Все помнят эпизод из кинофильма Василия Шукшина «Калина красная», где Егор Прокудин после встречи с матерью, не узнанный ею, едет обратно на грузовике со своей невестой Любой. Вот он останавливает грузовик, выпрыгивает из машины и бежит в тоске и отчаянии, падает на пригорок, и тело его сотрясается от рыданий.
– Не могу больше, – кричит он. – Ведь это же мать моя, Люба. Моя мать.
Люба тихо ахнула:
– Да что же ты, Егор? Как же ты?..
– Не время, – почти зло сказал Егор. – Дай время... Скоро уж. Скоро.
– Да какое время, ты что! Развернёмся!
– Рано! – крикнул Егор. – Дай хоть волосы отрастут... Хоть на человека похожим стану... Я перевёл ей деньги, – ещё сказал он, – но боюсь, как бы она с ними в сельсовет не попёрлась – от кого, спросит. Ещё не возьмёт. Прошу тебя, съезди завтра к ней опять и... скажи что-нибудь. Придумай что-нибудь. Мне пока... Не могу пока – сердце лопнет. Не могу. Понимаешь?
Люба обняла его, прижала к груди его голову.
– Господи!.. Да почему вы такие есть-то? Чего вы такие дорогие-то?.. – она заплакала. – Что мне с вами делать-то?
– Ничего, Любаша!.. Всё будет в порядке! Голову свою покладу, но вы у меня будете жить хорошо. Я зря не говорю.
Это по сценарию. Но в фильме эта сцена, не сыгранная, нет, пережитая Шукшиным, смотрится так, что сердце разрывается, и хочется только причитать, как Люба:
– Да что же это? Да как же это? Да что же вы с собой делаете, люди добрые?
В фильме нет дальнейшего развития этой сюжетной линии. Встретился ли Егор Прокудин со своей матерью? Наверное, встретился. И гостинцы ей привёз, и деньгами стал помогать. Но всё это осталось за кадром: ведь фильм Шукшина не о матери, о её блудном сыне. А между тем, так и стоит перед глазами лицо старой женщины в окне деревенского дома, и взгляд у неё какой-то особенный: то ли она прислушивается к своему сердцу, то ли ждёт чего-то...
На роль матери Егора Прокудина пригласили Веру Марецкую, но актриса отказалась. А снимать её собирались в избе одинокой бабушки Офимьи Ефимьевны Быстровой, в деревне Мериново Вологодской области. Интерьер был такой, что никаких декораций не требовалось. Иконы с окладами, банка с молоком на фоне наклеенных репродукций из «Огонька» – во всём своя гармония и душа хозяйки дома. Так и появилась идея снять владелицу дома в роли матери Егора.
Из воспоминаний оператора фильма Анатолия Заболоцкого: «После съёмок мы пили чай у бабушки, просили её всю правду о себе рассказать – мол, похлопочем, вдруг пенсию повысят (а получала она 17 рублей). Офимья Ефимьевна с надеждой улыбалась. А как она говорила! «Я молодая красивая была! Это сейчас устарела, одна на краю живу. Сморщилась». Снимали её без подготовки. Главное было получить рассказ бабушки на плёнку с чистовой фонограммой. Шукшин дорожил индивидуальной окраской голоса. Перед отъездом я забежал к Офимье Ефимьевне. В углу избы остался один маленький бумажный образок, приклеенный к доске, и лампочка Ильича свисала с потолка... Хозяйка объяснила с улыбкой: «Так ведь ваши всё забрали, говорят, ещё снимать будут... Вот и деньги оставили...»
В общем, обобрали старушку служители искусства, снимавшие картину, которая «учит добру», над которой потом плакали миллионы зрителей. И о прибавке пенсии для бабушки похлопотать забыли. А Офимья Ефимьевна, которую так и прозвали «матерью Шукшина», умерла через два года: замёрзла зимой на холодной печке. В опустевшей избушке между стёкол в окне лежал выгоревший портрет Шукшина с обложки «Советского экрана». Так трагедия киношная напрямую перехлестнулась с трагедией жизненной.
Ты жива ещё, моя старушка?
Жив и я. Привет тебе, привет!
Пусть струится над твоей избушкой
Тот вечерний несказанный свет.
Эта песня на стихи Сергея Есенина тоже звучит в кинофильме «Калина красная» в исполнении бритоголового парня, заключённого. Камера движется по залу, показывая лица осужденных: все люди, все человеки, слушают, переживают.
Большинство осужденных к женщинам относятся с пренебрежением. Исключение делается только для матери. Все бабы – стервы, а мать – это святое. О том, что в такой позиции есть огромное противоречие, никто не задумывается. А между тем, именно это противоречие даёт о себе знать на каждом шагу.
В нашем городе есть две колонии строгого режима. Часто можно видеть у главного входа приехавших на свидание матерей. Все они выходят со слезами, вздрагивают, когда за их спинами защёлкиваются железные двери, и отрешённо идут по дорожке в своё горькое одиночество.
«Да что же это? Да как же это? Да что же вы с собой делаете, люди добрые?»
Ты одна мне помощь и отрада,
Ты одна мне несказанный свет.
Статьи на похожую тему:
