В восьмом классе средней школы у нас образовался новый предмет, называемый "начальная военная подготовка", НВП сокращенно. Под него был выделен кабинет с плакатиками, изображавшими бомбы, ракеты и каких-то Павликов Морозовых с ружьями и в пионерских галстуках. Имелся "военрук", служивый дедок в отставке. Он был эстет, любил рассказывать, как им на военных сборах показывали цветной фильм про взрыв атомный бомбы:
- Вы не представляете, какая это красота! - И сладострастно зажмуривался.
Предмет этот, а также любые другие попытки милитаризации наших неокрепших детских умов я пламенно ненавидел и изо всех слабеньких силенок пытался как мог им сопротивляться. Первой такой попыткой стал стал строгий галстук, точнее, его отсутствие.
На вводном уроке этой самой подготовки военрук сделал объявление. Оказалось, что мы теперь не просто так, понятно зачем и куда вышедшие, а целые будущие защитники Отечества, и у нас перед Родиной внезапно образовался долг. Поэтому все обязаны являться на его уроки не в чем попало, а белый верх черный низ, плюс мальчики должны носить строгий узкий темный галстук.
Замечу, что обязательной формы в нашей школе тогда еще не было, ее то вводили, то отменяли, поэтому иной раз мы действительно болтались в чем попало. Так, я сварганил себе между делом круглые очки с пружинными дужками под Джона Леннона, но с розовыми стеклами под Элтона Джона. Линз такого цвета в оптиках не встречалось, а раз так, то те, какие были в оправе, я покрасил сам, пастой от красной шариковой ручки, разведенной ацетоном. Видно сквозь них было так себе, зато очень впечатляло.
Поэтому идея про строгий галстук была тут же с негодованием отвергнута и начисто забыта. На следующий урок НВП я явился безо всякого галстука, с голой шеей.
- Назаров! - воззвал ко мне какой-то одноклассник, действительно желавший мне добра. - Галстук где? Военрук же предупреждал, без галстуков будет выгонять.
- Где, где. Забыл...- бормочу, соображая по ходу, что положение, в принципе, можно быстренько исправить. Вырываю из тетради двойной листок в клетку, сворачиваю из него строгий тонкий уставной галстук, а чтобы он не сливался с моим белым верхом, фломастерами разрисовываю его орнаментом из разноцветных обезьян и попугаев. Засовываю под воротничок рубашки. Вроде держится.
Понятно, что с военного урока я все же был с позором изгнан, хоть и находился, как положено, в галстуке.
Дальше хуже. Началась строевая подготовка. Выяснилось, что топтать асфальт строем, горланя дурацкую песню, я не способен чисто физически. Пришлось пойти к врачу в поликлинику. Как почти у любого ботаника, у меня имелась не только близорукость, но и легкое искривление позвоночника, отмеченное в недрах объемистой карточки толщиной с роман Горького "Мать", с угрожающим названием "История болезни".
Рассказал врачу, не особенно рассчитывая на удачу, свою горестную историю болезни про то, как нас заставляют ходить строем, красиво печатая шаг, а каждый удар моей подошвы о плац отдается в искривленном позвоночнике нестерпимой болью, от нее я плачу после уроков, спрятавшись в кустах на заднем дворе школы. И представьте степень моего изумления и радости, когда мне выписали настоящую медицинскую справку с подписью, печатью и освобождением от строевой ходьбы по состоянию здоровья!
Освоив ношение формы и строевой шаг, я перешел к главному, ради чего делалось все остальное: к стрельбе.
В подвале школы, длинной и узкой кишке с трубами отопления по стенам, закрытыми толстой жестью, устроили мелкокалиберный тир. Имелись ружьянки, школьникам выдавали пульки. Их надо было совать в ружьянку и палить в мишень, такую же, как в любом тире - нечто напоминающее человека с черными кругами в области грудной клетки. Попал в центр - герой. Угодил рядом - народный артист. Ну и так далее.
Чтобы палить по грудным клеткам, школьники ложились на пол, густо засыпанный керамзитом, такими круглыми коричневыми пористыми катышками из обожженной глины.
Мишени висели в конце коридора на дощатой перегородке. За ней, это я сразу уловил по звуку, находился металлический лист, чтобы пульки, пробивая доски, не портили кирпичную стену, а просто сыпались вниз.
Когда ученик промахивался раздавался громкий и довольно мелодичный металлический звон. Под мишенями слой досок был двойной, и пульки в нем застревали, не долетая до железа.
Итак, зная все это, что обычно делает прирожденный пацифист, попав на стрельбы в таком тире? Правильно, я подбирал с пола несколько шариков керамзита. Когда очередной стрелок, задержав дыхание, тщательно метился, совместив мушку с прицелом и серединой грудной клетки на мишени, а потом медленно и плавно давил на спусковой крючок, я незаметно бросал керамический камушек в железо, закрывавшее в этом тире трубы отопления. Звучал знакомый радостный металлический звон. Наш стрелок промазал! Еще попытка... И снова звон!
Дальше можно не стараться. Все, деморализованный ученик уже мазал сам, без моих усилий.
Так тихой сапой я боро боролся с милитаризацией...
В институты в нашем классе поступили все до единого, не служил никто. Один, правда, попал в военное училище, да и тот из армии сбежал сразу, как отпустили. Не утверждаю, что это моя заслуга. Нет. Воздух был такой.
