Мерзебург-85. Апрель
В апреле налетал 16 часов. В этом месяце установленного минимума погоды не было ни днём, ни ночью. Наша эскадрилья интенсивно летала. Я летал парой и звеном по программе подготовки своих лётчиков. Самому досталось несколько провозных полётов на спарке в задней кабине по программе подготовки инструктором. Днём моё звено тренировалось собираться за облаками, а ночью мои старлеи продвигались по программе ночной подготовки. А мне ночных самостоятельных почти не доставалось, летал за инструктора. По два-три полёта за ночную часть смены с задней кабины.
У моей службы в это время был ровный ход. Мои лётчики лишних хлопот мне не доставляли. Парни были старательные, полётами были загружены постоянно, ко мне относились уважительно. Технический состав звена тоже был солидным, косяков не допускал. Старший лётчик меня немного напрягал своими ночными рыбалками, но это было в его личное время. Своя голова у человека на плечах.
В полку стало спокойнее с новым командиром и веселее. Успевали и к полётам подготовиться и мяч в спортзале погонять. Правда, периодически нашу напряжённую лётную работу разнообразили всякие служебные происшествия. Не успела забыться череда отправки новых заменщиков из числа лётного состава назад в Союз, как посыпались проступки со стороны технического состава. Тоже из числа свежих заменщиков.
Запомнился разбор на Офицерском собрании проступка лейтенанта-студента, так у нас называли офицеров, которые приходили служить после военной кафедры в институтах. Приходили добровольно или призывались. Один такой студент, будучи дежурным по КПП, устроил с бойцами наряда небольшую пьянку по поводу дня рождения. Вот не помню у кого были именины: у лейтенанта или у кого-то из бойцов. Случай этот был из ряда вон выходящим. Всякие пьянки случались в гарнизоне: офицеры злоупотребляли в быту, солдаты на великие праздники грешили и в казарме, и на точках. Но чтобы в наряде… Да ещё на КПП городка, через которое постоянно проходят офицеры, члены семей, а снаружи местные немцы снуют. Да ещё и офицер организовал!
Кто-то, из проходящих через КПП офицеров дивизии, и заметил подозрительное действо в помещении и позвонил командиру полка. Наряд был снят с дежурства, заменён с шумом и разносом эскадрильских начальников студента. А позже командиры захотели, чтобы сами офицеры, которые не имели начальственного отношения к лейтенанту, разъяснили ему почему такой поступок не допустим в армии, а тем более — за границей.
Среди активистов, которые выступили с порицаниями студенту, оказался и я. Зацепил меня этот проступок так, что я решил тоже дать отповедь нарушителю дисциплины. Зацепил и не отпускал несколько дней, пока не состоялся этот разбор «полётов». Поэтому моё выступление получилось в меру эмоциональным и хорошо аргументированным. Замполиту полка нечего было и добавить после меня, за это он меня тут же похвалил. Мне это показалось неуместным - не ради замполита я выступил, а пытался внушить студенту правильные вещи.
Но в глубине души обрадовался такой оценке моего выступления. Ведь я постоянно работал над приобретением навыков выступления перед публикой. И партийная и комсомольская жизнь такую возможность давали. А в ГДР я приобрёл несколько книг по ораторскому искусству, изучение которых позволило мне сделать ещё один шаг в этом направлении. Похвала начальника была свидетельством нового уровня моих навыков в ораторстве.
Правда, я выходил на трибуну только тогда, когда у меня начинало крышу сносить от желания выговориться по мучающей меня теме. И, как правило, тут же, не отходя от кассы, получал от партийно-политического аппарата хорошую публичную взбучку. Это надолго отбивало охоту лезть на трибуну и моё ораторство больше было внутренним. И вот очередной выход на трибуну был отмечен замполитом полка положительно.
Откуда было мне знать тогда, что на линии моей жизни этот замполит, азиат с вкрадчивыми манерами, оставит несколько некрасивых отметок.
А студенту офицерская товарищеская критика осталась пустым звуком. Прошло два или три месяца и его привела в гарнизон немецкая полиция. Пьяного советского лейтенанта обвиняли в воровстве немецкого велосипеда.
Дорога в гарнизон из центра города, где повеселился лейтенант, проходила мимо вокзала. Там и приметил он велосипед, который не был на замке. А это для немецкой действительности было явлением исключительным.
Лейтенант был уже уставшим и решил ускорить прибытие к своей кроватке. Проехал он немного, метров двести, и уже на другой стороне железнодорожного полотна на выходе из тоннеля его ждала полиция. Она за ним не гналась, она его уже встречала. Оперативность местной полиции была на высоте.
