В 1792 году в Лондоне была издана книга под названием: "Анекдоты из российской истории" в переводе И. В. Шпажинского. Предположительно имя автора Жан-Бенуа Шерер, живший в России продолжительное время.
Когда Петр I был в Персии, князь Кантемир, служивший ему переводчиком и писавший для него бумаги на персидском языке, поздравляя царя с новыми победами, между прочим сказал, что он вскоре прибавит к своему и без того долгому титулу еще титул Шаха Персидского.
На это Петр отвечал, что Кантемир не проникает в его намерения и плохо уясняет себе его цели. - Я не ищу приобретения новых земель, - прибавил Петр; - их у меня и без того, может быть, слишком много; я ищу только воды.
В начале Шведской войны один из капитанов корабля, Синявин (Наум Акимович), написал Петру I, что взял два шведских фрегата. Царь несколько раз восторженно поцеловал подпись Синявина на этом письме, потом отправился к жене его, стал перед нею на колени, поцеловал ее и сказал:
"Я в восхищении от вашего мужа; он выдержал жестокую битву, в которой овладел двумя шведскими фрегатами".
По возвращении Синявина с его призом, Петр вышел к нему на встречу, тогда же произвел его в контр-адмиралы и подарил 10000 рублей.
Один иностранец, долго служивший в войсках Петра I в чине полковника, тщетно испытал всевозможные пути, чтобы добиться чина бригадира. Кто-то посоветовал ему принять православие и попросить в крестные отцы самого Петра. Он воспользовался этим советом.
Петр на это охотно согласился. Полковник рассчитывал получить по крайней мере патент на бригадира. После церемонии отречения и крещения, он с уверенностью представился своему крестному отцу и просил его милости и покровительства.
Вот ответ Петра: "Ты мне верно служил протестантом-полковником; боюсь, чтобы не стал служить иначе, сделавшись русским полковником, ибо совершил отступничество. Чтобы избавить себя от неприятности быть когда-нибудь в необходимости наказать за неверность русского полковника, я увольняю тебя в отставку".
В своих путешествиях Петр I не пренебрегал ничем, чтобы составить себе коллекцию редкостей из всех царств природы. Посетив кабинет натуральной истории в Копенгагене, он заметил там между прочим мумию необыкновенной величины.
Осмотрев ее, Петр стал просить ее себе. Хранитель кабинета отвечал, что он ничем не может располагать без дозволения своего государя, которому о выраженном желании будет доложено. Король, зная цену мумии, велел отказать Петру, но с подобающей вежливостью.
Царь разгневался и решился отомстить. За несколько дней до своего отъезда из Копенгагена, он ходил на башню вблизи упомянутого кабинета и послал сказать хранителю, что не осмотрел еще некоторых редкостей.
Притворившись, что действительно занят осмотром разных вещей, Петр дошел до мумии и спросил: "Я все-таки не могу получить ее?"
Хранитель рассыпался в извинениях и выразил сожаление о невозможности располагать мумией. Тогда взбешенный Царь оторвал у мумии нос, уничтожил его и, уходя, сказал:
"Храните ее теперь безносою; в моих глазах она уже не имеет прежней цены".
В последние минуты жизни Лефорта, генералы, его соперники и высшие придворные чины наполнили с плачем и рыданиями комнату умирающего. Утомленный этими скорбными излияниями, Лефорт приказал своему камердинеру привести побольше музыкантов, в особенности трубачей и литаврщиков. Оркестр привели.
Лефорт приказал капельмейстеру играть, не переставая, на всех инструментах, пока он не испустит дух. Он скончался в полнейшем спокойствии в то время, как исполняли одну симфонию.
Великий князь, будущий император Петр III, вследствие ли излишней брезгливости или потому, что чуждался фамильярности, не любил, чтобы кто бы то ни было брал табак из его табакерки. Если кто-нибудь позволял себе это, Петр с досадой бросал табакерку прочь. Таким образом много золотых табакерок поглощено морскими волнами, омывающими сады Ораниенбаума.
***
Когда Миниха привели для допроса перед судьей, председатель суда князь Трубецкой спросил: Может ли он оправдаться в том, что пожертвовал столькими людьми под Данцигом?
- Продолжайте, - сказал Миних, - читать другие обвинительные пункты; я дам ответ разом на все.
По прочтении обвинений, он произнес оправдательную речь, в которой проявил самое пылкое и убедительное красноречие, и заключил ее так:
"Милостивый государь, во всем этом я дам отчет Богу в день последнего суда. Без сомнения мое оправдание там будет принято лучше, нежели здесь; ибо мне не в чем себя упрекнуть, разве в том, что не велел вас повесить, когда вы были обвинены и изобличены в похищении казённых денег в турецкую войну. Этого я себе не прощаю; но это единственная моя вина".
