Рига и Таллин не произвели на меня особого впечатления. После Ленинграда они казались хоть и красивыми, но какими-то старинными захолустными городишками. К тому же в Риге в некоторых магазинах продавщицы делали вид, что не понимают по-русски. В парфюмерном магазине, куда мы зашли с Олегом Кореньковым купить одеколон, две продавщицы на наши вопросы стали отрицательно качать головой и что-то щебетать по — латышски. Олег иронически посмотрел на них с высоты своих 188 см и произнёс: «Интересно, а на каком языке они говорят, когда приезжают к нам в Ленинград?» И тут продавщицы в один голос воскликнули: «А мы туда не ездим!» В Талине было примерно то же. Нам с Олегом хватило по одному разу сходить в город и там, и там. Не интересно.
Таллинский порт показался мне совсем маленьким. Полно рыболовных сейнеров. Приткнуться некуда. Но нам, конечно, нашли причал — учебные суда приравниваются к пассажирским и обслуживаются в портах вне очереди.
Рига стоит на Западной Двине (по латышски Даугава). Река широкая и глубокая. Но всё как-то сумрачно, не как в Ленинграде.
В конце лета мы получили радиограмму из училища: нам приказали зайти в Ленинград и у набережной Васильевского острова принять груз из, если правильно помню, тысячи с чем-то строительных бетонных блоков. Эти блоки мы должны были доставить на нашу тренировочную базу на острове Западный Берёзовый. Там из них должны были построить здание для дизельной электростанции. До этого на базе электричества не было, жили при керосиновых лампах, а в белые ночи обходились и без них.
Погода ещё была летняя. Без приключений зашли в Неву, пришвартовались к палам около набережной перед мостом лейтенанта Шмидта. Целый день вручную грузили блоки. Все три трюма «Сириуса» были оборудованы под кубрики для курсантов. Поэтому блоки мы укладывали в один слой на палубе. За остойчивость в связи с палубным грузом капитан не волновался. У всех парусных судов остойчивость очень большая, просто так не перевернёшь.
Пришли мы на острова, стали на якорь неподалёку от нашей базы. Здесь всё та же первобытная красота: чистейшая вода в проливах между островов, гранитные валуны, песчаные пляжи, сосны, белые берёзки и, главное, людей нет. Спустили на воду два десятивёсельных баркаса. Грузили блоки в баркас, столько, чтобы надводный борт оставался минимальным, садились на вёсла и шли к берегу.
На руле сидели по очереди. Утыкались с ходу носом в песок. Здесь нас поджидала телега с лошадью и дядька-конюх. Да, была телега с лошадью в хозяйстве нашей базы. Ни одной машины не было. Мы перегружали вручную блоки на телегу, штук по двадцать. Лошадь при этом обречённо оглядывалась и, похоже, прикидывала в уме, сколько же рейсов ей придётся сделать, чтобы перевести весь баркас. Тащить телегу по песку до места строительства надо было метров триста. После двух рейсов, когда мы нагрузили телегу в третий раз, лошадь категорически отказалась включать скорость и даже не пошевелилась хотя бы для вида. Умная была лошадка. Дядька-конюх тоже возмутился и сказал, что лошадь — это вам не человек, у неё есть предел сил, её жалеть надо.
Пришлось выпрячь несчастное животное и самим толкать телегу по песку. Оказалось, что 11 курсантов вполне заменяют большую лошадь. Перевезли за несколько рейсов весь баркас, бросили телегу на берегу, сами на вёсла и пошли на «Сириус» за новой партией стройматериалов. После второго или третьего рейса на баркасе между «Сириусом» и островом очень захотелось кушать, но старпом Иван Иванович безжалостно сообщил нам, что обеда не будет, потому что выгрузить все блоки надо до темноты и уйти из пролива в море. На ночь тут оставаться опасно. А идти на паруснике ночью между островами ещё опаснее. Тогда я зашёл на камбуз к поварихе Гале и она отдала мне две буханки чёрного хлеба, разогретых в печке. С этими буханками я спрыгнул в баркас, передал их ребятам. Буханки мгновенно были разорваны дрожащими от усталости курсантскими руками и съедены. Очень вкусно было. Запивали водой прямо из-за борта. Вода в Финском заливе была чистая и почти не солёная.
Так возили мы блоки до захода солнца. После последней ходки возвращались на «Сириус» уже в сумерках, от страшной усталости еле шевелили вёслами. Хотелось упасть на дно лодки и заснуть. Из последних сил подняли талями баркасы на палубу. Третья вахта, которая на берег не ходила, а грузила нам блоки с палубы, занялась снятием с якоря и постановкой парусов. Мы же спустились в кубрик. Повариха Галя, понимая наше состояние, сама уже принесла в кубрик бадейки с обедом и накрыла стол.
Ребята моей вахты расселись на скамьях вокруг стола и тупо смотрели на еду. Даже не было сил поднести ложку ко рту. Я посмотрел на это дело и решил, что надо немного взбодрить моряков хорошей шуткой. Ничего умнее не придумал: вытащил из рундука гимнастическую гирю, 24 килограмма, и со словами: «Ну что, поработали мы хорошо. Теперь можно и размяться перед обедом!» — стал выжимать гирю правой рукой. Курсанты застонали, как от головной боли. Послышались болезненные выкрики: «Прекрати, Володя! Мне щас плохо будет!» А курсант Антипов, между прочим, мастер спорта по акробатике, сильно побледнел и сполз со скамьи под стол — обморок. Да, шутка эта была не к месту. Оценили товарищи её только через несколько дней, когда вспоминали этот день.
Электростанцию построили, и с тех пор курсанты на острове живут при электричестве.
В первых числах ноября капитан сказал, что пора возвращаться в Ленинград на зимовку. Снег уже шёл почти постоянно, море штормило. Был страшный холод, по всему было видно, что пора тикать отсюда.
Когда сильный ветер в корму (курс фордевинд), да ещё при сильной попутной волне, любое судно трудно удержать на курсе. А парусник тем более. На руле в этом случае стояли по два человека, иногда им в помощь приходилось ставить третьего. Руль вырывало из рук, приходилось вкладывать всю свою физическую силу, чтобы удержать судно на курсе.
Ветер очень сильный, паруса один за другим лопались с пушечным звоном, только обрывки парусины уносились по ветру. Боцман говорил на это: «Опять галки полетели! Пошли в кладовку, достанем штормовой…» Мы вытаскивали подходящий штормовой парус, спускали обрывки порванного и лезли по обледенелым вантам на мачту менять парус. Боцман Миша и три штатных матроса не уходили с палубы, всю ночь работали вместе с курсантами.
Мы неслись в темноте по Финскому заливу в сторону Кронштадта. За ним начинался морской канал, который вёл в устье Невы. Моя вахта закончилась, мы спустились в кубрик. Переоделись в сухое. Хорошо бы было попить горячего чая, но на такой качке камбуз не работал. Спать тоже было невозможно: из койки выкидывало, приходилось просто сидеть и держаться за что-нибудь руками.
Я не мог понять, зачем эта гонка по волнам в ночи. Да ещё ночью идти по морскому каналу! Можно же было убавить парусов и поманеврировать в море до рассвета. Но скоро всё объяснилось. Отодвинулся люк нашего кубрика, и курсант с палубы крикнул: «Егоров, поднимись наверх!» Ну, думаю, опять старпом Иван Иванович меня доставать станет. Но Иван Иванович только сказал: «Егоров, зайди в каюту капитана, тебя там ждут». Это было удивительно. Каюта капитана — святое место на судне, туда простых матросов не приглашают. Похоже, что-то случилось необычное. Подошёл к люковому закрытию капитанской каюты, отодвинул его на роликах и спустился по трапу вниз к капитану. Капитанская каюта очень красиво отделана карельской берёзой, через каюту проходит основание бизань мачты, украшенное бронзовыми кольцами. За столом сидят капитан, писатель Конецкий и наша повариха красотка Галя. По тому, как блестели у Гали глазки, я понял, что коньяк уже открыт.
Капитан приветливо кивнул мне: «Присядь к нам, Егоров, мы тут захотели поговорить с тобой. Выпьешь коньяка?» Это было уже совсем необычно. Я секунду колебался, потом сел за стол: «Только одну рюмку. Погода штормовая, можем в любой момент заавралить». Капитан кивнул: «Наверное, удивляешься почему мы идём под всеми парусами в такой ветер?» — «Да, непонятно…» — «Дело в том, что этот западный ветер нагнал воду в залив. Уровень в Неве поднимается, видимо, будет наводнение. А потом ожидается резкое похолодание и ветер с севера — а это лёд. Надо быстрее зайти в Неву и стать на место для зимовки».