Этот раз командиры не стали разводить воспитательные церемонии, а выдворили лейтенанта в Союз за 24 часа. В это время выплыл из Личного дела на общее обсуждение рапорт студента о согласии поступить на службу в Советскую армию. Там имелось условие, мол, согласен служить, если начало моей службы будет за границей. Странно, но это условие армейскими кадровиками было выполнено. А студенту заграничная служба не пошла впрок. Эскадрилья рассталась с нерадивым офицером без сожаления: любовь была без радости, разлука — без печали.
Мой старший лётчик тоже нарвался на полицию в один из своих ночных выездов на рыбалку. Об этом он мне сам поведал.
Поставил он на карьере «телевизоры» и спокойно возвращался по ночной улице в гарнизон на своём велосипеде. По пути обогнал немецкий полицейский патруль. А ночью полицейские выходили на патрулирование с полной выкладкой с автоматами. И овчарка была при них. Обогнал велосипедист эту троицу и вдруг слышит: «Хальт!». Да, сейчас! Будет он на всякие немецкие команды реагировать. Крутит педали дальше. А за спиной — тишина. И как-то эта тишина показалась ему неуютной, непривычной для такой ситуации. Наши милиционеры уже бы орать начали: «Эй, мужик! Ты что глухой? Мать-перемать..» А эти молчат.
Не выдержал капитан и обернулся, чтобы проанализировать обстановку. Увидел он овчарку уже в полёте. Удар в спину, и капитан оказался на асфальте с овчаркой на груди. Овчарка тихо рычала, приблизив к его лицу свою морду. На лицо капитану капала собачья слюна, а он не мог от неё отвернуться: всякое крохотное движение сопровождалось угрожающим рыком и показом великолепных клыков. И, хотя, овчарка была в наморднике, капитан не стал рисковать и терпеливо ждал подхода полицейских. А они ничуть не прибавили хода и равномерно цокали подковами по асфальту.
Подошли, оттянули овчарку, жаждущей русского мясца, подняли капитана и его велосипед. Вывели его на тротуар и показали, что надо идти дальше ножками, а не на велосипеде. На его велосипеде, видите ли, фара отсутствовала. А она ночью должна быть включенной на дороге, хотя улицы прекрасно освещались в ночное время. Аргументы блюстителей немецкого порядка были весомы и капитан послушно последовал по тротуару в сторону гарнизона пешком. Благо, что до гарнизона было уже недалеко, а местность прекрасно просматривалась полицейскими до самого КПП.
Ох, уж эти немецкие порядки! Всё-то у них по взрослому.
Как-то мне довелось мимоходом наблюдать проезд автомобиля через немецкое КПП. Боец с автоматом вышел проверять документы, а другой вышел внутри за воротами и направил автомат на кабину водителя. Не просто ствол направил, а взял водителя на мушку. И стоял так до тех пор, пока боец, проверяющий документы, не подал ему знак открыть ворота. Оба бойца были в касках и бронежилетах. Это в мирное время и на своей земле! Может на этом и держался их порядок?
Признаться, в этом чужом немецком городе я чувствовал себя гораздо безопасней, чем в аналогичном по размеру советском. Несмотря на то, что языка я толком не знал. Вёл я себя на территории прилично и ни разу не почувствовал на себе негативного отношения со стороны немцев. Хотя, конечно, они понимали прекрасно по одежде и языку, что перед ними русский человек. Я и сам уже к этому времени научился отличать в толпе на улице своих соплеменников. Сначала по одежде: она всегда выглядела роскошней, чем на немцах. Особенно на женщинах под тридцатник. Зимой это были меховые шубы, а летом - приличные костюмы из дорогой ткани. Наша зелёная молодёжь тоже норовила одеваться под немецких модников, но их я вычислял по артикуляции.
А сами немцы одевались как-то небрежно и простенько. Зимой ходили в джинсовых куртёнках нараспашку, без головных уборов. Детей они тоже не кутали. Поэтому в зимнее время часто встречались молодые семьи, где родители и дети постоянно шмыгали красными носами. Ладно — взрослые. А на детей, которые явно мёрзли в колясочках и рядом с ними, было жалко смотреть. Бросалось в глаза, что молодые семьи имели двоих и троих детей, которые отличались минимальной разницей в возрасте. Видимо, у восточных немцев эта многодетность как-то хорошо стимулировалась бесплатным жильём. Отметил я и то, что малолетние дети никогда не ходили по улицам с бабушками или дедушками. Это мне было совсем непонятно.
Чужая жизнь, чужая страна — потёмки. А за службой с этими потёмками разбираться некогда было.
Я уже начал понимать, что могу и в дрезденскую галерею не попасть.
И это уже не казалось мне трагедией.
