На третьи сутки прибыли на какую-то станцию, поезд долго стоял, двери в вагон не открывали, не в силах больше терпеть, я обмочил штаны. Наконец дверь открылась, впустив в вагон свежий, морозный воздух. Крики конвоиров, лай собак, мы спускались из вагона по доскам, заложив руки за голову, боковым зрением я увидел, что тоже самое происходит с двух сторон, много народу привезли, только вот куда? Мелкой трусцой нас повели в лес, видневшийся на горизонте, разговаривать запретили, руки мы продолжали держать за головой. Впереди показался высокий деревянный забор, снова повсюду колючая проволока, солдаты открыли ворота, пропуская нас внутрь. Страх за родных, угрызения совести, стыд перед знакомыми, события последних недель, в которых было всё: унижение, физическая и моральная боль, ввергли меня в состояние полной апатии, хотелось одного – лечь на землю и умереть. На большой площадке, между длинными, деревянными зданиями, больше похожими на сараи, нас стали строить, снова подгоняя прикладами винтовок. Когда движения прекратились, перед нами вышел высокий мужчина, форма на нём сидела как влитая.
- Я начальник лагеря майор Спиридонов, а вы то, что вынесли из-под скотины.
Майор кивнул стоящим рядом людям в форме, те пошли вдоль строя, всматриваясь в лица заключённых.
- «Делёжка» началась, - прошептал парень стоящий рядом со мной.
Вставший напротив меня человек посмотрел мне прямо в глаза, после чего указал на меня пальцем, я вышел из строя, присоединившись к тем, на кого он указал ранее.
Уже на следующий день, под конвоем, нас привели на лесосеку. Одна бригада валила лес, отделяя деловую древесину, мой отряд пилил остатки брёвен на дрова. Через неделю после моего прибытия в лагерь, ночью, меня разбудил заключённый, который должен был поддерживать огонь в железной печке. Не говоря ни слова, он кивнул мне на выход, ничего не понимая, я прошёл в небольшую каморку. За шатким столом сидел мужчина, керосиновая лампа, в которой еле-еле горел огонёк, большого освещения не давала. Можно было лишь разглядеть заросшее густой бородой лицо, большой чуб, видневшийся из-под шапки, закрывал лоб.
- Знаю один здесь держишься. Одному нельзя, предлагаю свою дружбу.
Голос у него был странный, чуть позже я разглядел, что говоря, он держит возле рта стакан, а ещё на его одежде не было бирки с номером, такие были у всех, кроме охраны.
- Что мне с этой дружбы будет?
- Молодец, - пробулькал мужчина, - это уже деловой разговор. Подружимся, подкармливать тебя буду, с лесосеки переведу, в прачечную, там тепло, хочешь?
- А ты кто?
- А это не твоего ума дело. Делай свою работу и у тебя всё будет.
- Что за работа?
- Знать мне хочется, что в бараке творится, вас новеньких много привезли, надо бы знакомиться.
- А чего происходит? Спят люди, едят, работают.
- А что говорят? Сталина ругают, про начальника лагеря, что думают?
Я, поняв, что от меня требуется, замолчал.
- Подумай, завтра скажешь.
Снова от меня требовался ответ, на этот раз я был решительней, само собой откажусь от такой «дружбы», я уже знал, что может быть, если кого-то заподозрят в доносительстве. На следующую ночь меня снова разбудили, дорогу я знал.
- Ну что?
Я отрицательно замахал головой. Мужчина вышел из-за стола, закрывая своим телом свет керосинки, подойдя совсем близко ко мне, ударил кулаком в грудь, свалив меня на пол, добавив туда же удар ногой, он вернулся за стол.
- Мы ещё увидимся.
Про меня не забыли, через три дня экзекуция повторилась, на работе было больно поднимать тяжести, кажется, он сломал мне ребро. Однажды я заметил, что мой напарник, мы работали в паре на пиле, скривил лицо от боли, приподнимая ствол дерева.
- В каморке был? – спросил я.
