Георгий Георгиевич Демидов — физик, ученик Ландау, узник колымских лагерей и выдающийся русский писатель. Публикуем второй отрывок из повести «Оранжевый абажур».
Пронин был молодым начинающим чекистом. Мобилизованный немногим более полугода назад в следовательский аппарат НКВД, он в справедливости действующих догм и указаний сомневался не более, чем янычар в святости Пророка и законности султанских повелений. Молодой следователь принадлежал к тому многочисленному типу людей, которые всегда стоят за ту Власть, которая у власти. Даже для времени, когда доносительство, инквизиторский догматизм, политическая и идеологическая нетерпимость были объявлены высокими гражданскими добродетелями, Пронин мог служить эталоном идеального типажа фискала и догматика. В формировании этого типа участвовали, вероятно, и врожденные свойства его характера и психики, и условия развития будущего чекиста с ранней юности, и официальная мораль времени.
Отец Пронина, рабочий-грузчик, не вернулся с Гражданской войны, на которую ушел с красными частями. Мать, выбиваясь из сил, кормила четверых ребят, работая уборщицей и подрабатывая стиркой белья. Отчаянно пытаясь как-то облегчить тяжелую вдовью жизнь, она решилась заняться тайным изготовлением самогона для продажи. Но, строго наказуемая в те времена, незаконная фабрикация и торговля продолжались недолго. Старший сын, пионер, донес на мать в милицию. При обыске он показал место, где она хранила самогонный аппарат и готовую продукцию.
Мать, конечно, посадили в тюрьму — тогда она называлась ДОПРом — домом принудительных работ, — а доносчика и трех остальных ребят растыкали по приютам для беспризорных детей. Будущему чекисту было тогда четырнадцать лет, и он учился уже в седьмом классе школы-семилетки.
Свою жизнь в детдоме Пронин начал в ореоле героя, рыцаря пионерского долга. Скоро его стали выдвигать в вожаки сначала пионерской, а затем и комсомольской организации. Но Пронин очень удивился бы, если бы ему сказали, что настоящим вожаком он никогда не был. Его действительная роль и положение в среде товарищей были совсем иными. Он рано раскусил, чем может быть силен человек, не проявляя ни особых усилий, ни больших способностей. И начал повсюду высматривать, вынюхивать и доносить на товарищей, чтобы получить за это очередное поощрение. Но нарушения закона совершались не так уж часто, а главное, его нарушители не были к Пронину так доверчивы, как родная мать.
Фискал приуныл было, но вскоре обнаружил, что есть беспредельная для его таланта и весьма благодатная область — наблюдение за состоянием умов и нравов. Начав с доносов на курящих в уборной ровесников, он постепенно стал прислушиваться к разговорам товарищей, следить за их встречами, выпытывать сведения о родственниках. Оказалось, что чуть не в каждом можно обнаружить недостаточную твердость веры в социализм, недовольство голодным и холодным существованием, а также недостаточность классовой бдительности. Если же комсомолец оказывался почти безупречным, то будущий чекист пытался узнать о его происхождении с особой тщательностью. И нередко обнаруживалось, что особо рьяный ортодокс — сын кулака или попа.
Окончив кое-как семилетку, учиться дальше Пронин не захотел. Карьера казалась обеспеченной и без особой образованности. Интеллигенты же относились к предпоследнему общественному слою, ниже которого стояли только торговцы и кустари. К ним проявлялось постоянное недоверие и настороженность. При бесчисленных чистках интеллигенты чаще других вылетали из соваппарата. При приеме в учебные заведения их детям предоставлялись наименьшие шансы. Почти все вредители на судебных процессах принадлежали к интеллигенции. На карикатурах специалисту-интеллигенту в шляпе и очках — нытику, хлюпику, вредителю — противопоставлялась мужественная фигура рабочего, который хватал его за шиворот, давал коленкой под зад, утирая образованному растяпе нос.
Но быть настоящим рабочим тоже не было смысла. Пронин не поехал ни на строительство Магнитки, ни на Донецкие угольные шахты, ни на работу в деревню. Он знал, за что именно его ценят и что обеспечит ему неограниченную карьеру. Он был выпущен из детдома и ремесленной школы со специальностью слесаря. Но это было чистой формальностью, так как реально его прочили на профессиональную комсомольскую работу.
На заводе, куда поступил бывший детдомовец, он только несколько дней простоял за верстаком. И поработав немного на технической работе в заводской комсомольской организации, Пронин ежегодно стал избираться комсоргом разных заводских цехов, год от года все более крупных. Возможность при помощи нескольких слов, переданных куда надо, устроить кому-нибудь грандиозную пакость радовала его, как иного вооруженного дурака радует возможность убить, слегка нажав на спусковой крючок.
Повзрослев, Пронин обнаружил немало горьких истин. Он понял, что его ненавидят и презирают даже те, кто из трусости и подлости перед ним заискивает. Впоследствии он открыл для себя, что и необразованность все меньше считается обязательной в комплексе признаков пролетарского происхождения. И что сама эта необразованность отнюдь не способствует больше продвижению по партийно-комсомольской линии. Обнаружилось, что дальше секретаря захудалого комсомольского райкома ему не пойти, хотя в партию его уже приняли. Конечно, было совсем еще не поздно заняться самообразованием или поступить на рабфак, но горький хлеб настоящей работы его не устраивал.
