Я очень много слушал Елену Васильевну Образцову. Она часто давала концерты в Малом зале московской консерватории. И мы с мамой ходили туда регулярно. Я ей все время говорил – Леночка, помнишь, есть такая песня у Пугачевой, «В восьмом ряду на том же месте»? Это я.
Так в нашей жизни сложилось, что она петербурженка, я ее проводил на вокзал, последний ее визит был в Питер. Я приехал через несколько дней в Большой театр, у нее был концерт. И я с ней провел весь вечер.
Я сидел с ней в ложе по ее приглашению. Просто когда она уезжала, она сказала: Колька ты был последние 20 лет на всех моих юбилеях, ты не можешь не приехать. А у меня был рабочий день. Она говорит: я ничего не знаю, ты должен приехать.
В общем, я сел в поезд, приехал, действительно сидел с ней в ложе и потом был банкет. Она была очень больна уже, и ко мне подошла ее дочка и сказала – Коля, кроме тебя ее никто не сможет уговорить уйти. Мы уже все подошли, она нас послала по известному адресу.
Я подошел и сказал – Лен, пора, и она говорит – поняла. Она взяла меня за руку, мы долго очень выходили, и получилось, что я последний вывел ее из Большого театра.
Так получилось, знаете, как бы я ее проводил из Питера и из Москвы.
И когда я ее посадил в машину, а мы очень долго до нее шли, потому что ей было действительно тяжело. Потом мы стояли хохотали, она все рассказывала мне анекдоты, мы вспоминали, что было здесь, что было там. И когда я ее посадил в машину, нагнулся ее поцеловать, она сказала: Коля, я так хочу жить. Но мы были все еще в таком настроении, что все будет хорошо.
Буквально через полтора месяца Елены Васильевны не стало, и получилось так, что на Новодевичьем кладбище я нес ее крест к могиле. И когда меня попросили это сделать, я шел и думал – что не мог себе даже представить тогда, в 7–8 лет, сидя в зале на каких-то концертах, что я, во-первых, буду постоянно к ней приходить, что мы будем созваниваться, что мне будет оказана такая честь...
И в общем, это удивительно, потому что с Леной мы были связаны разными моментами. Мы иногда ругались. Это смешно просто сейчас вспомнить.
Мы познакомились при очень странном стечении обстоятельств. В 95-м году в Большом театре была забастовка. Там смещали руководство очередной раз, и я в этом принимал участие в этой забастовке, я стоял на сцене. Есть в интернете эти фотографии. Среди всех народных артистов я, 21-летний мальчик, тоже стоял там.
И уже вечером стали обходить всех бастовавших и требовать, чтобы мы подписали бумагу, что нас заставили это сделать. Но я отказался подписать, меня вызывали на следующий день, мне угрожали – но я был нахальный мальчик. Нет и все, я не буду подписывать.
И оказалось что из всех так мало-мальски значимых персонажей, а я из них был самый младший, мне не «оторвали голову», потому что был никому не известный молодой способный мальчик.
И прошло время, 97-й год, 2 января. Григоровичу 70 лет. В Большом театре был юбилей его, он, естественно, на него не пришел. Я танцевал там, и 11 января, в Питере, давали его юбилей, 70-летие, и Юрий Николаевич меня пригласил.
Юрий Николаевич никогда не забывал, что я единственный, кто не подписал эту бумагу против. И когда, значит, я приехал, мне дали пропуск, я пошел по этому пропуску. Оказалось, что я иду в царскую ложу. Я тогда первый раз в Мариинском театре был в царской ложе.
Открываю дверь, сидит Альгис Жюрайтис и Елена Васильевна.
А дело в том, что Жюрайтис был дирижер Большого театра, ее супруг, который дирижировал мне выпускные спектакли. А потом все спектакли, пока я был молодой. И вот он тоже попал в этот замес и его тоже уволили. Тогда еще шел этот процесс судебный. Он шел больше двух лет.
И когда я открыл дверь и Жюрайтис ей говорит – Лен, так это тот мальчик, который не подписал. А Лена, ну она встала, обняла меня, к груди прижала, стала меня целовать, «мой дом – твой дом».
И она ему так глядя на меня, говорит – он что, в балете, он же артист меманса. А Жюрайтис ей говорит, ты что, это наш солист. А она: я его все время в операх вижу, он все время в кулисе сидит.
Она была уверена, что я как артист меманса... А это просто, когда у меня было свободное время, я все время бежал, конечно, их послушать и слушал – Архипову или Образцову, тогда еще приличных людей выпускали на сцену Большого театра.
И вот с этого момента действительно мы стали очень дружить.
В скором времени Альгиса Марцеловича вернули в театр, они выиграли суд. И многие восстановились, но Альгис скончался очень быстро, все это подорвало его здоровье. И у Лены был колоссальный шок. Она работать не могла...
И вот это нас вообще очень сильно объединило, потому что я был такой маленькой ниточкой к Альгису, а она его обожала.
И так до конца дней мы очень с ней дружили.
