В конце 1991 года, с распадом Советского Союза, претензии США на всеобщую гегемонию, казалось, осуществились. По словам американских аналитиков, развалившийся Советский Союз оставил после себя «момент однополярности», который США теперь должны были использовать и стать чем-то вроде новой Римской империи. Знаковый политический обозреватель своего времени Чарльз Краутхаммер писал: «Дело в том, что со времен поздней Римской империи ни одна страна в истории не демонстрировала такого господства в культурном, экономическом, технологическом и военном отношении». И подобно тому, как некогда Вторая Пуническая война сделала Рим гегемоном тогдашнего мира, так и Вторая Мировая война заложила фундамент американского могущества. Краутхаммер считал, что Америка должна вести «политику воина», и тогда она сможет повторить успех Рима.
В своем обращении к Конгрессу США от 28 января 1992 года президент Джордж Буш, оглядываясь на 1991 год, отмечал перемены в мире почти «библейских масштабов»: прекратил свое существование СССР («милостью Божией», по словам Буша), закончилась длившаяся почти полвека Холодная война. «Мир, когда-то разделенный на два вооруженных лагеря, теперь признает единую и высшую силу: Соединенные Штаты Америки». США превратились из «ведущей державы Запада» в «ведущую державу мира» и стали «бесспорной ведущей державой нашего века». Преемник Буша неоднократно подтверждал в публичных выступлениях такой взгляд на положение Америки. По словам президента Клинтона, Соединенные Штаты являются «выдающейся мировой державой», «лидерство Америки» было «необходимым», «потому что в настоящее время никто, кроме нас, не может сделать то же самое для продвижения мира, свободы и демократии» (речь президента, 5 августа 1996 года). В своем докладе от 4 февраля 1997 года Клинтон уже заявлял, что США должны играть «роль мирового лидера».
Вкратце внешнеполитическую доктрину США в 90-е годы можно описать следующим образом: сохранение лидирующего положения США, предотвращение враждебной США гегемонии на Европейском континенте или в Азиатско-Тихоокеанском регионе, распространение западной демократии и американской системы ценностей, открытие и обеспечение безопасности рынков для американских капиталовложений, товаров и информации. Таким образом, существуют два фактора, определяющих американскую внешнюю политику: мессианство — претензия на построение мирового порядка на основе американских принципов — и глобальная гегемония, не допускающая конкурентов.
Корни этого политического мышления лежат в природе Соединенных Штатов как морской державы, и обусловлены географическим положением страны. Американский континент окружен морями, на востоке морские пути ведут в Европу, на западе – в Азию. Подобное положение в одной стороны располагает к изоляционизму, а с другой – предполагает свободу передвижения по морю, что автоматически означает, что во внешней политике США и политике безопасности США приоритет отдается «морской силе». «Морская мощь, — поясняет британский историк сэр Герберт Ричмонд, — это та форма национальной силы, которая позволяет ее обладателю распространять свои войска и вести торговлю через окраинные моря и океаны, между своей собственной страной или странами-союзниками и территориями, к которым он должен иметь доступ в случае войны и не допустить, чтобы противник сделал то же самое».
Если государству удается обезопасить свои коммуникации и торговлю на этих путях и не допустить их использования конкурентом, то оно обладает реальным морским превосходством: его торговля процветает, его заморские связи поддерживаются, а его войска могут свободно перемещаться по морю в любую точку мира. Таким образом, способность нации иметь морскую мощь предполагает, с одной стороны, способность контролировать торговлю и торговые пути на море. А защищать эти пути можно не иначе, как обладая сетью военно-морских баз по всему миру. Во-вторых, нельзя допустить захвата конкурирующими государствами этих баз, а лучше вообще не дать геополитическим противникам обзавестись выходом к морю. Однако существуют два сценария падения такого морского гегемона. По закону больших чисел, морская держава, несмотря на качество своего флота и выучку своих моряков, не сможет выжить, если столкнется с соперником, обладающим слишком большими материальными и человеческими ресурсами. Кроме того, морская держава может быть побеждена как на суше, так и на море при условии, что сопернику удастся захватить все базы, ибо тогда для реализации «морской силы» не остается необходимых условий.
