На крошечном полотне земли наряду с травой росли полевые цветы. Живу я на белом свете пятьдесят пять лет, а всё чему-то удивляюсь. Хорошо это, ей-богу хорошо. А всё одно, сколь ни живи, всё одно ничего не поймёшь. Сократ говорил: «Я знаю то, что ничего не знаю, но многие не знают и этого» – удивительно верные слова. Участок этой земли давно заброшен, но граничит с моей дачей. Невольно наблюдал, как растёт трава и цветы на этом участке, где люди уже давно не садили картошку. В мае росли одуванчики, в июне – другие растения, и так – до осени. И насчитал я этих разных трав и цветов больше шестидесяти. А это ведь всего шесть соток земли!
Из этих шестидесяти наименований я знал только несколько: полынь, колокольчик, жарок – вот и все мои познания. А наши предки знали все эти травы, моя незабвенная бабушка Татьяна Ивановна Куванова без всякого образования прекрасно знала все травы. Да разве только травы?! Она, сердешная, как и все деревенские люди, ведала полный уклад деревенской жизни, а это без всякого преувеличения – великие познания выживания на земле. Отключи тепло, свет, воду в городе – это будет настоящей катастрофой! В деревне же не почувствуешь эту самую катастрофу. Пишу эти строки и думаю о сибирском писателе Анатолии Григорьевиче Байбородине, да я и приведу выдержку из его выступления у нас в Братске:
«Раньше была добрая традиция домашнего чтения. Читались не только стихи, но и проза. Это объединяло людей. Я родился в крестьянской семье. Были в нашей деревне охотники, скотоводы, рыбаки, ведь природа-то состояла из лесостепей – спасали рыбой наш народ многочисленные озёра (их было тридцать), добывалось в них рыбы, как с половины Байкала. Понятие крестьянский мир – это целая цивилизация, мир очень сложный, непостижимый. Наши великие русские писатели В. Белов, В. Распутин лишь прикоснулись к этой крестьянской цивилизации – и уже стали Великими. Непостижимо трудно об этом говорить. Если какой-нибудь гениальный, выдающийся художник напишет замечательную картину, на которой будет изображён ангарский закат или рассвет, то именно закат и рассвет будут намного гениальнее его картины. Это русская многовековая природа, она непостижима. Вдумайтесь: девяносто процентов живущих в России – раньше были крестьянами. Когда раньше говорили о народе, всегда имели в виду именно крестьянина. В советское время во многом чурались этого слова, крестьяне назывались колхозниками. Бабушка моя, когда расписывалась в ведомости, ставила крестик, была безграмотной, и мне маленькому казалось, что фамилия у неё – Крест. Но у неё в сознании были отзвуки вселенского крестьянского знания, она знала небосвод, звёзды. По звёздам она знала множество примет, ведала всякую травинку, былинку. Это академику надо было много и долго учиться всему этому, а бабушка моя всё это природное знала, была мудрее академика, хоть и не ведала книжной грамоты. В те времена крестьяне боялись книжной грамотности. Душа – она как чистый лист: или туда впишутся Божьи глаголы, или суетные порочные письмена… Я был тогда маленьким, а родные мои, хоть и были неграмотные, всегда с огромным вниманием слушали по радио спектакли. Радио было в виде тарелки, старенькое, вещали, например, «Тихий Дон» М.А. Шолохова, так казалось, все жители села в это время у приёмника – живое слово шло. В девятнадцатом веке было искусство дворянское, двадцатый всё же – искусство народное».
Вспомнив дорогого душе земляка, гляжу на удивительное разнотравье в который раз, невольно дивлюсь: окрест, в нескольких шагах от дачи, красавец сибирский лес, в нём полно разных птиц. У жены хорошее зрение, и она то и дело говорит мне, как выглядит та или иная птичка: «Ой! Гляди, Толик! Вон с красным гребешком, ой, а эта – с красной грудкой, ой, а у этой оперение и красное, и голубое, и синее с сереньким». Глядел на жену в очках с огромными линзами, и было просто хорошо… Но для себя отметил, что почему-то среди множества разных птиц, главенствуют вороны…
В лесу кто-то издаёт звуки, похожие на мяуканье. Жена говорит: «Может, кошка?» Я отвечаю: «Может, и кошка, а может, рысь». Смеёмся, но в лес идти не решаемся: уйма клещей, да и на даче, как и во все времена, полно работы.