Теперь я всё понял. Дамбы тогда ещё не было, поэтому наводнения в устье Невы иногда случались. Мы ещё посидели за столом совсем немного. Конецкий задал мне несколько уточняющих вопросов: из какой семьи, где школу заканчивал, почему в парусах разбираюсь и ещё о чём-то, уже не помню. На прощание капитан сказал так: «Ну, иди, Егоров. Ты хорошо работал. Даже боцман Миша тебя похвалил. Желаю тебе удачи в училище. Считай, что попрощались, завтра не до этого будет. Как там у курсантов настроение, не трусят?» — «Нет, паники не будет». Я вышел из каюты. Так и не понял, для чего меня позвали. Не коньяком же угостить! Позже, когда вспомнил этот разговор, у меня возникло ощущение, что это Конецкий попросил капитана позвать меня в каюту.
Вышел из капитанской каюты и пошёл по палубе в наш кубрик, в задумчивости после этого странного разговора. Ветер в корму был такой, что мачты гудели от напряжения. Тут мне вспомнились унылые лица моих ребят в кубрике, и я решил немного взбодрить их хорошей морской шуткой. Спустился в нашу кают-кампанию, сделал серьёзное лицо. Ребята, конечно, спросили, куда меня вызывали. Я сказал, что был у капитана в каюте. Потом немного помолчал и добавил: «Капитан приказал всем курсантам надеть чистое бельё и готовиться к самому худшему». (По русской морской традиции моряки перед неминуемой смертью одеваются во всё чистое.) После этих слов лица у ребят вытянулись и побледнели. Мне даже показалось, что они стали все на одно лицо.
Выдержал небольшую паузу, ждал, как они отреагируют. Но никто не произнёс ни слова. Я решил, что ребята молодцы и хватит угнетать их психику: «Да пошутил я! Просто капитан интересовался, как ваше настроение при таком шторме». Хлопцы разом выдохнули и, чего я никак не ожидал, дружно кинулись на меня, со смехом повалили на пол и с криками «Ах ты гад! Сволочь ты, Володя!» нашлёпали меня по спине и по заднице. Потом сами же подняли меня с пола и привели мою форму в порядок. Вот такой незатейливый морской юмор.
За ночь мы прошли мимо Кронштадта, морским каналом дошли до порта и с рассветом вошли в Неву. Тут мы увидели, что Нева поднялась и набережная Васильевского острова скрылась под водой. Из под воды еле видны были чугунные перила ограждения. Академия Художеств стояла в воде. Стали на якорь в сотне метров от набережной, напротив Горного института. А рядом, у другого берега Невы, стояла на якоре «Аврора»: на следующий день будет праздник — 7 ноября, 50 лет со дня Великой Октябрьской Революции. Ветер неожиданно стих, над Невой стояла полная тишина и штиль.
Нам, курсантам, надо было собирать свои вещи, прощаться с «Сириусом» и съезжать на берег. Наша парусная практика как-то неожиданно кончилась.
Мы спустили баркас на воду, моя вахта уходила последней. Погрузили свои чемоданы, сели на вёсла. С нами в баркасе пошли боцман и три штатных матроса, чтобы вернуться на лодке к «Сириусу». Я в последний раз скомандовал «Вёсла… На воду!» Не спеша отошли от судна и пошли в сторону набережной. Капитан со всей командой — старпом, второй и третий помощники, радист, механик и красотка Галя — стояли вдоль борта и смотрели на нас. Над Невой повисла какая-то непривычная тишина. Мы гребли тихонько и смотрели на «Сириус». Все молчали, было грустно расставаться. Казалось, будто мы прожили на этом паруснике целую жизнь, которая уже не повторится.
И тут кто-то из курсантов, в полной тишине, оглушительно крикнул голосом старшего помощника: «Якорь в клю-ю-ю-зе!!!» Вслед за этим над Невой раздался здоровый хохот. Все смеялись, невозможно было удержаться.