Рождение американской геополитики
Морская направленность американской геополитики с самого начала не была однозначной. Скорее содержание и цели геополитических интересов США совпадают с соответствующим этапом развития их экспансии, так что американская история демонстрирует в общей сложности четыре основных внешнеполитических концепции: континентальный или полушарный изоляционизм, глобально ориентированный военно-морской флот, а также атлантизм и политическая ориентация на Дальний Восток.
Период после основания США характеризовался исключительно континентальной ориентацией, чисто панамериканской внутренней экспансией, главным сторонником которой был 3-й президент США Томас Джефферсон. Он довольно быстро сформулировал идею внешнеполитической ориентации на западное полушарие, предвидя господство США над всем континентом и одновременно устраняя конкурентов в лице европейских держав, имевших колонии на Американском континенте. Модными словечками того времени, используемыми для оправдания стремления Америки к континентальной экспансии, были понятия «фронтира» (границы) и «явного предначертания» (Manifest Destiny). Американский историк Фредерик Джексон Тернер в конце XIX века выдвинул тезис о «значении границы в американской истории», где, помимо прочего, утверждал, что существует связь между продвижением экспансии на запад и формированием специфической модели поведения, которую можно описать словами «американский характер».
Кроме того, этот термин словно бы подчеркивал идентичность Америки – идентичность, противоположную европейской. Ведь среди американских государственных деятелей из поколения «отцов-основателей» господствовала идея, что не только их внутренний государственный строй, но и их внешняя политика должны сознательно порвать с европейской традицией. Эта эмансипация Америки как «антиевропейца» с самого начала была связана с ощущением мессианства, направленного против Европы: Томас Джефферсон опубликовал в подконтрольной демпартии газете «National Gazette» статью, в которой утверждал, что миссия Соединенных Штатов состоит в том, чтобы помочь в создании институтов американского типа в Европе.
Другой доминантой американской идеологии в начале XIX века был уже упомянутый тезис о «явном предначертании». В середине 40-х годов XIX века под этим лозунгом сплотились все американские экспансионисты, в северо-западных штатах даже существовали группы политиков, все еще не терявших надежды на присоединение Канады военным путем. На крайнем западе в 1843 году началась массовая миграция в южный Орегон, где ежегодно тысячи новых поселенцев усиливали притязания Америки на эту территорию, которая все еще находилась под совместным управлением с Великобританией. Отдельные группы переселенцев и авантюристов из США также иммигрировали в мексиканскую провинцию Калифорния. Успешное восстание в Техасе и присоединение этого штата к Союзу сделало идею вооруженной экспансии чрезвычайно популярной по всей стране. Строго говоря, именно в 40-х годах XIX века Соединенные Штаты впервые начинают приобретать черты империи. Требование большего количества земли и все большей экспансии США за прежние границы, казалось, предлагало реальную политическую программу для сторонников таких идей. Экспансионисты могли дать только одну интерпретацию быстрому росту населения и ранним успехам своей страны: судьба Соединенных Штатов состоит в том, чтобы господствовать над всем североамериканским континентом и распространить на него американские политические институты. США должны были аннексировать Орегон, Калифорнию, большую часть северной Мексики и даже Канаду и Кубу.
Эта решимость США подчинить себе американский континент укладывалась в рамки идеи противостояния Европе: существование европейских колониальных держав в Северной и Южной Америке, влиявших на дела континента, было попросту несовместимо с внешнеполитическими аппетитами США. Проще говоря, европейцев нужно было выгнать из их владений на американском континенте. Повод для этого представился США в 1821 году, когда южноамериканские колонии освободились от власти Испании. США сразу же признали новообразованные государства. Однако это не было актом дружелюбия: тогдашний спикер Палаты представителей Генри Клей рассматривал развитие Латинской Америки как вызов для Соединенных Штатов и повод направить свою экспансию на юг после того, в 1812 году американцы не смогли силовым путем присоединить Канаду.