Говорят, Елизавета, присутствовавшая на суде за ширмами, услыхав последние слова, приказала прекратить допрос и отвести фельдмаршала в место его заточения.
В день, назначенный для казни Миниха, Остермана, Головкина, Левенвольда, Менгдена и др., в Петербург привели 6000 солдат, опасаясь последствий того участия, которое народ мог обнаружить к участи этих знаменитых людей.
Миних шел между двумя рядами солдат, смело, с твердым и скромным видом, с ясным челом, выражавшим его душевное спокойствие и равнодушие к предстоящей смерти. Он оглядывал стоявших по сторонам, приветливо кланялся знакомым офицерам и прощался с ними. Взойдя на эшафот, он подошел к офицеру, командовавшему солдатами.
"Будьте в команде таким же твердым, сказал он ему, каким видели меня в бою; строго исполните Ваш долг и поскорее отдайте ваши приказ, чтобы освободить меня от этой жизни, от которой отрекаюсь я с величайшим удовольствием.
Не сохраните ли, прибавил он, целуя его, на память о фельдмаршале Минихе эти ничтожные знаки моей дружбы?"
С этими словами он дал ему очень дорогое кольцо, табакерку и все ценные вещи, который имел при себе. Когда же, по прочтении смертного приговора, ему объявили помилование, Миних был поражен и огорчен. Уныние и скорбь его были искренни. Возвращаясь в крепость, он горько плакал.
За веселым пиром, на который были приглашены все высшие придворные лица, императрица Елизавета вспомнила про Миниха. "Мне бы очень хотелось узнать, - сказала она, - что делает теперь граф Миних".
Немедленно одному офицеру было вручено, для доставления Миниху, 6000 рублей и бумага, в которой было сказано, что Государыня, вспомнив о нем в день своих именин, который он, без сомнения, празднует, посылает ему 6000 рублей, чтобы и он вспомнил о ней в свою очередь, деньгами же распорядился бы по своему усмотрению.
Офицер привез Императрице ответ Миниха, наполненный выражениями почтения и преданности, и доложил, что, читая письмо ее величества, Миних имел вид глубокой покорности и пригласил офицера сесть в ожидании пока будет готов ответ.
Что из присланных денег 2000 р. он отдал ему, курьеру, на его личные нужды, другие 2000 раздал своим людям, причем объявил, что обязан этими деньгами щедрости ее величества и обязал сделать из них доброе употребление и повеселиться в честь дня ее именин. Остальные 2000, сказал затем граф, он сохранит как драгоценный залог милости своей Государыни.
- Я ожидала, - сказала Елизавета окружавшим ее льстецам, - что он сделает подобное употребление из моего подарка. Надо признаться, господа, - прибавила она, возвысив голос, - что Миних также велик в немилости, как и на высоте почестей.
До прорытия канала между Волховым и Невою, жизненные припасы доставлялись в Петербург по санному пути довольно исправно через Ладожское озеро и Неву. Не так бывало летом: западный ветер, дующий почти непрерывно в этих местах, в соединении с жестокими шквалами на озере, до такой степени затруднял плавание барок, что Петербургу случалось голодать от недостатка припасов.
Миних с необыкновенной энергией двинул работы по прорытию соединительного канала между Волховым и Невою. Канал этот, длиной в 104 версты, проектированный и даже начатый Петром, Миних докончил в 1732 году, в царствование Анны.
С этих пор доставка жизненных припасов и разных предметов промышленности в Петербург производилась с одинаковым удобством и правильностью как зимою, так и летом. Миних, желая утвердиться в расположении Анны, приписал ей всю честь этого великого предприятия. Близ устья канала, в Шлиссельбурге, он приказал воздвигнуть очень высокую пирамиду, стороны которой покрыты надписями по-латыни и по-русски, восхвалявшими Императрицу.
В них не упоминалось ни о Минихе, ни даже о Петре. На южной стороне пирамиды виднелись две буквы: А. I., на северной - высеченный в камне ее портрет.
Императрица Екатерина назначила Миниха комендантом Эстляндских портов и поручила ему надзор за постройкой порта Рогервика в Балтийском море, в шести милях от Ревеля, - работа, предположенная еще Петром Первым.
