Статья о последних днях Булгакова вышла очень тяжёлой, но, наверное, надо продолжить, чтобы уже больше не возвращаться к столь трагическим темам. И ещё раз вспомнить о Елене Сергеевне.
Зимой 1932 года Михаил Афанасьевич пишет полушутливое-полусерьёзное письмо своему другу П.С.Попову, где рассказывает о решении возобновить во МХАТе «Дни Турбиных» («Для автора этой пьесы это значит, что ему — автору возвращена часть его жизни. Вот и всё»). Однако тут же появились, как он сам пишет, «три несчастья», худшее из которых – «московскому обывателю оказалось до зарезу нужно было узнать: “Что это значит?!” И этим вопросом они стали истязать меня».
А дальше он расскажет то ли о сне, то ли о видении: «Кончилось тем, что ко мне ночью вбежал хорошо знакомый человек с острым носом, с большими сумасшедшими глазами. Воскликнул: “Что это значит?!”
— А это значит, — ответил я, — что горожане и преимущественно литераторы играют IX-ую главу твоего романа, которую я в твою честь о, великий учитель, инсценировал. Ты же сам сказал: “в голове кутерьма, сутолока, сбивчивость, неопрятность в мыслях... вызначилась природа маловерная, ленивая, исполненная беспрерывных сомнений и вечной боязни”. Укрой меня своей чугунною шинелью!
И он укрыл меня, и слышал я уже глуше, как шёл театральный дождь…»
Обычно цитируется лишь одна фраза из этого письма – про «чугунную шинель», и цитируется потому, что мистическим образом она воплотилась в жизнь.
Урна с прахом писателя была захоронена на участке Новодевичьего кладбища, где находятся могилы мхатовских артистов. В 1961 году Елена Сергеевна рассказала в письме к брату мужа: «Я долго не оформляла могилы, просто сажала цветы на всём пространстве, а кругом могилы посажены мной четыре грушевых дерева, которые выросли за это время в чудесные высокие деревья, образующие зеленый свод над могилой. Я никак не могла найти того, что бы я хотела видеть на могиле Миши - достойного его. И вот однажды, когда я по обыкновению зашла в мастерскую при кладбище Новодевичьем, - я увидела глубоко запрятавшуюся в яме какую-то глыбу гранитную. Директор мастерской, на мой вопрос, объяснил, что это - Голгофа с могилы Гоголя, снятая с могилы Гоголя, когда ему поставили новый памятник.
По моей просьбе, при помощи экскаватора, подняли эту глыбу, подвезли к могиле Миши и водрузили. С большим трудом, так как этот гранит труден для обработки, как железо, рабочие вырубили площадочку для надписи: Писатель Михаил Афанасьевич Булгаков. 1891-1940 (четыре строчки. Золотыми буквами). Вы сами понимаете, как это подходит к Мишиной могиле - Голгофа с могилы его любимого писателя Гоголя. Теперь каждую весну я сажаю только газон. Получается изумрудный густой ковер, на нём Голгофа, над ней купол из зелёных густых ветвей. Это поразительно красиво и необычно, как был необычен и весь Миша - человек и художник...»
Вот как откликнулся Гоголь на слова Булгакова!
Позднее под тем же камнем упокоилась и урна с прахом Елены Сергеевны…
В.Я.Лакшин вспоминал, что, когда в последний раз видел её, «она была взбудоражена, тревожно-весела», потому что ехали они с Лакшиным на просмотр «рабочего материала» фильма «Бег». По дороге началась гроза, которая её очень испугала: «когда у Булгакова что-то снимали, запрещали, надвигалась нежданная беда, всегда случалась гроза». Однако всё прошло благополучно. «Елене Сергеевне картина понравилась», она верила: «Вы увидите, это даст дорогу Булгакову».
А через день она умерла…
А ещё Лакшин расскажет: «А в девятый день на отпевании молодой, с умными внимательными глазами и негустой русой бородкой священник, мерно взмахивая кадилом, читал проникновенные слова прощальной молитвы… От платы священник отказался, пояснил, что хорошо знает, кого отпевал сегодня, и, смущаясь, попросил, если можно, подарить ему книгу Булгакова...»