Тот, нисколько не удивившись моему вопросу, кивнул. Через неделю я снова был перед столом бородатого мужчины, снова получил два удара в грудь, в этот раз он поднял меня с пола сам, схватив правой рукой за горло. Стараясь схватить ртом хоть немного воздуха, я захрипел. Вернувшись в барак на своё место, не мог уснуть, каждое движение отдавало болью в груди, наконец, усталость взяла своё, я забылся тяжёлым сном. Утром, вытирая заплесневевшей коркой хлеба жижу из своей чашки, я явственно увидел перед глазами морской якорь, такой был наколот на тыльной стороне ладони моего мучителя.
Прошло полгода, к тяжёлому труду и скудной пище я привык, бородач от меня отстал, видно нашёл того, кто ему был нужен. Я и раньше старался ни с кем не разговаривать, а теперь же и подавно. Если кто-то затевал со мной разговор, я отмалчивался или уходил, если была такая возможность. В конце мая, когда весеннее солнышко согревало заключённых приятным теплом, в лагере произошло событие, которое его взбудоражило. Началось с того, что я услышал приглушённый разговор соседей по нарам, не зная почему, прислушался.
- В лагерь военные приехали, добровольцев на фронт набирать будут, - шептал один.
- Что с этого, погибнуть там? – спросил другой.
- Говорят, срок скостят, если согласишься.
- Нее, я лучше здесь останусь.
Пока не уснул, в моей голове крутились мысли, наконец я принял решение, может первое ответственное, а главное правильное в своей жизни. Утром, как обычно, нас построили на плацу, проведя проверку, начальник лагеря не отдал команду повернуться к воротам, кажется, начинается. Перед нами долго прохаживался пожилой майор, ещё дольше он рассказывал об обстановке на фронте, потом о проступке который каждый из нас совершил. В конце, распрямив спину, он сказал, что мы можем искупить свою вину перед Родиной, записавшись в армию. Когда спросили, кто желает, я первым сделал шаг вперёд.
Желающих нашлось немного, может человек сто, майор смотрел документы каждого, кто вышел из строя, отсеялось двадцать заключённых, мне повезло, я остался. Снова пешая «прогулка» до станции, теперь нас не толкали прикладами, не было и лая собак. Разместили нас в большом пакгаузе, приказали раздеться догола. Собираясь в группы, мы становились под струю воды, которой нас щедро поливал красноармеец из большой бочки. Потом выдали красноармейскую форму, сапоги, шинель, вещмешок, запасные портянки. Форма хоть и была чистой, даже пахла мылом, но местами бурые пятна не отстирались, а судя по небрежно зашитым дыркам, её бывший владелец либо убит, либо ранен. Вечером притащили полевую кухню, я и другие за долгое время хорошо поели. Утро началось с привычного нам построения, на котором выяснилось, что трое заключённых пропали. Одного нашли быстро, он лежал в углу пакгауза под грудой нашего тряпья, на его груди было свежее пятно крови. Площадка, на которой нас построили, была оцеплена красноармейцами с винтовками, только в их глазах не было той злости, что была у охраны лагеря. Нам рассказали кто мы теперь, где нам придётся смывать наши грехи кровью, довели и ответственность за невыполнение приказов наших командиров, выходило одно – расстрел. Совсем скоро, паровоз подтянул к зданию три вагона, на них не было колючей проволоки, хотя окна зарешёчены. Разделили на большие группы, началась погрузка, мне достались нижние нары у дальней стены. Расположившись на них, я с удовольствием растянулся на соломе, как же приятно. От нечего делать стал рассматривать своих попутчиков. Многих знал, либо жили в одном бараке, либо встречались на лесосеке. Моё внимание привлёк мужчина, всё вроде бы в нём как у всех, выцветшая от пота гимнастёрка, латаная шинель, стоптанные сапоги, но что-то было не так. Вот оно что – он был почти начисто выбрит! В лагере брились раз в неделю, мне так вообще это было за ненадобностью, на мой пушок отрядный внимание не обращал, сейчас все были с уже заметной щетиной, а этот нет, странно. Поезд тронулся, и я забыл об увиденном, прислушиваясь к ровному стуку колёс.
Продолжение следует.
27
