Я хотела умереть и тирамису. Да, именно в этой последовательности.
Жёлтый. Терпеть его не могу. С прохладным зелёным отливом. Цвет намечающегося предательства, цвет больничных холлов, кислых воспоминаний. Федор Михайлович, мне кажется, был из наших, иначе откуда он знает - жёлтый сахар, жёлтая вода, жёлтые обои. Обнять и плакать.
Лёха напряженно смотрел на экран телефона. Я подошла, специально близко и убрала грязную чашку со стола перед ним. Он поморщился. Мне не надо смотреть на него, чтобы это почувствовать. Обычно цветовая шкала в растяжку – несколько цветов. Но не сейчас. Один грязно-жёлтый, без всполохов, с серыми тенями. Может, сначала все-таки тирамису?
Пёс, правильно оценив обстановку, что всем не до него, как в замедленной съёмке тянет морду к колбасе на столе. У него полная гармония с миром и с собой – изумрудный с мандариновым.
Лёха чертыхнулся – видимо, на другом конце трубки, не нашли нежных слов на его сообщение, и я вижу, как серый наползает на желто-зелёный, превращаясь в гороховый – я мешаю его сиюминутному удовольствию и долгосрочному счастью в перспективе.
Пёс вместо колбасы, растерявшись, хватает печенье и мчится за дверь. Лох.
Я помню нашу вторую встречу. Первая – темно-красная «массака» и розово-жёлтый «сомо» - удивление, интерес. Но вторая! Золото с ярко-красным «сольферино» и всё в мерцающих тёплых искрах – у него как будто гирлянды зажглись внутри. Новый год, как бы тут сказали. Я была счастливая женщина с хинкали и гранатовым вином внутри. Мы вышли из ресторана, на мороз. Я поскользнулась, ухватилась за край его шарфа – самое ненадежное, что можно было придумать в таком случае, он обнял и мы, гогоча на весь питерский переулок, рухнули на кадку с туей, прикидывающейся новогодней ёлкой. Мы неудобно лежали, все в мигающих разноцветных лампочках, в мишуре. «Синьор с синьорой чебурахнулись».
Гранатовое вино плескалось внутри меня, то набегая на берег моих надежд, то игриво отбегая, как будто говоря «может быть, быть такого не может, быть может». Я видела – у него всё внутри горит, переливается, цветёт брусникой. Мама тогда сказала: «Это добром не кончится». Но, мне кажется, все мамы так говорят. Мы из разных миров, с разных планет. Еще она сказала: «Прилетишь, поджав хвост». Ну, это вообще классика. Нам купируют хвосты при рождении, но шутят про них всю жизнь.
Потом мы сидели в машине. Ну, как сидели? Я, запыхавшись, вышла в ночь – кто-то наверху делал сахарную вату, она сладкими хлопьями оседала на языке. Юбка была перевернута задом наперед, разводы от шоколадного кекса на белой блузе, я сама, как писал Иван Алексеевич, «вся насквозь розовая вареная ветчина с горошком». Люблю этот цвет. Нежнятина. Мама потом спросила через галактику, сквозь световые лета: «Он жениться собирается?». «Не знаю», - легкомысленно ответила я. Хотела крикнуть: «Какое жениться, когда у него там золото переливается, коралл, «сольферино». Ты вообще такое видела, видела с отцом такое? Это только здесь, с ними возможно. Это чудо». Но я не крикнула, конечно. Я не хотела «нет, ты меня послушай, послушай, я тебе добра желаю, ты что, не помнишь, что было с дочкой Альфи, не помнишь? Аааа, ну конечно, зачем такое помнить, но я тебе напомню…».
Он зовет меня Муся. Ему так проще, чем выговаривать моё сложносочиненное не здешнее имя. Муся так Муся. «Как кошку», - морщится свекровь, когда это слышит. Я вообще ей не особо нравлюсь. Местные мужчины не воспринимают нашу способность видеть чувства и их нюансы в цветовом спектре. Лёха, по-моему, забыл сразу после моего рассказа. «Какая-то липовая суперспособность, тебе не кажется?». А свекровь заинтересовалась, провела свой, какой-то одной ей понятный тест, была удивлена и раздосадована. Я уловила у нее этот цвет медвежьего ушка. Он только звучит мило, на деле – ничего хорошего. Смесь зависти и презрения. Сложное чувство. Но на Земле вообще с чувствами сложно. Их много, они меняются как погода в Питере. Вот ты вышел гулять с собакой в солнце, потом пошел дождь, внезапно брызнуло градом, затем солнце на мгновение разжало тучи, протянуло лапу, коснулось мокрого асфальта, и вот опять, как говорит Лёха, «похороны хомячка», легкая грусть. Такое впечатление, что ты год гулял с собакой. Так и с чувствами. Люди, я за вами не успеваю.
Золото постоянно уходило, возвращалось вспышками, ярко-красный мигрировал в цвет клюквы с сахаром, затем в павлиний. Потом добавился маренго, это когда мы ругались. Но нежные «куропаткины глаза» время от времени давали надежду. А потом грянул грязно-желтый. Я стала его раздражать. Я ему как будто мешала. Он смотрел в телефон – золотые искры, «венерин башмачок». Переводил взгляд на меня, заваривающей кофе на кухне, в мягких домашних штанах с вытянутыми коленками, розовой майке с единорогом, - внутри его загорался цвет «гусиного помёта», цвет досады.
Два года — это так мало. Так быстро. У меня внутри – лужа «раздавленной земляники», а у него...
Хочется умереть. Лечь и как Гоголь... И чтобы все вокруг ходили и спрашивали: «Что с тобой?», а ты такой вздыхаешь и отворачиваешься, носом в стенку «вам не понять». Если бы я могла не видеть эти ваши чувства, я была бы счастлива. Заберите, вырежьте, вырежьтете…
Сил моих уже нет никаких. Беру пса и иду в дождь. Представляю наш разговор после возвращения с прогулки. Но внутреннего паука надо как-то успокоить. Что ж, пой свою песню, паук. Вместо дождя - метель из мёртвых мотыльков. Или это снег?
Если честно, мне надо выпить, чтоб горело внутри. Чтоб полыхало. Если у меня хватит храбрости и отчаяния – заснуть за барной стойкой. Но, блин, у меня же Йорик. Он будет выть.
В кафе немного посетителей. Пса привязала у входа, и он предсказуемо растёкся теплым оранжевым ковриком, перегородив вход. Бармен махнул рукой «пусть лежит». У него шоколадные глаза с искрой, он смотрит на мой странный прикид и улыбается – юбка в крупный горох, зеленые резиновые сапоги и берет – городская сумасшедшая. И это он еще не знает, что я не местная. Инопланетянка. Как шутит Лёха, иногородняя. Но выглядим то мы как среднестатистические земляне, не считая фантомного хвоста и «супер-никому-не-нужной-способности».
«Панночка помэрла», - парень за стойкой с глазами-шоколадками ставит передо мной стопку. «Да это название коктейля», - смеется, видя мое недоумение. – «За мой счет». Паук внутри меня озадачен, он только распелся, а тут подвезли успокоительное, он не был готов. «Успокоительное» смотрит на меня – какой цвет интересный. Как его тут называют? А, ну да, цвет московского пожара. И золотые всполохи, всполохи. Ух.
«А тирамису есть?» - спрашиваю, думая, что умереть я как-нибудь потом успею, не сейчас, не сегодня.
Автор: Мага
Источник: https://litclubbs.ru/duel/599-ja-idu-po-kovru-ty-idyosh-poka-vryosh.html
Публикуйте свое творчество на сайте Бумажного слона. Самые лучшие публикации попадают на этот канал.
#иду #ложь #проклятие #благословения #кафе #закат #тирамису