Вследствие этого Миних вообразил, что в магистратах Ревеля и Нарвы должны осведомиться о дне его рождения и именин. Эти господа ничего подобного не подозревали. Настал день рождения Миниха и, к удивлению своему, он не получает никаких поздравлений.
Второй курьер является также ни с чем. Миних разгневался до крайней степени. Вскоре последовал приказ перевести всех каторжников из Рогервика в Ревель и разместить их у граждан. Рижский магистрат, крайне удивленный этим приказом и оскорбленный присылкой новых обывателей, тотчас же снесся с неким Швенке, своим корреспондентом в С.-Петербурге, чтобы получить отмену приказа, причину которого не мог себе объяснить.
Швенке отправился к Миниху, который его знал и любил за долгое и усердное исполнение должности гувернера в доме его брата. Предвидя по началу разговора причину его посещения, Миних внезапно принял свойственный ему суровый и надменный вид, притворился, что не узнаёт его и дал понять, что не намерен его слушать.
Швенке, нисколько не смущаясь, припомнил ему дружбу, с которою он всегда к нему относился, и умолял открыть действительную причину его охлаждения и суровой меры против Ревельских обывателей. С полчаса Миних горячился, разражаясь неопределенными жалобами и шумными восклицаниями, и наконец объяснил ему, за что именно ревельцы были наказаны каторжниками.
Миних был стар, когда Екатерина II посетила Эстонию и Ливонию. Получив от Императрицы обещание посетить Рогервик, он затеял чрезвычайный и дорогие приготовления. Между другими глупостями он придумал одеть своих каторжников Арабами и Индейцами, которые и возили Государыню и ее свиту в триумфальных колесницах.
Не любя пышности, Екатерина желала поскорее выбраться вон, но принуждена была вынести скуку всех этих пустых церемоний. Осматривая работы порта, она была окружена специалистами, к которым обращала свои вопросы. Все ее уверяли, что построить порт в этом месте не было никакой возможности и доказывали почему, но Миних опровергал их с жаром и утверждал, что во всем мире не было места более удобного во всех отношениях для постройки порта.
Екатерина, уважая его лета, дала ему говорить в волю, ограничившись следующими словами, сказанными некоторым из свиты: "Жаль, что этот великий человека переживает свою славу".
Когда Миниху принесли первые оттиски его портрета, который он приказал награвировать на меди, он имел смелость написать под каждым из них собственноручно по-немецки следующее: "Тот поистине велик, кто походит на Миниха; тот будет герой, друг человечества, величайший политик и безупречный христианин".
Фельдмаршал Миних, умирая, оставил по себе память, как о человеке не щадившем крови. Его больше боялись, нежели любили военные всех чинов. В Турецкую войну 1737 года жестокость его простиралась до того, что он привязывал к пушкам генералов. "Слава Богу! - воскликнул он, когда ему донесли, что французы высадились в Данциге, - у нас в рудниках не доставало рабочих рук".
Он произнес эти слова так решительно и с таким радостным одушевлением, что солдаты исполнились доверием к нему.
Миних, умирая в полном сознании, спокойно и благочестиво и сделав последние распоряжения, позвал своего секретаря Фрича.
"Принесите, пожалуйста и прочтите, - сказал он ему, - мой допрос перед ссылкой в Сибирь." Когда окончилось чтение, - хорошо, - воскликнул Миних, мне легче; я не страшусь божественного правосудия и умираю спокойно".
Как-то, в царствование Елизаветы, придворные, возвращаясь из дворца, стали не доискиваться на себе то часов, то колец и т. п. Сначала на это не обращали особенного внимания, но пропажи случались так часто, что призвали во дворец полицейских приставов, чтобы выследить и переловить воров. Однако воровство не уменьшалось.
Тогда удвоили надзор, и наконец-то удалось захватить на деле нескольких веселых молодчиков, на которых и не падало подозрения. Их предают заточению, допрашивают и обнаруживается, что у них много сообщников, организовавших целую шайку. Хватают и этих.
Когда Елизавете доложили об этом, она приказала привести их во дворец, чтобы видеть их искусство. Воров перевязали всех одною верёвкой и в таком положении привели во дворец, где было празднество.
Получив дозволение приступить к делу, они просили только поосвободить их немного, чтобы иметь возможность подходить к присутствовавшим и вступать с ними в разговоры. Всякий, конечно, был настороже.
Спустя минут десять, воры обратились к Императрице с просьбой, чтобы присутствовавшим приказано было осмотреться: все ли на них цело. В то же время они сложили к ее ногам множество безделушек и драгоценностей. Елизавета, хотя и удивилась ловкости воров, но все таки отправила их на каторгу.