Тут уж Андреев превзошел самого себя. Такого наворочал, такого накуролесил, что не знаешь, как и начать. Если попытаться хоть как-то формализовать или, как любил выражаться Булгаков М.А., разъяснить, форму и содержание этого творения, то получится вот что: по форме это бессвязные отрывки из дневника офицера-фронтовика, артиллериста, названные в заглавии рукописью и, по его смерти, продолженные его же братом; по содержанию – бред сумасшедшего пацифиста. А собственно «Красный смех» это эпидемия повального сумасшествия (Андреев вообще любит эту тему), накрывшая истощенную в боях армию. И автора рукописи в то числе.
Не знаю, довелось ли Андрееву служить в армии или воевать, полагаю, что нет. Кажется мне, что такого накала страстей и безумств, в которых тонет и сходит с ума помянутый выше впечатлительный офицер, лишившийся для полноты картины ног на поле брани со своими же соотечественниками (!), в силу печальной, но совершенно заурядной ошибки, столь частой на войне, не испытывал ни один военнослужащий. Такого не найдешь и у Ремарка, признанного певца потерянного поколения.
По мере развития сюжета «рукопись» все больше начинает походить на мистику или на «тарантиновщину». Офицер-инвалид, вернувшись с войны и, наслаждаясь уютом, чистотой дома и любовью родных, принимается за работу, но не может написать ни слова, ни строчки своими трясущимися, пляшущими пальцами… Болезнь, «Красный смех», привезенная с фронта, завершает в нем свою работу; его осеняет могучее, святое вдохновение и в течение двух месяцев он непрерывно пишет, водя сухим пером по бумаге, отказываясь от пищи и сна, бессмертный труд о цветах и песнях. Начал он свою работу сравнительно молодым человеком, а кончил ее – стариком. И умер он ночью, за работой.
Но это только первая часть «рукописи». С десятого отрывка автором продолжения становится брат умершего. «Красный смех», родившейся на полях сражений, посредством раненых, пленных (неприятель также стал жертвой этой, хочется сказать, пандемии) и демобилизованных инвалидов прорывается в мирный тыл и там начинается такое… Такое безобразие, описать которое под силу, конечно, только такому, сколь талантливому, столь и беспристрастному летописцу, как Леонид Николаевич Андреев.
Концовочка такая: автор второй части рукописи стоит у окна в собственной квартире, в окружении родных и близких, не исключая и почившего брата, автора первой части рукописи, и наблюдает за появлением из земли голых тел, разумеется, неживых. Голые тела заполняют все видимое пространство, включая сюда и комнату, где стоят наши действующие лица. Надо спасаться в окно. Но туда нельзя! – это кричит покойный брат. И вот почему:
...За окном в багровом и неподвижном свете стоял сам Красный смех, на этот раз без кавычек.
Выводы:
1. Только художественный талант Андреева, реализованный здесь в полной мере, не позволяет прямо назвать это его творение литературщиной и крайне неудачной выдумкой и натяжкой.
2. Даже такое, хорошее, на первый взгляд, дело как пацифизм и ненависть к войне и даже к насилию вообще, все же, как мне кажется, не дает автору права нагромождать в своем произведении такое количество бредовых фантазий и несуразностей. Во имя чего? Крепче поразить воображение читателя? Не лучше ли дать пищу читательскому уму и вкусу? Это не просто, но у некоторых получается, включая сюда и самого Андреева, в других его произведениях.
3. Людям, обладающим нежной душевной организацией, читать «Красный смех» не советую. Только разволнуетесь. Хоть и сказал о творчестве Андреева сам Л.Н.: "Он нас пугает, а нам не страшно", нам, как минимум, не по себе.