Елена Сергеевна писала брату мужа: «Повторяю, дорогие мои, что не для хвастовства я говорю, а для Вашего успокоения. Я делаю всё, что только в моих силах, для того, чтобы не ушла ни одна строчка, написанная им, чтобы не осталась неизвестной его необыкновенная личность. Все люди, с которыми я встречаюсь, которые входят заново в мой дом, подпадают под обаяние его поразительного таланта, его необыкновенно мужественной человеческой сущности. И все будут что-то делать для увековечения памяти его. Это - цель, смысл моей жизни. Я обещала ему многое перед смертью, и я верю, что я выполню всё...»
Ещё раз – о «Мастере». Снова воспоминания Лакшина: «Елена Сергеевна говорила потом, что пробовала это сделать [добиться издания романа] — всякий раз наперекор обстоятельствам и вопреки рассудку — то ли шесть, то ли семь раз. И дело, не возможное ни для кого иного, свершилось силою её верности. “Это счастье, я поверить ему не могу, — говорила она, держа в руках сиреневый номер «Москвы» с первой книгой романа. — Ведь было однажды так, что я сильно заболела и вдруг испугалась, что не исполню того, что обещала Мише”. Она-то знала, как трудно победить заклятье, лежавшее на булгаковской рукописи, но не сдалась и одолела».
И ещё мне очень хочется привести рассказ замечательной актрисы и педагога С.С.Пилявской (кто не знает её тётушку Алису из «Покровских ворот»?) о том, как весной 1970 года она готовила со своими студентами дипломный спектакль полузапрещённого Булгакова - «Кабалу святош» (даже афишу выпустить не разрешили!): «Всё свое свободное время я проводила в студии и с Еленой Сергеевной… Елена Сергеевна готова была вынести в студию весь свой дом и купить всё необходимое для костюмов. После долгих споров решено было, что она купит ткань для второго костюма Королю. Поехали в “Берёзку”. Она всё пыталась подойти к дорогим тканям, но я уговорила её купить недорогую, для занавесок, серо-сиреневую — она подходила по цвету и мягкой фактуре».
Естественно, что работой были захвачены и студенты – «они трудились самозабвенно. Много делали своими руками, не считаясь со временем, и, кажется, спектакль наш получился, насколько это было в наших возможностях.
Когда сдавали его кафедре, Люся [так близкие называли Елену Сергеевну] была больна, но прислала два больших подноса со всякими лакомствами для “комедиантов Господина”, трогательное письмо и цветы. “Кабалу” кафедра приняла хорошо, и на другой день спектакль играли уже для “публики”, а главное — для Елены Сергеевны. Она была с двумя Серёжами — сыном и внуком… Я волновалась очень, и мне было не до “публики”. И опять два подноса и в конце — роскошный букет.
…После за кулисы к дрожащим “артистам” пришла Елена Сергеевна, стала их благодарить и вдруг, судорожно всхлипнув, укрылась за ширмой. Преодолевая слезы, она говорила прекрасные слова, а ребята замерли в волнении. И они, и я понимали, что это преувеличение, благодарность за любовь к автору, почти все спектакли которого были ещё под запретом, но все мы в тот вечер были счастливы».
Будет рассказ и о «банкете», который Елена Сергеевна устроила для исполнителей главных ролей, в конце которого «каждый из восторженных артистов получил в подарок “Избранное” Булгакова».
«Около двух часов ночи я с трудом увела гостей. Когда мы вышли из подъезда, Люся бросила нам из окна цветы, которые стояли в вазе. Один из мальчиков встал на колено, приветствуя хозяйку, а за ним и остальные».
Как-то Елена Сергеевна рассказала: «Когда мы стали жить вместе с Михаилом Афанасьевичем, он мне сказал однажды: “Против меня был целый мир — и я один. Теперь мы вдвоём, и мне ничего не страшно”».
Мне кажется, что это «вдвоём» она ощущала до конца…
***************
Готовя следующую статью, неожиданно нашла фотографию в интернете, думаю, не нуждающуюся в комментариях (качество неважное, но всё же...):
Если понравилась статья, голосуйте и подписывайтесь на мой канал!Навигатор по всему каналу здесь
Путеводитель по статьям о романе здесь
