Полюбил Андрей Иванцов Наташку так, что дышать без неё не мог. Свадьбу на Покров сыграли. Здешние шахтёры все своих жён любят и берегут. И дело тут совсем обычное: по возвращении домой достать из пропылившегося кармана примятый букетик ромашек, сорванных у самого террикона… и на миг замереть от счастья, когда в строгих и усталых глазах жены промелькнёт светлая и застенчивая радость… А десятник Иванцов, как только поднимался на-гора, бежал в степь или в балку, приносил Наталье своей невиданные цветы, – вроде бы обычные пролески или дикие тюльпаны, воронцы, те же ромашки… Но попадались Андрею самые синие пролески, самые крупные тюльпаны, что аж светились нежной желтизной… Воронцы находил для Натальи такие, будто пламя трепетало и переливалось в руках отблесками зари… Лепестки небывало глазастых ромашек казались вымытыми утренними росами до чистейшей белизны, – словно кто-то указывал Андрею невидимые тропинки, приводил его на поляны, где росли самые красивые цветы.
Даже Пелагея удивлялась: похоже, Наташкина любовь и правда посильнее шахты оказалась. Дома Андрей не стеснялся отца с матерью, на руках Наташку носил, безудержно кружил по двору. Яснодольские девчонки переглядывались да перешёптывались: выходит, по-Наташкиному вышло, добилась своего! Хотя удивляться нечему, – распустит Наташка косу, и волосы блестящим тёмным водопадом ниже пояса сбегают. Под ситцевой кофточкой чуть заметно перекатывается упругая маленькая грудь, смело тянется к Андрюхиным ладоням, – есть от чего закружиться голове молодого шахтёра… И глаза у них с Андреем одинаковые. Удивляться нечему, что сильный и красивый Андрей полюбил Наталью, такую же красивую и сильную, как бутон простого степного цветка, что только-только распускается. Но он не просто полюбил и выбрал Наташку себе в жёны, – он света за ней не видел. Спускался в шахту – для самой желанной радости, для ожидания, чтоб потом подняться и увидеть её.
Девчонки перешёптывались, вздыхали, завидовали…Некоторые в зависти тайно желали Наталье беды. А Катерина Самохина не таилась. Подошла к Наталье, небрежно подбоченилась, усмехнулась:
- Чего светишься?.. Не знаю, думаешь… что у Пелагеи была! Не надейся, что долго счастлива будешь, – тебе дооольше несчастной быть.
Наталья тоже сроду не робела. Хоть и вздрогнули губы, не отвела глаз:
- Андрей сам меня полюбил. Любовь мою почувствовал и полюбил. Не виновата я перед тобой, Катерина. Рано или поздно, – он бы увидел меня… рассмотрел.
- Долго бы ждала, пока рассмотрел бы… Пелагея помогла тебе. И ты, Наташка, помни, – что не сама ты его дождалась.
Катерина пошатнулась, – то ли от стакана самогонки, то ли от своего простого бабьего горя, что извечно кажется крушением всей Вселенной… Наталья заметила:
- Ты бы, Кать, пила меньше. Андрей – мой муж. А тебе бы тоже не лишне помнить… что твоё дело с парнями давно прошло. У тебя от Егора твоего сын остался... Егорович. Вот и помни, что тебе надо Федьку на ноги поднимать… а ты сохнешь по моему Андрею.
Решилась Катерина ещё раз Андрея увидеть, – выдать ему Наташкину тайну, чтоб знал, как он Наташку-то полюбил… Говорила ему про Пелагею, про Макарову с Любаней свадьбу напоминала. А Андрей смотрел на Катерину, но словно не видел её… И голоса не различал,– так, шелестело что-то… Догадалась Катерина, что в пустоту стучит, – ни слова её Андрей не расслышал. Убедилась, что Иванцов и правда – кроме Натальи своей, не видит никого.
- Ладно, Андрюшенька. Ещё посмотрим, кого тебе любить надо было. Сегодня – так… а завтра совсем по-другому может выйти.
Что-то смутное накатывало в мысли… Но Катерина уже знала: она обязательно придумает что-то такое, от чего Пелагеины чары бесследно развеются.
Вскоре Наталья родила Андрею дочку. При крещении батюшка Сергий, настоятель яснодолького Свято-Преображенского храма, нарёк малютку Ефросинией – как водится, по Святцам, а ещё – в честь родительского счастья, что так и светилось в глазах отца и матери: Ефросиния – значит, добро и благо, радость…
Средство, что придумала Катерина, было вовсе не мудрёное, но как раз простотой и надёжное. Неподалёку от Яснодольского , в Замостье, жил Катеринин двоюродный брат, Алёшка Евдокимов. Гулёна, бабский угодник,– каких свет не видывал. Ещё и гордыня – через край. Как-то поддела Катерина брата:
- Что, Алёшенька?.. Всех девок и баб в руках подержал… или остались ещё,– не целованные тобой?