***
Пять утра. Слышим с женою: кто-то ходит по крыше. Прямо в трусах и майке выхожу на улицу, а кого стесняться – катастрофически мало наша Сибирь населена людьми, да после окаянных девяностых тут и объяснять ничего не надобно.
Утро. Июньское солнышко всходит за лесом, его не видно, но оно вскоре осветит всё вокруг: и грядки, и картоху с капустой, и кабачки с тыквой, и смородину, сливу, яблоньки, щавель, клубничку. Все ждут тебя, ненаглядное сибирское солнышко, ты уж всходи, а мы не позволим крокодилу из сказки тебя проглотить. Нам ныне без дачи туго выжить, потому – грей нас. Клубничку ранним утром взялись кушать птички, но сын заказал какой-то сорт, и мы посадили гряду в другом месте. Выросла крупная, красивая, словно в сказке, клубника, и вот на этом новом месте не трогают птички клубнику, а на старом – клюют. Клюйте, родимые, надобно делиться с живым миром, Божиим миром.
На огороде всё полито и ждёт, родимое свет солнышко, твоего тепла. Но чтобы всё было полито, шибко туго пришлось другу моего старшего сына Виктора Михаилу Зелепукину. Прямо из Ангары качает старый двигатель воду в наш кооператив, берег крут и высок, состоит берег не только из земли, но и из камня под названием «диабаз», который используется в строительстве дорог, но и не только, плотина наша в этот камень врезана. Убеждал, убеждал Миша людей, что надо давно переслужившие свой срок ржавые трубы менять, но народ наш трудно стронуть с места. А он, сердешный, уж третий год в прямом смысле слова сотни сварочных швов наваривает на эти самые ржавые трубы. Тяжкий это труд и бессмысленный, потому как, если в одном месте заварил, тут же лопается в другом – труха, а не трубы. Тыкнешь по трубе электродом – вот те и дырка новая. Беда! Сам сварщиком работал, ведаю, о чём говорю.
Вот Михаил и рискнул – купил пластиковые трубы и проложил по двум улицам кооператива. Поглядели люди, как радуются те, у кого новые трубы, и наконец стали сдавать деньги. Миша по образованию инженер-строитель. Немало они с моим сыном построили мостов и дорог, а потому как честные, то богатыми не стали. Мой так и мотается по Северам, а Михаил пошёл работать в МЧС и возглавил наш кооператив. До него была председательша, жутко и совершенно открыто воровала, всё сделала для того, чтобы закрыли единственный магазин в кооперативе. Не получилось: люди хотят есть, и правда, как ни странно, победила – словом, избрали Мишу.
На собрании он обратился к сибирякам: «Я по образованию инженер, работаю в МЧС, вы меня выбрали, мы пережили страшные девяностые, многие люди не в состоянии были платить в те годы за дачу. Кооператив выжил за счёт тех, кто платил, низкий поклон дорогим нашим пенсионерам, но теперь за долгие годы у таких неплательщиков накопился огромный долг. Сейчас обстановка другая, все мы люди, давайте простим долг неплательщикам. Пусть платят текущие платежи, считаю, что размер платежа нужно оставить прежним. Когда нет воровства, то выясняется, что пусть не на всё, но на многое хватает наших взносов».
От такой речи я всерьёз забеспокоился за Мишу, думал, сейчас накинутся с матами. Но все одобрили Мишино предложение: сердоболен наш народ, ведь неплательщикам у нас никогда не отключали электричество и воду. Теперь Миша прилагает неимоверные усилия, чтобы сделать лучше напряжение тока. Достаётся Михаилу крепко, зарплата председателя шесть тысяч, но он старается, помоги ему, Господи.
Мишины слова напомнили снова девяностые, когда мне, сварщику с четвёртым разрядом, было не на что купить хлеб. Восемь тысяч рабочих нашего завода выгнали на улицу, а дома меня ждали жена и двое маленьких сыновей. Были предновогодние дни, по телевизору Андрей Макаревич советовал: «Если вы всё ещё думаете, что приготовить на Новый год, то приготовьте молочного поросёнка».