Из кризиса Пронина вывела вовремя подоспевшая мобилизация в органы НКВД. Повсюду теперь были расклеены плакаты Б. Ефимова, изображавшие «ежовскую рукавицу». Рука в колючей рукавице сжимала горло издыхающей змее с длинным раздвоенным языком — внутренней контрреволюции. Пронину очень импонировало сознание, что и он теперь — одна из колючек этой рукавицы, и притом ядовитая.
Досадно, правда, что чины в органах звучат менее значимо, чем в армии. При тех же знаках различия они на два ранга ниже, чем у армейцев. А вот понятие «отделение», когда речь идет о звании, толкуется здесь в армейском смысле, хотя следовательское отделение — это большой отдел Управления, возглавляемый чекистами высокого ранга с большим опытом.
Само же следовательское дело оказалось удивительно простым. И напрасно Пронин побаивался сначала, что за конченных семи классов не хватит для его освоения. Изучать пришлось лишь систему документации и делопроизводство. Некоторое время Пронин проходил стажировку в качестве помощника следователя. Он присутствовал на допросах с применением мер воздействия, участвовал в инсценировке пыток за стеной для взятия подследственного «на бога», дежурил при пытках бессонницей — конвейером. Приходилось ему участвовать и в групповых избиениях допрашиваемых.
Пронин прошел стажировку успешно — ничто в его душе не воспротивилось этой работе. Более того, он убедился, что в подавляющем большинстве люди — мразь и слякоть, и что страхом из них можно выбить решительно все. Он сделал парадоксальное наблюдение, что чем образованнее и культурнее были подследственные, тем, как правило, они быстрее глупели от страха и отчаяния. Это открытие доставило ему особое наслаждение и злобное удовлетворение. Если бы Пронин умел мыслить критически, то, наверное, задал бы себе вопрос: почему же многие из этих людей в трудном строительстве советской индустрии, в не такой уж давней Гражданской войне и революции проявляли столько мужества, самоотверженности и стойкости? Почему эти враги, на протяжении многих лет состоявшие в заговоре против советского государства, проявившие в течение этих лет непостижимую выдержку и конспиративность, так малодушно ведут себя при аресте и готовы разоблачить и выдать всех своих товарищей?
Но Пронин не хотел, да и не умел думать. На это есть вожди! Те, кто разрабатывает тактику борьбы с внутренней контрреволюцией. Это были, несомненно, великие знатоки психологии людских масс. Знание повадок человеческого стада позволяло им теперь использовать эти повадки в своих целях, чтобы направить значительную часть этого стада в пропасть. Для этого необходимо лишить обреченных людей сознания своей принадлежности к Обществу и своей ценности для этого Общества. Тогда исчезает надежда на защиту Общества, а лишенный его поддержки, ломается и моральный хребет человека.
Надо также, чтобы обреченный на отлучение от Общества, на гражданскую или физическую смерть, не мог понять, кто и с какой целью обрекает его на это. И сделать это так, чтобы он осознал и почувствовал, что абсолютно безнадежно искать выход, что не существует ни моральных, ни юридических законов для его защиты. Он отрезан от всего, что осталось по ту сторону тюремной стены. И не только потому, что в этих стенах человек физически изолирован от мира, но и прежде всего потому, что он навсегда извергнут из Общества как враг народа, официально им проклят и заклеймен. И еще надо, чтобы в толпе таких, как и он, выброшенных за борт жизни, человек был духовно одинок. И в своих товарищах по судьбе не нашел бы ни духовной поддержки, ни даже объяснения происходящего.
Тогда в девяноста девяти случаях из ста он останется безоружным и беззащитным не только против чинимого над ним произвола, но и против собственных животных инстинктов, чувства самосохранения и страха. Окажется жалким, забитым полуживотным. Превратится в аморфный, податливый материал, из которого пронины и им подобные будут лепить жалкие уродливые фигурки политических преступников в меру своей глупости, невежественности и фанатизма. А тот единственный процент, который может оказаться неподатливым, будет просто сломлен и сброшен со счетов. На конечном результате деятельности грандиозной фабрики злокачественной лжи это почти не отразится.
Уже седьмой месяц сидел Пронин на проклятом ширпотребе. Правда, ширпотреб был неизбежной стадией, которую проходили все начинающие следователи НКВД. Но потом на нем оставались только те, кто не смог доказать своей способности к ведению более важных, а следовательно, и более благодарных дел.
Пронин считал, что доказал эту способность не в меньшей степени, чем те, кто поступил в органы вместе с ним, но давно уже ведут дела об организациях, тогда как он все еще возится с болтунами. Чем лучше его, например, Митрохин, бывший студент-технолог, который из своих директоров и инженеров за три месяца уже две организации угрохал и второй кубик получил. Попробовал бы он заработать этот кубик на всех этих захудалых попах, базарных торговках, кулацких детях и прочей антисоветской мелюзге!
И хотя Пронин оформляет их дела артистически и умеет придавать им такое освещение, что крестники только ахают, подписывая протоколы допросов, все это начальнику их отделения как будто «до…», и он продолжает подсовывать молодому следователю мелкую антисоветчину, на которой сдохнешь с одним кубиком!
«Кощей» — так прозвали в отделении его начальника, который был одним из немногих работников, сохранившихся в НКВД со времен Менжинского. Кощей служил при Ягоде и при двух уже расстрелянных начальниках этого управления. Не ему бы сдерживать продвижение молодых коммунистов, пришедших в органы по зову Партии и любимого наркома!
***
Другие отрывки из книг Георгия Демидова:
Том I «Чудная планета»: первый, второй, третий
Том II «Оранжевый абажур»: «Два прокурора», «Фонэ-квас», «Оранжевый абажур» ч.1
