У Василия Петровича юбилей надвигался. Семьдесят пять лет. Солидная дата. И не все мужчины до нее, к сожалению, доживают.
А Василий Петрович дожил и решил всех свои потомков собрать под крышей отчего дома. Пригласить, так сказать, в начало начал, в родовое их гнездовище.
Чтобы вот и сын Петя (первенец и орел!) приехал с юной своей супругой Верочкой. Вера Петина была довольно глубоко беременна. И Василию Петровичу хотелось взглянуть в свой праздничный день на все это молодое счастье. Порадоваться за родного сына. “Верочка, налить вам еще вишневого сока домашнего приготовления?”. “Будьте добры, Василий Петрович. Маленькому это на пользу”. И ласковые обоюдные улыбки.
И чтобы дочь Галина, конечно, тоже почтила своим присутствием. Пусть и с любимым супругом своим, Колькой. Второй это у Гали супруг был по счету. Так вот долго и вдумчиво искала она своего женского счастья. Колька хоть и являлся немного алкоголиком, но человеком был очень интересным - на балалайке профессионально играл и пел замечательно. Особенно ему “Страдания” удавались.
И чтобы они, Галина, Машеньку, внучку любимую, с собой непременно взяли. Маша, хоть и молоденькая совсем, но уже с прекрасной дочкой Зосей на руках.
И вот таким теплым составом (в четыре поколения!) отметили бы они торжество. Тосты бы хорошие произносили, наливку пригубливали из рюмочек. Все же возраст у Василия Петровича уже почтительный. Быть может, и не соберутся они более все вместе вот так по приятному поводу. Сегодня ты, пенсионер, живешь, а завтра, быть может, уже и нет тебя на белом свете. Но хотя бы потомки твои остаются, которые суть продолжение бесконечное. Таким вот образом и рассуждал юбиляр.
Повод был прекрасный, а стол - чудесный. Но вот закончился юбилей совсем не так, как Василий Петрович представлял себе изначально. Можно сказать, нехорошо закончился.
А было дело так.
Первым прибыл сын Петр с беременной своей Верочкой. Очень уж трогательная пара у них получилась. Смотри и любуйся таким светлым чувством. Верочка милая из себя. Над губой пушок и на курочку смахивает. Петр все ее за плечи обнимает и радуется будущему отцовству. Все же сорок пять ему стукнуло - настоялся, созрел. Привезли в подарок часы хорошие, российского качества. Вера ему эти часы и преподнесла. Василий Петрович растрогался и даже пустил слезу. И за живот Веры немного подержался: увидимся ли, дорогой внучок? “И Васькой чтоб мне внука назвали! Васькой, Василием Петровичем!”.
Петя по родному дому ходит - как же здесь замечательно. Просторно. Три комнаты и санузел раздельный. И цветы мамины - герань - буйно себе цветет красным и белым. А на стене ее, маменьки дорогой, портрет. И пыли на этом портрете не имеется вовсе. Справляется, стало быть, старик. Топорщится! Шестой год один мыкается - как маменьку схоронили. А он - молодец. Бодрый и герань поливает.
Потом дочкино семейство приехало. Галина с малой Зосей на руках, рядом дорогая Машенька. Подарили бритву. Немецкого производства. Сказали - сносу ей нет. Пользуйтесь, папенька. Памятный подарок от всего нашего семейства.
Маленькая Зося от себя лично какую-то каляку-маляку преподнесла. То ли там, на рисовании, собачки, то ли какие-то люди пляшут.
- А что же это тут нарисовано, Зося? - Василий Петрович с улыбкой у нее интересуется. И хохочет заранее, и заливается. Очень уж потешные они, дети, когда совсем крошки. Вон как забавно губешки складывает, рисование свое с собачками в руки дедушки сует.
- А это, - отвечает ему Зося, - дедушка Коля с концерта на карачках ползет. Видишь, какой интересный? “Страдания” людям пел. А это вот бабушка Галя ему тоже радуется.
Бабушка Галя нарисована была с хлопушкой для убийства мух.
Через полчаса алкоголик Николай, Галин супруг, подтянулся.
- Я, - сказал он и козырнул, - от себя лично еще подарок купил вам, батя. Вот, получите.
И протянул Василию Петровичу немного потертый портсигар. И каблуками щелкнул, будто гусар. Василий Петрович, хоть и не курил, подарку искренне порадовался. Хороший портсигар, всегда пригодится.
