Публикация создана в рамках Всероссийской акции Минобрнауки России «Научный полк».
Старший сержант. С марта 1944 г. по 9 мая 1945 г. воевал на Карельском, 1-м Белорусском фронтах в должностях зам. командира взвода и командира взвода. Участвовал в обороне г. Кандалакши, освобождении Варшавы.
Воинское звание старший сержант в отставке. Награжден орденом «Крест Победы» (ПНР) и восемью медалями.
Работал старшим инженером в НГУ с 1978 г.
Из воспоминаний Александра Романовича:
— Когда она началась, я не знал, «что такое война». И только потому, как родители, пережившие войну первую мировую и гражданскую, как мама и другие женщины иступлено и безутешно рыдали, провожая в первые дни старших сыновей, чувствовал, что война – что-то нехорошее, ужасное.
День 22 июня прошел как всякий другой. Взрослые работали – летом в колхозе не было выходных. Наверное, работал и я. Жил я в то время в небольшой деревеньке, в Красноярском крае, от которой до ближайшего районного центра Ачинска было около сотни верст. Конечно же, не было ни электричества, ни радио, ни телефона. И хотя общеизвестно, что «сарафанное радио» передает сообщения со скоростью чуть меньшей настоящего, о начале войны наша деревенька узнала только на второй день. Тут я позволю себе отклониться от намеченной канвы.
Сельские ребята рано познают и труд. Так было и в нашей семье, в нашей деревне. А работали дети с 12–14 лет не только на своем дворе или огороде. В летнее время немало работ в колхозе по силам школьников. И они старательно помогали старшим. А те работали слаженно, дружно, и наш небольшой колхоз «3-й слет ударников» по тем временам считался зажиточным. В предвоенные годы, например, наша семья, из четырех работающих, получила столько хлеба (зерном, да пшеничка, как отборная), что им засыпали большие лари (такие добротно сделанные большие сундуки что ли), которые стояли у стены хаты снаружи, без всяких замков и запоров.
Не могу сейчас сказать конкретно, чем занимался я в то злополучное воскресенье, но в то лето я уже вовсю работал и имел личную книжку, в которой учитывались многочисленные заработанные трудодни.
Весной 1942 г., как только закончились занятия в школе, в колхозную работу включился по-настоящему, с полной нагрузкой и полной ответственностью, 16 лет – это немало!
Летние работы нужные и важные, а осенние еще важнее: надо вовремя убрать то, что выращено за лето. А сил для этого в колхозе осталось мало. Нас, 16-ти летних, было четверо. Не сговариваясь, мы решили, что хлеб сейчас важнее нашей учебы и в школу не пошли. Такое решение не вызвало гнева и у родителей наших.
Они очень хотели, чтобы мы учились, но что делать – война…
Обмолоченный уже поздней осенью и зимой хлеб сдавали государству. А было это не просто. Вцепившись в мешок вдвоем, а то и втроем, мы нагружали по два, три воза на каждого и в любую погоду, мороз, метель везли километров за пятьдесят на элеватор. И план сдачи хлеба государству выполнили!
К весне 1943 г. из мужиков в колхозе осталось несколько человек: довольно пожилой председатель на сломанной ноге, контуженный фронтовик-бригадир, молодой здоровый артиллерист с протезом вместо правой руки и несколько стариков. Мой отец, по возрасту не подлежащий призыву в действующую армию, был мобилизован на трудовой фронт. Так что ребята от 16 лет и младше вместе с женщинами составляли основную рабочую силу. Не лучшим положение было и с тяговой силой. Мужчины, уходившие в армию, уводили с собой лошадей, призванных по повесткам.
А весенний сев, как известно, ждать не может. Один колесный трактор, выделенный МТС, проблему посевной не решал. Нужны лошади – на один плуг – пара. Старых мало. Молодых в упряжку не поставить, им нужно повзрослеть, окрепнуть. Решили: составить восемь пар из молодняка, закрепить по две пары за лучшими работниками и пахать одной парой не больше двух часов. Две пары таких молодых лошадок поручили и мне.
Наверное, каждый может представить (хотя бы по кинофильмам), что значит приучить молодую лошадь хотя бы к всаднику. А мне предстояло приучить четырех не только к узде и хомуту, не только к тому, чтобы проехать на них верхом, но и идти в паре, тянуть плуг не дергаясь, спокойно, одному идти в борозде. И чтобы борозда эта была ровной, как натянутые вожжи.
Ходил я за плугом, естественное, не при часах (по той простой причине, что их у меня вообще не было). А надо следить не только за тем, чтобы не перегрузились, не надорвались мои молодые лошадки, но и затем, чтобы не повредились хомутом их неокрепшие плечи, не потерлась сбруей их кожа в других местах. Так, пока одна пара собирает пробивающуюся свежую травку или жует увеличенную порцию овса, с другой мы вместе трудимся. И провели-таки посевную в нужные сроки.
А когда подошла пора садить картошку на приусадебных участках, я уже считался заправским пахарем, и чуть ли не все хозяйки просили меня (ей-богу, не хвалюсь).
Лето выдалось хорошее, урожайное, и колхозники, буквально не покладая рук, трудились на уборке хлеба. Все успели убрать, соскирдовали, наладили обмолот. О комбайне мы тогда и не помышляли. А на 12 ноября наша четверка получила повестки. В военкомате нас осмотрели, записали и почему-то отправили обратно домой. И когда снова затребовали явиться 18 ноября, я утешал маму тем, что меня не возьмут.
