Сегодня никто не сомневается, что двухтомник Даля "Пословицы русского народа" - наше национальное достояние.
А первый отзыв, полученный на эту рукопись из цензурного комитета в 1853 году, гласил: "Изречения эти опасны для нравственности народной, и способны оскорбить религиозные чувства читателей"! Печатать отказались.
Гораздо более благоприятный отзыв пришёл из Императорской Публичной библиотеки, но и там предложили издать ограниченным тиражом в сто экземпляров - только для специалистов.
Главный Читатель И Цензор Николай Первый прочёл - и печатать запретил. Даже в ста экземплярах.
Книга вышла в свет лишь через восемь лет! И досталась далеко не всем желающим - спрос был огромен. ТРИДЦАТЬ ТЫСЯЧ пословиц и поговорок! Ведь Даль собирал не только те, что ему нравятся, не только то, что приятно и изящно, а ВСЁ. Иначе портрет народа не получился бы. "Пословица не сочиняется, а вынуждается силой обстоятельств, как крик, сорвавшийся с души... В образованном, просвещённом обществе пословиц нет потому, что это картины чуждого ему быта, да и не его язык".
Открывай на любой странице - откроешь клад!
"Было житьё - еда да питьё, ныне житья - ни еды, ни питья!" "Сколько рабов - столько врагов". "Сегодня в чести, а завтра - свиней пасти", "Сами кобели - да ещё собак завели", "У святых отцов не найдёшь концов", "Как на лес взглянет - так лес и вянет"... Да и просто юмористические : "Пили, ели - кудрявчиком звали. Попили, поели - прощай, шелудяк!"
Не ясно ли, почему книга вызвала высочайший гнев? "Худая харя зеркала не любит!"
Но тогда. в 1853 году, из большого мира доходили очень тревожные вести. Война. Синопский бой. Севастополь... Сын Даля, Лев-Арслан, учился уже на третьем курсе Академии художеств, но не смог остаться в стороне: повинуясь порыву, отправился на передовую. Отец не возражал. Просил кланяться его друзьям - Пирогову и Нахимову.
Позже Николай Иванович Пирогов рассказывал, что принял посетителя за... галлюцинацию: доработался! Даль мерещится, да ещё такой, каким был лет тридцать назад! Поняв, наконец, что перед ним действительно Даль, только младший, предложил разыграть и Нахимова. И разыграли. Павел Степанович та-ак округлил глаза: "Даль?! Как?!"
Лев Владимирович Даль позже вернулся в Академию, окончил её с золотой медалью, был отправлен на стажировку в Италию.
А Владимир Иванович к тому времени считался в Нижнем Новгороде чуть не чудотворцем: разговаривая с крестьянами, бурлаками, монахами он безошибочно угадывал, из какой губернии собеседник, иногда и уезд называл. Работа над Словарём продвигалась, но так медленно! Писал друзьям: "Даже букву Б ещё не окончил!" "Сейчас на букве З", "Хорошо было бы поселиться в Москве да там работать"...
Мечты о переселении в древнюю столицу приобрели реальные очертания: подходил к концу сорокалетний срок службы Владимира Ивановича, можно было думать и об отставке. Правда, пенсия светила очень скромная, а на литературные доходы рассчитывать невозможно.
И тем не менее Даль решился. В октябре 1859 года, на 58 году жизни, он подал в отставку, поручил друзьям подыскать ему дом в Москве, и наконец, переехал.
Дом на Большой Грузинской улице оказался просто огромным, расположились с комфортом.
Не сразу даже поняли, что им предложено купить весь дом с тридцатью комнатами и двумя залами, думали - с соседями. А соседка оказалась только одна - старушка занимала одну комнату. Бывшая крепостная Толстых, она помнила пожар Москвы, всех прежних хозяев, уйму местных легенд и преданий, расположение подземелий... Этакий добрый домовой счастливого дома!
Подросли дочери. Маша была увлечена работой отца, да и отцу она казалась "частицей его самого". А Юля... Юля умерла. Чахотка. В надежде на чудо отправили её в Италию - там и умерла. Но жизнь продолжалась: Оленька явила недюжинные музыкальные способности - и с ней изъявил желание заниматься сам Антон Рубинштейн. Потом вышла замуж, пошли внуки. Владимир Иванович обожал внучат, ничуть они ему не мешали работать. "Сижу уже на букве К"...
Как странно: начинал работу над Словарём - детей ещё не было, и вот уже внуки - а сделана едва половина. Как-то сорвалось: "Закончу - умру".
"Словарь живого великорусского языка" увидел свет в 1863 году. Стал научной сенсацией.
Но предчувствие Даля оправдалось: когда полувековой труд оказался оконченным, появилось ощущение, что это - ВСЁ. Больше на этом свете делать нечего.
Внешне всё оставалось по-прежнему: дом, открытый для друзей, дети и внуки, любимая столярная мастерская (в одиночку сделал массивный шкаф), долгие ежедневные прогулки... Друзья не скупились на советы. Например, "начать новую такую же работу".
Приехал Павел Третьяков, меценат, покровитель художников. Уговорил позировать для портрета. Объяснил, что в его Галерее будет целая коллекция портретов писателей. Даль не хотел соглашаться: не в лучшей форме... Но портрет всё же был написан. Вот этот, самый известный, работы Перова, с которого смотрит на зрителя породистый бородатый патриарх с руками хирурга. Владимиру Ивановичу здесь 71 год:
Одно в этой удивительной жизни, кажется, отсутствовало напрочь: религия.
Официально Даль был лютеранином, как и его родители. Однако ещё в петербургские времена о нём рассказывали байку, вероятно, правдивую: пришёл к Далю пастор, и начал издалека. Дескать, нерадивые прихожане не понимают, что церковь тоже живёт не духом святым... Доктор Даль спросил прямо: "А сколько должен приносить прихожанин? В год?"
Пастор от растерянности так же прямо ответил: "По крайней мере сто рублей". Даль тут же вынул из кармана две сотни:
- На ближайшие два года я свободен?
Но вот, разменяв восьмой десяток, Владимир Иванович очень обрадовал жену, сказав, что хочет креститься в православие. Друзья удивились: зачем?
- Надо же о детях подумать... Немецкое кладбище так далеко, что же им, в разные концы ездить? Пусть похоронят с Катей рядом!
Был уверен, что уйдёт первым - два инсульта! А умерла Екатерина Львовна. Последние месяцы её словно держала на этом свете только любовь к мужу - любила! Как умела.
- Что же держит ещё меня? - вслух удивлялся Владимир Иванович, - хорошо ведь пожил...
Почувствовав, что день 22 сентября 1872 года будет для него последним, Даль сказал детям: "Я не хочу, чтобы вы плакали обо мне. Человек никогда не будет бессмертен".
Прекрасные дети, прекрасная жизнь. И удивительное наследие, оставленное потомству: некий краеугольный камень нашего языка и культуры.
Ведь Даль - совершенно не тот автор, которого можно назвать "популярным", не тот, кем зачитываются, и едва ли его будут когда-нибудь "проходить" в школе.
Просто - ИСТОК И ОСНОВА.
(Начало и продолжения здесь:
