хранился всяческий скарб:
Сама же изба состояла из нескольких комнат, отапливавшихся относительно небольшой печью во внутренней стене:
В комнатах с дощатыми полами и белёными стенами - совершенно европейский, и даже не сказать чтобы крестьянский, интерьер:
А главными украшениями служили всё те же кружева на покрывалах и занавесках:
Ещё один длинный дом - самого Петра Мартыновича:
Он же, вместе с хозяином, на заглавном кадре - Пётр Мартынович плетёт из лозы не только корзины, но и скульптуры:
Целая коллекция их стоит на веранде - жилой тут советский дом на другой стороне двора:
В токе "длинного дома" у Петра Мартыновича амбар, в стайке - кухня, ну а хата превратилась в семейный мемориальный зал:
И такому отношению к себе, своим традициям и предкам можно лишь по-белому завидовать. Вдвойне странно то, что голендры до сих пор официально не выделены как отдельная национальность. А потому неизвестно и то, сколько их.
В каждой из трёх голендровских деревень прописано по сотне жителей. От Среднепихтинского (Новыны) в разные стороны 3 километра до Дагника (где находится самое крупное голендровское кладбище) и 4 километра до просто Пихтинского (Замустече).
Первая со стороны большого мира, эта деревня в одну улицу и более открыта во внешний мир - несколько домов в ней сдаются туристам для сельского отдыха, и в один из таких, по 600 рублей с человека, Елена Владимировна определила и нас. Вот так вот спали мы - без городских удобств, но в звенящей тишине и прохладе, а хозяйка Валя с вечера принесла нам домашних ватрушек.
Её дом - буквально напротив, и в доме этом журналисты да этнографы так же частый гость - ведь здесь живёт Альвина Адольфовна Зелент, одна из старейших голендров. Она родилась в 1938 году, а в 1942-м её отца мобилизовали в Трудармию, откуда он вернулся только через 10 лет. К тому времени дочь стала взрослой - в 11 лет она потеряла мать и практически в одиночку, успев окончить только начальную школу, тянула на себе хозяйство.
В 1950-х годах она вышла замуж за голендра из Тулусине, и за 20 с небольшим лет у них родилось десятеро детей. Затем супруг ушёл из жизни, и Альвина Адольфовна вновь осталась наедине с хозяйством и пятью несовершеннолетними.
Теперь она вроде как на покое, вот только не привычен ей покой - во всей Сибирской Голландии Альвину Адольфовну знают по половикам и подушкам, которые она шьёт.
К ней особенно часто ездят фольклористы и лингвисты - записывать голендровский язык, песни, пословицы и поговорки. Мне запомнилась присказка "черво не дерво" ("чрево не древо") - здесь нас тоже накормили борщом, бутербродами с домашним маслом и черёмуховым вареньем.
За домом Зелентов Тагна делает излучину, известную как Бабцин Кут. Здесь в Сибирской Голландии находится зона отдыха, по облику которой легко подумать, будто эти три деревни уже приняли в Евросоюз:
Но нет, голендрам тут не помогли ни заграница, ни Москва - просто свой маленький мирок они любят, ценят и обустраивают сообща. В деревнях голендров чисто, уютно и как-то при этом просторно: за все два дня мы не видели здесь ни матерящихся компаний, ни пьянчуг. Ну а чем живут тут? Отчасти, что логично в деревне - сельским хозяйством (например, поставляя мясо и молоко для столовой ближайшей школы в Хор-Тагне), но в первую очередь, думается, помощью родственников на "большой земле".
Напоследок мы прошли длинное Замостече насквозь. На единственной улице запомнились начальная школа:
Длинный дом покинутого вида:
Да католическая икона в чьём-то окне. Собравшись уезжать попуткой, на выезде из Пихтинского, у травянистого ручья, мы простояли около двух часов и даже подремали в траве, но мимо так и не прошло ни одной машины. Вернувшись к Валентине, мы узнали, что в 7 утра из Хор-Тагны пойдёт автобус, до которого, однако, ещё надо доехать, а вот найдётся ли желающий везти нас в такую рань за 20 километров - ещё вопрос.
Я потянулся в карман за деньгами, как вдруг раздался шум мотора и меня позвала Наташа: откуда-то из тайги выкатилась буханка, груженая техническим инвентарём и мужиками, ездившими что-то ремонтировать в глуши. По дороге нас угощали "сибирским коньяком" (неожиданно приятным самогоном) и водой из артезианского родника под мостом через тихую речку, а в Заларях на мосту через Транссиб мы увидели электричку, мчащуюся на вокзал. Мужики дали по газам, и мы приехали на станцию почти одновременно с ней... вот только подали электричку не на первый путь, и мы поняли, что не успеем ни взбежать на виадук, ни подлезть под грузовым составом.
Рядом, однако, нашлась маршрутка, ехавшая в какую-то деревню, и этой маршруткой мы выехали к трассе "Сибирь", где ещё минут через 20 нас подхватил автобус, ехавший в Иркутск из далёкого Усть-Кута...