Алёха самодовольно шевельнул плечами, прищурился:
- А как сама думаешь?
Катерина вздохнула:
- Есть одна… Хоть расшибись, и близко не подпустит.
Катеринин расчёт оправдался, – братец тут же попался. Ухмыльнулся, помахивал сломанным стеблем колючего осота:
- Аж посмотреть захотелось… кто ж такая.
Катерина делано-серьёзно кивнула:
- А ты посмотри. Узнаешь, что не любую на сеновал уведёшь.
Алёха не замедлил, – явился в Яснодольский, в гости к сеструхе. И – надо ж такому случиться! – увидел Наташку Иванцову. Этим утром она с поселковыми бабами ходила в Криничную балку. Там по склонам – россыпи земляники. Свёкор Натальин, Петро Андреевич, любил зимой чайку попить с земляничным вареньем. А Натаха любила угождать бате, – земляники набрала больше, чем все бабы вместе.
Как-то вышло, что Евдокимов сразу понял, о ком сестра говорила. Из всех баб Натаху выделил. Закурил, кивнул Катерине на Наталью:
- Она?..
Катерина улыбнулась:
- Сам же увидел, – она.
Алёха медленно прикрыл глаза:
- Слаадкая, вижу.
- А не попробуешь. Не по тебе она.
-А это посмотрим, Катюха. Я люблю, чтоб побрыкалась сначала,– потом слаще будет.
- Смотри, Наташка брыкнёт – перекинешься. Да и не взглянет она на тебя. Мужа любит.
- Это потому, что я её ещё… не любил. После моих ласк, Катюха… Весь мир бабам пресным кажется.
Катерине этого и надо: чтоб распалился Алёшка. Он тогда, как бык, напролом идет, пока своего не добьётся.
Кружил Алёха у двора Иванцовых, от речки, с огородов, заходил, – Наталья то картошку подбивала, то с Луганки вёдрами воду носила, – рассаду капусты поливала. И подстерёг всё-таки. Как-то в полдень, что прямо звенел от зноя, спустилась Наташка к реке. Берег Луганки в этом месте так густо порос ивняком – смотри, ничего не увидишь. Ребятня поселковая подальше убегает купаться, где поглубже, чтоб понырять. А здесь в это время пустынно и тихо. Наталья быстренько сбросила выгоревшее платье. Алексей раздвинул крепко сплетенные ветки ивняка, бессовестно смотрел, как голая Наталья собирает на затылке густые волосы. Еле справлялся с жаром, что уже залил его всего, сдерживался, чтобы прямо сейчас не выйти из кустов…
Вышел не замеченным Натахой, – когда она поплыла к тому берегу. Сел на корягу, снял с ветки Наташкино платье, сжал его в комок, бросил себе за пазуху. Покусывал горький стебелёк прибрежной мяты, не сводил с Натальи глаз. И Наталья вдруг увидела его. Испуганно оглянулась, прикрыла грудь ладонями. А грудь от этого ещё заметнее стала: Наташка малую кормила, грудь налилась, потяжелела, красиво покруглели потемневшие соски… Алёшкины глаза бесстыдно, не спросясь, сквозь Натахины пальцы ласкали её соски, скользили туда, где в самом низу смуглого Натальиного живота виднелись мелкие тёмные кудряшки. Наталья присела в воде, хмуро бросила незнакомому мужику с нагло прищуренными глазами:
- Чего уставился? Уйди, мне одеться надо.
Алексей поднялся с коряги:
- Чего уставился, говоришь… А – красивых таких не видел. – Евдокимов подошёл к самой воде: – Не замёрзла?.. А – то разденусь только… Согрею. Хочешь?
- Попробуй. Закричу, – соседи в огороде, услышат.
Наталья поискала глазами платье – на ветке его не было. Может, ветер сбросил в траву?.. Догадка обожгла Наташку:
- Платье отдай.
- А ты мне без платья больше нравишься, – нахально смеялись Алёшкины глаза.
Наташкины волосы распустились. Алексей смотрел остановившимся взглядом.
- Не отдашь, – я голая уйду. Только муж мой и свёкор голову потом тебе оторвут.
Алексей пересилил себя, – не всё сразу… Ещё сама будет просить, чтоб вот так смотрел на неё, чтоб раздевал…
Продолжение следует…
Начало Часть 2 Часть 3 Часть 5 Часть 6
Часть 7 Часть 8 Часть 9 Часть 10 Часть 11
Часть 12 Часть 13 Часть 14 Часть 15 Часть 16
Навигация по каналу «Полевые цветы»