В юности я любил песни этого музыканта, но после этой передачи что-то надломилось в душе – сытому голодного не понять, во все века видно так будет, только зря смеялись над Брежневым. В годы его правления подавляющее большинство нашего сердобольного народа имели работу, бесплатную медицину, путёвки в санатории и многое другое, но главное – уверенность в завтрашнем дне. Теперь многие миллионы людей так думают…
***
Но вернёмся к тому, что кто-то ходит по крыше. Обхожу домик, а надо сказать, что баня у меня прикреплена к дому. Вижу, как с крыши вороны сталкивают воронят – учат их летать, от этого и был шум, который нас разбудил. Эх, шельмы! Не дали ещё часок, другой поспать. Мы ведь работали на земле, устали, а им разве дано это понять?..
***
Сибирское утро. Это какая-то необъяснимая вселенская радость на душе. Тишина. Да, непременно такая, что всякий раз диву даёшься, как много всего дано человеку Создателем. Великий Фёдор Михайлович Достоевский говорил примерно следующее: «Много дано человеку, надо бы убавить». Дорогой Фёдор Михайлович! Вы, скорее всего, имели в виду плохие качества характера человека. Но глядя на это утро, на встающее из-за леса солнышко, слушая песни разных птах, которых такое огромное разнообразие, пожалуй, не меньше, чем трав и цветов, которые я попытался хотя бы сосчитать, прошу Создателя ничего не убавлять.
Понятие, что мир лежит во зле, имеет тому массу подтверждений. Вспомнилось, как в девяностые шибко выручала дорогая сердцу дача: ели картошку, капусту, грибы, рыбу, спасибо Ангаре – выручила, не голодали, потому как работали на земле, почти все так выживали. Но отчаяние порою душу сдавливало так, что и продыху не оставляло, и вот в такие секунды думал: всё, отмотыжился. На хлеб денег часто не было, страшное время. А мы с Ириной растили двоих сыновей, тогда государство не давало денег за рождение детей, как нынче. Удивительно, но перемогая безвременье, всё же, хоть и далеко не часто, находили время с женою порадоваться: слава Богу, растут сыночки.
Старший сын Виктор теперь работает по Северам ведущим инженером, построил и строит множество мостов и дорог в наисложнейших сибирских и северных условиях. Он, словно солдат в горячей точке, много чего повидал, много кому помог, и в свои тридцать лет имеет много болезней, но по-прежнему рвётся в бой – строить дороги и мосты. Летает на вахты на старых советских самолётах, и мы с Ирой, глядя, как тут и там разбиваются эти самые самолёты, горестно вздыхаем и осеняем себя летучим крестом.
Младший Сергей, отслужив в армии, тоже учится на инженера-строителя. Сначала он отучился на программиста четыре года, потом год в институте, но по нашим законам не положено два образования, пока не отслужишь в армии. Сын вернулся, из армии, но учится уже не в своей группе. Известно, что жизнь сложна и многообразна, и мы по-прежнему живём, переживая сердцем за родных и близких, знакомых и незнакомых людей. Простите меня, многогрешного, за мои размышления, Фёдор Михайлович, но то, о чём пишу, выстрадано, а стало быть, по моему разумению, имеет право быть.
***
Наш дачный кооператив расположен в двадцати километрах от посёлка, лес вокруг страшно вырубается, огромадные сопки стоят голые, но наш кооператив кругом окружает лес, и я молюсь, чтобы до него не добрались нынешние воры. Понимаю, конечно, что это всё одно случится, от этого наступает в душе тоска…
От того, что воруют лес, народ наш не стал жить лучше, это до боли сложная тема. Но пока на этот зелёный островок надежды слетелись все редкие насекомые, птички Сибири. Живите, родненькие..
Порою думаешь, когда поедет техника сюда вырубать лес, то возьму двустволку и буду стрелять – не в людей, они не виноваты, а по технике, пули от двенадцатого калибра кого хошь остановят… Но нет у меня двустволки, а о её убойной силе знаю. Господи! Сохрани нашу Сибирь!..
Продолжение здесь
Project: Здравствуй, время! Author: Казаков Анатолий