На самом деле США даже рассчитывали на интервенцию европейцев в Латинскую Америку, тем более что на фоне так называемого «Священного союза», заключенного в 1815 году странами-победительницами Наполеона, восстановленные европейские монархии взаимно обязались пресекать любые революционные выступления. И попытки интервенции действительно имели место – Франция, в которой снова правил король из дома Бурбонов, пыталась убедить «правящую морями» Великобританию отправить войска в Латинскую Америку. Но англичане отказались, поскольку новообразованные латиноамериканские государства открывали для английских товаров новый выгодный рынок сбыта, чего не могла дать правившая там доселе Испания. Более того, англичане так хотели прибрать себе монополию на торговлю с Латинкой, что даже побороли всю свою неприязнь к американцам и попытались родить проект «англо-саксонского военного союза», который должен был противостоять интересам континентальной Европы в Новом Свете. Министр иностранных дел Великобритании Джордж Каннинг спросил посла США в Лондоне, готовы ли Соединенные Штаты выпустить совместную с Великобританией декларацию против любой интервенции европейских стран, направленной на восстановление колониального господства Испании или других государств. Но американцы от проекта отказались, вполне резонно подозревая, что по итогу англичане просто займут место испанцев и покажут им фигу.
Американскому плану покорения континента также противостояла новая угроза со стороны России, тоже осваивавшей североамериканские территории. И если первоначально территориальные претензии русских были ограничены прибрежной полосой севернее 55-й параллели, то царский указ от 1821 года раздвигал сферу интересов Российской империи до 51-й параллели – то есть на юг. Российские претензии прямо противоречили интересам, сформулированным совместно Великобританией и США в отношении Орегонского региона. Президент Адамс тут же вызвал к себе русского посланника в Вашингтоне и недовольно сообщил тому, что времена европейского колониального владычества на обоих американских континентах давно миновали, и он не допустит новых поползновений со стороны европейцев. То же самое он повторил и английскому послу. Однако на законодательном уровне эта идея утвердилась только в годы президентства преемника Адамса – Джеймса Монро. 2 декабря 1823 года была озвучена декларация, официально запрещающая любые попытки иностранной интервенции в Северную и Южную Америку. Этот документ до сих пор известен как «доктрина Монро». США же Монро поставил во главу этой новой «американской системы», предусматривавшей господство Америки во всем западном полушарии.
В финальной редакции этой так называемой «доктрины Монро», определившей окончательное и принципиальное отделение Нового Света от Старого, говорится:
«Политическая система союзных держав Европы... существенно отличается от американской... Искренними и дружественными отношениями между Соединенными Штатами и этими державами мы обязаны заявить, что мы будем рассматривать любую попытку с их стороны распространить свою систему на любую часть этого полушария как опасную для нашего мира и безопасности».
Доктрина Монро
С помощью этой доктрины США закрепили свою гегемонию двумя способами: с одной стороны, был обеспечен запрет на интервенцию европейских держав на американский континент, а с другой стороны, эта доктрина давала США основу для легитимации собственных интервенций против южных латиноамериканских соседей, как это должно было произойти в последующие годы. Под предлогом защиты этих государств от европейских держав их могли заставить уступить военные базы американцам и согласиться на вмешательство США — будь то военного, экономического или дипломатического характера. Ярким примером такого подхода стала принятая в 1904 году «поправка Платта», появившаяся после обретения Кубой независимости от Испании по итогам американо-испанской войны. Поскольку Куба стала независимой благодаря усилиям США, она впредь должна была проводить исключительно дружелюбную политику по отношению к ним, и даже не противиться прямой американской интервенции, если в Вашингтоне решат, что так нужно для безопасности Америки.
