Основы и стратегии, которые определяют круг традиционных ценностей, вызывают скепсис не потому, что они плохи сами по себе. Просто многие успели убедиться, что высокие слова на практике превращаются в средство манипуляции, давления или контроля
Проект «Основ государственной политики по сохранению и укреплению традиционных российских духовно-нравственных ценностей», который разработали в Минкультуры, вызвал воодушевление у одной части общества и тревогу — у другой. Основы и стратегии, которые определяют круг традиционных российских ценностей, регулярно обновляются и уточняются — за всеми уже трудно уследить. Но звучащие в качестве постулата «созидательный труд, коллективизм, приоритет духовного над материальным» и прочие выражения, присущие таким документам, все явственнее обозначают основной тренд. Издание «Царьград», например, называет нынешний документ «ядром долгожданной идеологии России».
Однако случилось неожиданное: против корректировки Основ выступили театральные начальники. На этот раз не только руководитель «Сатирикона» Константин Райкин, ранее критиковавший попытки вмешательства государства в культуру, но и, например, генеральный директор Большого театра Владимир Урин, и недавно назначенный худрук МХТ имени Чехова Константин Хабенский, и директор Театра на Таганке Ирина Апексимова, и еще десяток худруков ведущих театров, не только московских. Свое несогласие они обозначили вполне явно, хотя и корректно — в форме поддержки письма председателя СТД Александра Калягина, также ранее выступившего против уточнения Основ.
Подписавшие вовсе не бунтари, впрочем. Чтобы объяснить этот демарш, нужно сделать несколько шагов назад — примерно в 2018–2019 годы, когда активно обсуждался закон о культуре — очередной регулирующий документ для работников отрасли. Там была долгая дискуссия, в которой по поводу прав и обязанностей художника в числе прочих выступал даже Сергей Шнуров.Те же худруки, руководители театральных институций, на фоне дела против «Седьмой студии» еще пару лет назад хотели от государства прежде всего гарантий; хотели получить «окончательную бумажку», где будут сформулированы четкие правила игры, включая и «право художника на эксперимент». Сегодня, заметим, те же люди выступают против очередных уточнений — поскольку, как пишут худруки в своем обращении, «действующих правовых актов вполне достаточно для регулирования этой сферы общественных отношений».
Что же изменилось?
Это называется — опыт. Столкнувшись с реализацией благих намерений и определений на практике, любой худрук имел возможность убедиться, что чем больше прописанных правил, тем меньше пространства для маневра. Чем выше слова, тем больнее падать. Все эти «правильные» слова в документах на практике лишь усложняют работу театров. И, в конце концов, всего не «пропишешь».
Театр — как и искусство в целом — не начинается с ценностей. Драматург, задумывая пьесу, не говорит себе: «Дай-ка я сейчас изображу такую-то традиционную ценность»; или (страшно даже представить) «разовью-ка я сейчас нечто откровенно чуждое». Автор просто пишет себе потихоньку, уточняет характеры героев, куда-то его ведет мысль. Потом он отдает готовую пьесу режиссеру, актерам — и они тоже как-то участвуют, дополняют. Любая театральная постановка — это история с непредсказуемым результатом. Проверять пьесу на соответствие каким-то искомым ценностям, пусть и самым благородным, это, как бы сказать, совершенно формальная и даже искусственная задача. Тут требуются какие-то штатные философы в театрах, которые будут заниматься толкованием только что созданных спектаклей. Современное искусство — это вообще тонкий лед, и подчас там вообще невозможно разъять произведение «на ценности». К чему это все приведет на практике? Например, привезут на гастроли очередной спектакль из какой-нибудь не совсем «дружественной» страны, и его придется срочно проверять на соответствие ценностям — это может привести к потенциальному срыву гастролей, не говоря уже об общей атмосфере недоверия.
Словом, худруки понимают: чем меньше правил будет прописано, тем искусству будет проще. Это голоса не бунтарей, а практиков, прагматиков — которые хотят выторговать себе побольше свободы для маневра. Потому и бьются сегодня за то, чтобы оставить пространство «не прописанного». Но на самом деле худруки также бьются и за конкретную вполне ценность под названием свобода творчества. Поскольку одно из многочисленных толкований «свободы» включает в себя непредсказуемость, неизвестность творческого результата. Задача государства противоположная: оно хочет вообще исключить непредсказуемость. В том числе и непредсказуемость будущего.
Вся эта история вовсе не про ценности, которые все в очередной раз бросились обсуждать, а о том, что обе стороны — и государство, и художники — сегодня относятся к высоким словам лишь как к средству. Хорошие слова из документов воспринимаются всеми «игроками» культурной политики сегодня по умолчанию как инструмент давления, контроля — или как обуза. Подобный «здоровый цинизм» характеризует жизнеспособность любых декларируемых свыше ценностей лучше, чем даже самые критические замечания в их адрес.
Автор: Андрей Архангельский
Читать текст на сайте "Сноба"
Читайте также:
«Здесь не Чикаго, моя дорогая!» Почему Рамзану Кадырову позволено (почти) все
Российские ученые попали в список самых цитируемых. В День науки «Сноб» поговорил с ними
В последний путь через «Госуслуги». Как новый закон повлияет на стоимость похорон в России
