Пока мы живы, уверяют нас мудрецы, мертвых среди нас нет. Одиноко горящий на холме обелиск, выплывший из голубого заревого тумана, многое разбудит в сердце у человека и поведает ему немало:
Что мне, солдату, осталось
после второй мировой?
Ночи траншейной усталость,
холод зари фронтовой.
Памяти тесная полка –
перебирай до утра.
Ноющий след от осколка
после второго ребра.
Все — просто, конкретно, зримо. Но поэт глядит на жизнь мудро, а не задорно-простовато, так сказать, с ветеранской высоты, глядит, как положено глядеть человеку, испытавшему и не забывшему гарь и грохот смертельных битв.
Мальчишка — и уже на войне, политрук роты. Уже — обстрелян, ранен.
Виктор Кочетков родился в 1923 году. В начале войны 1941 года ему было всего семнадцать лет с небольшим...
Виктор Кочетков щедро отмечен озарением, и его воображение очень богато, очень сильно. Он видит и строит образ независимо от “подручных инструментов”, довольно примелькавшихся и часто употребляемых другими. Живет в поэте какая-то неуловимо щемящая тревога, не дающая ему охладеть душой, притереться к бытовой серой массовости ощущений, понятий и вкусов.
И дело тут не в том, что Кочетков пережил войну, не в том, что ему пришлось много трудиться, учиться и видеть края и веси нашей Родины, а в той струне, святой и звонкой, завещанной ему призванием. Вот эта струна и будоражит ею душевный свет, его душевную чуткость:
Отсветы волжской излуки,
месяц над старой вербой.
Горькая мука разлуки
с юностью, с трудной судьбой.
Главная ценность человека и состоит в той памяти, за которой он есть, плохой или хороший, сытый или голодный, но он там, и она, эта память, растит его, умудряет, а если он виноват перед людьми — память гнетет его, судит. Конечно, и память человека зависит от глубины его разума, от меры его совести. Память человека — это то, что оставляет нам опыт всей нашей деятельности, всех наших радостных достижений и грустных просчетов. Память твоя — принадлежность к прошедшему, твоя причастность к нему, печалит она тебя или нет, но в той принадлежности, в той причастности ты весь, до капельки, и лишь оттуда, с вершины своей памяти, можно разглядеть грядущий час, будущий День:
Предзорье на Мамаевом кургане.
Внизу река тускнеет, как броня.
Прошедшее
Незримыми кругами
Расходится от Вечного огня.
Но такое оно, прошедшее, явное, незабытое, действующее на твое самосознание, на твое поведение, что ты не замечаешь, как повсюду руководствуешься этим прошедшим в нынешней заботе. Оно — порог, от которого ты уходишь в завтра:
Расходится
В безмолвье,
Круг за кругом,
Тревожа
Настороженную тьму.
Все дальше-дальше
К тем январским вьюгам,
Все ближе-ближе
К сердцу моему.
Способность поэта видеть и чувствовать незаурядно — счастье, музыка души. Если стучатся в его душу черные минуты, то, как правило, поэт передает свое смятение на высокой ноте, на высоком напряжении сил. За его невеселыми раздумьями стоят твои, может быть, даже более тревожные и широкие раздумья. А за его ощущениями утраты, тоски — твои ощущения, опять чего-то более родного, более понятного. Ведь от незаурядной способности поэта пронзать взглядом наш мир зависит и твоя способность осваивать и принимать на свой “нерв” и еле уловимые, и громокипящие движения жизни. И только в них, разнообразных и разноязыких движениях,— смысл, тайна, разгадка самого себя и того, что вокруг.
Нет в природе ничего лишнего, и кажущееся порой ее несовершенство — наше незнание природы. И человеку объяснить свою “смуту” иногда бывает не так просто, но “разговаривать” с ней, носить ее у сердца — уже попытка осмыслить и принять ее:
Камышники зашлись от дрожи
Заморщинила стержень зыбь.
На пустынной реке Сереже
Горька плачет седая выпь.
Поэт тонко передает свои ощущения, и тревожно заволновалась твоя душа. Что это? О чем это? И почему такая тоска ввинчивается в тебя? Разве нет от нее защиты?..
Проносятся годы. Быстро сменяются картины, образы, состояния, и вот она — обжигающая истина:
Это все-таки что-то значит,
Если в мирной вечерней мгле
Даже птицы по-вдовьи плачут
На славянской моей земле…
На качестве слова, посвященного предкам, посвященного Родине, материнской земле, нетрудно проявить и увидеть качество человеческой натуры автора, уровень его таланта.
Но прежде всего необходимо и признать право каждого пишущего на большое чувство любви ко всему тому, что славит нас, возвышает, оттачивает. Необходимо и умение понимать такие порывы, давать им правильную оценку, отрицательную или положительную, но в любом случае правильную. А не то опять услышим назойливое: ах, опять — о Родине, о витязях, о могилах! Короче говоря, не надо восторгаться плохими стихами, адресованными святыням, но и не надо спешить охаивать то, что возвращает твое чувство, твою память к немеркнущему, к вечному. И не надо забывать: один человек в красно-зеленой январской сойке увидит жар-птицу, а другой — сварит из нее суп...
Бытовщина, практицизм, примитивизм воображения порой иному так застят очи, что и звезды-то в небесах покажутся ему электронными лампами:
Прожил я без вымарок
Вот уже полста.
Знай же, хмурый выморок,
Жизнь моя чиста.
Жизнь моя чиста. Так может сказать поэт, чья душевная устремленность, чье неиссякаемое желание найти и уберечь красоту — глубоко ощутимо там, где день и ночь стучит маленький, крылатый колокол человечества — сердце...
Project: Moloko Author: Валентин Сорокин
Книги Виктора Кочекова здесь