Изначально «доктрина Монро» воплощала в своей сущности регионализм, ограниченный одним континентом, и являлась как бы антитезой британскому универсальному принципу, который предполагал присутствие на всех континентах с множеством зон влияния во всех углах и концах мира. Фактически «доктрина Монро» содержала четкое пространственное и континентальное разграничение сфер интересов при взаимном запрете вмешательства. Она постановила, что в отношении латиноамериканских государств, «которые провозгласили и сохранили свою независимость, и чью независимость мы признали после тщательного рассмотрения и на основании справедливости... любое вмешательство европейской державы с целью поработить их или иным образом получить контроль над их судьбой будет воспринято как свидетельство недружественного отношения к Соединенным Штатам». Политика в отношении Европы затем окончательно очерчивается следующим образом: «Наша политика в отношении Европы... остается прежней, а именно: избегать всякого вмешательства во внутренние дела любого из его государств, считать соответствующее де-факто правительство законным для нас, развивать с ним дружеские отношения».
«Доктрина Монро» основывалась на том факте, что Соединенные Штаты отвергали любое вмешательство европейской державы в американскую сферу и расценивали его как посягательство на собственный суверенитет, при этом, наоборот, обещая не распространять свою сферу интересов на чужие территории, воздерживаться от вмешательства во внешнеполитические споры и во внутреннюю политику европейских государств и признавать легитимным правительство, фактически находящееся у власти.
После окончания Гражданской войны в США французский император Наполеон III попытался установить зависимую вассальную монархию в Мексике и усадить на местный престол австрийского эрцгерцога Максимилиана Габсбурга. Однако США направили войска к границе с Мексикой и в 1867 году ультиматумом вынудили Наполеона III отозвать свой экспедиционный корпус – это как раз и была «доктрина Монро» в действии.
Однако вскоре должно было стать очевидным, что «доктрина Монро», оправдывающая экспансию США, постепенно превращалась из чисто оборонительного принципа в инструмент захвата новых сфер влияния. И главным архитектором этой трансформации доктрины стал Уильям Х. Сьюард, занимавший пост государственного секретаря США при президенте Аврааме Линкольне и его преемнике Эндрю Джонсоне. Сьюард был амбициозным экспансионистом, самым известным внешнеполитическим действием которого было приобретение Аляски у Российской империи в 1867 году. Он обнародовал расширенную форму доктрины «явного предначертания», которая охватывала всю Северную Америку (таким образом, включая еще русскую на тот момент Аляску, что в Петербурге явно было расценено как недружественный жест) и даже часть Азии, в частности – Маньчжурскую равнину.
С окончанием Гражданской войны Сьюард почувствовал, что основные цели внутри границ США уже достигнуты, и пришло время обратить внимание на зарубежные цели. Планы у него были поистине наполеоновские: аннексия датских владений в западном полушарии, захват Гавайев, Санто-Доминго и Гаити, захват Канады и рытье огромного канала в Никарагуа с целью соединить Тихий и Атлантический океан. Как уже было сказано выше, именно он приобрел Аляску у Российской империи, и аналогичным образом предлагал выкупить Кубу и Пуэрто-Рико у испанцев. В итоге все эти грандиозные проекты так и остались лежать в столе, и единственное, что ему еще удалось – это заключить договор с Китаем о расширении американско-китайских отношений. Он оправдывал свою политику словами: «Именно этот дух экспансии или, если хотите, агрессии уже сделал эту республику одной из великих держав и, возможно, сделает ее господином мира». Он также назвал азиатское побережье Тихого океана «Дальним Западом Америки» и буквально спал и видел, как получает там право свободной торговли, превращая Китай в огромный рынок сбыта.
Одним из сторонников Сьюарда и видным идеологом американского экспансионизма был философ и историк Джон Фиске, который буквально считал, что англо-саксы должны править миром: «работа, начатая английской расой с колонизации Северной Америки, должна продолжаться до тех пор, пока каждая страна на лице земли, не заселенная [этой] древней цивилизацией, не станет английской по своему языку, своей религии, своему политическому устройству и традициям».
Другим ярким проводником идей англо-саксонского превосходства был писатель и пастор Иосия Стронг, написавший книгу-манифест «Наша страна» и регулярно выступавший с публичными проповедями. Теологические воззрения пастора Стронга включали в себя мессианские мотивы и социальный дарвинизм, и он буквально провозглашал, что «на англо-саксов возложена божественная миссия быть пастырем своего брата».