Два брата уже были на фронте, от старшего давно никаких известий, отца тоже дома нет. Надо ли говорить, как теперь она переживала за меня. А был я, признаться, самым маленьким и хилым из нашей четверки.
В одном из писем, которое догнало меня по дороге на фронт, младшая сестра под диктовку матери писала, что обмолотить хлеб помогали солдаты и намолотили его столько, что два раза приезжало за ним много-много военных машин. И я с гордостью думал, что есть в этом какая-то доля и моего труда!
Помнится многое. Например, боевое крещение. И хотя, может быть, это не самое впечатляющее, не самое важное событие по своему значению, но оно неизгладимо в моей памяти.
Воинский эшелон, двигавшийся на север по Кировской железной дороге, остановился на небольшой станции Нямозеро в полдень 25 апреля 1944 г. Это был ближайший к фронту пункт, до которого ходили поезда (это несколько южнее г. Кандалакши). Эшелон заканчивал разгрузку. Солнце склонилось к сопкам, когда я вдруг услышал нарастающий гул и увидел, что все (люди, лошади, машины) кто как мог изо всех сил куда-то помчались. Я как-то удивленно посмотрел на все происходящее и подумал: «Что это они?». Подняв голову в направлении шума, увидел выползающую из-за сопки черную тучу. Потом разглядел самолеты, полюбовался, как стройно они летят, а потом, сообразив, что это немецкие, побежал и сам.
Услыхав за спиной крик, оглянулся — наш бывалый старшина, зачем-то держа в поднятой руке наган, бежал и громко кричал: «Ложись!». Пробежав еще немного, я вдруг шлепнулся в ямку. В ней лежали два «старичка», один из них и схватил меня за ногу. Тем временем самолеты сделали боевой разворот и один за другим стали пикировать. Пока еще было любопытно, и я посмотрел вверх. От самолета отрывались палочки размером с карандаш и, слегка покачиваясь, стремительно неслись к земле. Нарастал раздирающий душу вой, а затем с оглушительным грохотом вздрагивала земля.
Окопчик наш был неглубокий, и я уткнулся лицом в снег.
Теперь уже казалось, что каждый из этих визжащих карандашей воткнется непременно в твою спину...
На этом участке фронта сосредотачивались силы, и небольшая площадь станции была завалена, заложена, заставлена различной воинской техникой и снаряжением. Фашисты стремились нанести наибольший урон. И хотя наши зенитки вели ожесточенную стрельбу, 27 тяжелых бомбардировщиков и 10 прикрывающих их истребителей (как нам сказали позже) посыпали бомбами и поливали пулеметным огнем, пока не израсходовали весь боезапас.
В нашей Отдельной кабельно-шестовой роте связи раненых было немного, но два автомобиля, связное имущество и гармошка оказались разбиты вдребезги. А кухня (просто чудо!) осталась целехонька, и даже картошка сварилась.
Проверив личный состав, старшина дал команду ужинать. Плюхнул повар черпачишку картофельного пюре и в мой котелок. Но, частично от холода, а больше от страха меня била лихорадка, зуб на зуб не попадал, на душе и в желудке было до того муторно, что я совершенно не мог есть, не хотелось и ложку в руки брать. После двухдневного перехода наша рота остановилась на участке Карельского фронта Кандалакинского направления.
Медаль «За оборону Советского Заполярья» говорит сама за себя, получил ее за участие в обороне и освобождении Заполярья до полной ликвидации финско-немецкой группировки вначале на Кандалакшском направлении, а потом в районе реки Свирь.
«Крест Победы» Польской Народной Республики вручен за участие в освобождении земли Польской от Варшавы до крупнейшего города Лодзь.
До Берлина, к глубочайшему сожалению, я не дошел. Наша часть выполняла задание в Польше, где в небольшом городке Александрув и встретил День Победы.
После демобилизации два года жил в Москве, работал в одном НИИ. Из Москвы переехал в г. Новокузнецк, Кемеровской области. Работал на Кузнецком металлургическом комбинате (знаменитый КМК, о строительстве которого писал В. Маяковский) и учился в вечерней Кузнецком металлургическом техникуме на отделении «Электрооборудование промышленных предприятий». Окончил его в 1955 г. В 1962 г. переехал в Академгородок и 16 лет работал в Институте ядерной физики, участвовал в монтаже многих физических установок, действующих и доныне. Потом обслуживал их при эксплуатации. В сентябре 1978 г. перешел в НГУ и с этого времени работаю фотографом.
Теперь я могу точнее ответить на первый вопрос. Война – это величайшее, страшнейшее зло на земном шаре. В наше время война может привести почти к полному уничтожению цивилизации. И нашему поколению нужно приложить все силы, чтобы не допустить ее возникновения. Это не только мое мнение, это мнение всего миролюбивого человечества.
Подрастающему поколению пожелание сказано давно, и оно останется основным: «Учиться». А уже подросшим, «большеньким», я бы сказал: «Современная молодежь имеет все возможности для всестороннего и полного развития. Так используйте их в полной мере, но и с полной отдачей».
Подготовлено на основе материалов фонда Музея истории НГУ.
#научныйполк