Постепенная трансформация «доктрины Монро» была обусловлена, в том числе, и стремлением американского правительства сохранить свою торговую монополию в западном полушарии. Под предлогом защиты стран Латинской Америки, США использовали эту доктрину, чтобы вытеснить своих европейских конкурентов из региона. Джеймс Дж. Блейн, госсекретарь во время президентства Харрисона, был одной из первых фигур в истории американской дипломатии, применивших этот принцип на практике. В то время Великобритания была самой влиятельной экономически и политически державой в Латинской Америке. В Белом доме намеревались вытеснить британцев и занять их место ровно в том же самом качестве.
Латиноамериканский мир в это время переживал практически непрерывные войны (такие, как Парагвайская война между, собственно, Парагваем и блоком из Аргентины, Бразилии и Уругвая, а также Селитровая война между Чили, Боливией и Перу), и это дало возможность США взять на себя роль арбитра. Это предполагалось сделать путем создания Панамериканского союза, в котором Соединенным Штатам должна была быть отведена роль судьи во внутренних спорах. В то же время должен был быть создан панамериканский таможенный союз. Панамериканизм Блейна с одновременным использованием «доктрины Монро» служил утверждению претензий США на власть над Латинской Америкой и устранению того, что Сьюард назвал «плохими» остатками европейского колониального правления.
Этот подход работал и в дальнейшем: когда в 1895 году между колонией Британской Гвианой и Венесуэлой возник пограничный спор из-за минеральных ресурсов, Венесуэла попросила США урегулировать конфликт, и они согласились, но Британская империя отказала. В результате госсекретарь США Ричард Олни направил британцам ноту протеста, в которой исключительно резко утверждались претензии США на господство в западном полушарии. Единственным способом и условием мирного урегулирования конфликта называлось посредничество США. Британское давление на Венесуэлу было названо нарушением «доктрины Монро». В своей ноте Олни озвучил следующий, довольно характерный тезис: «Сегодня Соединенные Штаты являются фактическим сувереном этого континента, и их слово является законом для его народов... так сложилось потому, что, помимо всех других причин, их [Соединенных Штатов] неограниченные ресурсы и изолированное положение сделали их хозяевами ситуации и практически неуязвимыми для любой или всех других сил вместе взятых». Проще говоря, Олни буквально говорил: «И что вы нам сделаете?».
Конец XIX века можно считать моментом, когда США уже окончательно сложились как империя. Их изоляционизм больше не носил внутренний характер, и распространялся на все полушарие, делая все остальные государства на двойном континенте сферой их интересов, куда они стремились не пускать никого. Более того, в это же время оформились некоторые притязания американских геополитических идеологов на отдельные регионы Азии.
Политика открытых дверей
В начале 1890-х годов США поразил тяжелый экономический кризис, который странным образом сочетался с быстрым промышленным ростом. Во многом этот кризис способствовал концентрации целых отраслей промышленности в руках монополистов в лице крупных компаний. В некотором смысле, это можно назвать разновидностью олигархии, где фактическим олигархом является не конкретный человек, а совет директоров той или иной группы компаний. Сложилась парадоксальная ситуация – промышленность США производила больше товаров, чем пострадавшая от кризиса Америка могла потребить. Уже знакомый нам историк Фредерик Джексон Тернер, друг будущего президента США Вудро Вильсона, указал на необходимость пересмотра существующих границ сферы интересов. Неужели, задавался он вопросом, уникальный американский путь развития, которым они гордились, подошел к своему концу? Должны ли США задохнуться в своих границах? На фоне таких настроений Чарльз А. Конант, известный экономический обозреватель того времени, призвал правительство перейти к активной империалистической политике и аннексировать Филиппин в качестве отправной точки для американской экспансии на рынки Восточной Азии. Расширение внешней торговли рассматривалось как предпосылка для роста американской экономики.
Этот новый курс нашел отражение в так называемой «политике открытых дверей», получившей распространение в годы президентства Уильяма Мак-Кинли (1897 – 1901) благодаря усилиям его государственного секретаря Джона Хэя. Вкратце суть «политики открытых дверей» сводилась к тому, чтобы усиливать влияние на других континентах (речь шла об Азии и конкретно Китае) посредством широкого экономического проникновения, а не дипломатического принуждения. Формально США требовали от Китая равных прав на торговое представительство для всех западных стран, однако расчет состоял в том, что в условиях беспрепятственной конкуренции Америка благодаря своему промышленному потенциалу и перепроизводству просто завалит азиатский рынок своей продукцией и задавит конкурентов. Впоследствии США распространили «политику открытых дверей» не только на Азию, но и на остальной мир. Фактически, она стала новой моделью американской экспансии, пришедшей на смену «доктрине Монро», которая уже не соответствовала новым политическим аппетитам Белого дома. Отныне океаны, омывавшие американский берег с запада и востока, воспринимались не только как естественный щит, но и как ворота к новым рынкам сбыта.
Перед началом американо-испанской войны в 1898 году сенатор США Беверидж описал это изменение следующим образом: «Провидение предопределило нашу политику; мировая торговля должна быть и будет нашей... Мы создадим торговые посты по всему миру в качестве центров распределения американских товаров... Мы создадим военно-морской флот, соответствующий нашим размерам. Из наших торговых постов вырастут великие колонии, управляющиеся на местах, несущие на себе наши флаги и торгующие с нами. На крыльях нашей экономики наш образ жизни будет следовать за нашей торговлей. И американский закон, американский порядок, американская цивилизация и американский флаг будут процветать на берегах, которые, долгое время несущие на себе печать проклятия и погруженные во тьму, отныне расцветут и засияют благодаря этим орудиям Бога». Сенатор Кэбот Лодж во время выступления 7 января 1901 года выразился еще доступнее: «Вы не можете остановить продвижение США. Американский народ и экономические силы, лежащие в его основе, ведут нас к экономическому господству над миром».
Таким образом, цель была ясна: добиться мирового господства путем экспансии и агрессии, чтобы создать «неформальную империю без границ», в которой смог бы раскрыться мессианизм США, все еще популярный среди американских политиков и интеллектуалов. Для реализации этих планов было необходимо создать мощный флот, что во многом и было сделано при президенте Бенджамине Гаррисоне и его госсекретаре Джеймсе Гиллеспи Блейне в 1888-1893 годах. Таким образом, море воспринималось как плацдарм для наступательной международной политики.
Стремясь стать гегемоном в Тихом океане и Восточно-Азиатском регионе американцы, без сомнения, не могли не встретить сопротивление не только европейских держав, но и России, имевшей свои интересы в северном Китае и Маньчжурии. Этот конфликт интересов представлял собой столкновение двух принципиально разных геополитических доктрин – сухопутной и морской экспансии. Некоторые авторы называют эти геополитические модели терминами «талассократия» (власть над водами) и «теллурократией» (власть над сушей). Были даже популярны аллегорические этюды, когда противостояние Российской империи и США сравнивали с битвой кита и медведя и даже мифологических чудовищ – Левиафана и Бегемота.
По мнению немецкого политического теоретика Карла Шмитта, сущность морской державы состоит в том, чтобы рассматривать земной шар не как множественную вселенную различных суверенных образований и взаимно разграниченных сфер влияния с взаимными запретами на вмешательство, а как своего рода «глобальную деревню», в которой события любого рода в любом уголке земного шара автоматически находили бы свое отражение в любом другом регионе мира вследствие глобальной взаимозависимости. Переход от наземной державы к морской связан также с изменением исторической и политической перспективы: политика больше не ориентируется на ограниченные в пространстве суверенные единицы, а скорее на универсализм. Море больше не является границей и защитной стеной запертого в рамках границ государства, а является дорогой, по которой доступ, влияние и власть могут быть проецированы на другие континенты. «Море господствует над сушей, и порядок на суше определяется морем». Эти принципы в конечном итоге оказали влияние на геополитическое самоопределение США, которые к началу XX веке превратились в талассократическую империю.
О том же, что было дальше, мы поговорим в следующий раз.