И вот в сборе они все, птенцы родимые. Все тепло, по-семейному чутко. И за стол праздничный, конечно, проходят. Стульями шумят, потирают руки, Василия Петровича в лоб по очереди целуют и беспрестанно справляются о самочувствии.
А стол - сущее загляденье. И рыба тут запеченная с лимоном. И толстая индюшка. И салаты разные. И колбаса всякая. И соленья. И торт с одной большой свечой. Все на светлой крахмальной скатерти расположено с большим вкусом. А скатерть вышитая - синими незабудками щедро усыпанная.
- Батя, - ошеломленный сын Петя ему говорит, - это же что за такое объедение! Это же как ты всего такого-разэтакого наготовимши! Неужто ли сам?!
А Василий Петрович, руки этак загадочно складывает, и улыбается молодой улыбкой.
- Э, где же сам. Это все объедение - дело рук Марьи Иванны Трубниковой.
И тут из-за занавеси торжественно женщина какая-то посторонняя выходит. Лет шестидесяти или чуть меньше. В помаде красной и блондинка с высоким начесом. Фигуристая. Носик маленький. Платье на ней тоже яркое, в тон помады. Улыбается всем и голову этак на бочок клонит.
- Вот, - говорит Василий Петрович, - знакомьтесь, дорогое мое потомство. Марья Иванна. Собственной персоной. Моя дражайшая невеста. И супруга в совсем недалеком будущем.
А Марья Иванна воротник на сорочке Василия Петровича аккуратно поправила и кашлянула в кулачок.
А все, конечно, замерли в ответ. Кто в каком положении замер. Сын Петр супругу Верочку за плечи обхватил и рот открытым оставил. Верочка за живот свой растерянно ухватилась. И побледнела. Душно, видать, ей.
Дочь Галя на стул рухнула. И на портрет маменьки уставилась пронзительно. А второй супруг ее, Коля, налитую рюмку у рта держит. Внучка Машенька просто бровки свела. Одна лишь маленькая Зося не замерла, а хоть и стесняется, но Марье Иванне улыбку наивную свою дарит.
Пауза возникла. Потом все как-то немного скованно за праздничным столом все же расположились. Задумчивые и будто не на юбилей заявились, а куда похуже.
Василий Петрович гостей, конечно, веселит изо всех своих силенок. Просит Колю на балалайке исполнить, а Зосю стих рассказать какой-нибудь про природу. Но все так и есть задумчивые. И носы вот еще синхронно потирают. Молчат. А алкоголик Коля в усы зачем-то посмеивается.
Первой дочь Галина молчание нарушила.
- Папа, - говорит она с большим волнением, - мы все тебя, само собой, с юбилеем поздравляем от души. И желаем долгих лет жизни и синего неба над головой. Но ты нас, признаться, знатно удивил. Буквально - ошарашил. Марьей Иванной вот. Не ожидали мы, потомки, подобного кульбита. Надежды питали, что по маменьке покойной нашей ты еще вовсю убиваешься и светло ее помнишь.
- А я и вспоминаю, - заверяет Галину Василий Петрович и за сердце берется рукой, - ни единого дня не проходит без этих ностальгических мотивов. И как женились мы с ней - молодые, задорные. И как жили душа в душу вспоминаю. И как квартиру эту прекрасную получили от завода и радовались безмерно. Помню все это, будто вчера. А про Марью Иванну - не серчай. Она вон тоже женщина очень хорошая. Хозяйка и хохотушка редкая. Скрашивает мне подлую эту старость. Душа-то у меня, Галя, молода еще. Порох очень даже еще имеется.
И обнимает Марью Иванну нежно. А она ему этак курлыкает: имеется, мол, еще вполне имеется.
- Позвольте! Но жениться-то зачем, - это сын Петр уже уточняет, - неужто это очень обязательно? В ваши почтенные лета?
- А как же, молодой человек! - Мария Иванна Трубникова аж руками всплеснула, - очень это обязательно. Я серьезное к вашему папеньке отношение имею. И хочу быть с ним на правах законнейшей супруги, а ни какой-либо профурсетки. Это у вас, у молодых, все просто. Живете себе - сегодня с одним гражданином, завтра - с другим. Детей вон приживаете без единой печати. Молодо и зелено. А мы - люди очень старой закалки.
И Марья Иванна строго на всех глянула. И Василию Петровичу немного рыбы красной на тарелку водрузила. И салфетку на груди заботливо еще поправила.
Внучка Машенька на этом моменте вспыхнула багрянцем:
- А это уж не ваше вовсе дело! Кто там и от кого детей себе приживает!
И заплакала тихонько.
И все на Машеньку сочувственно посмотрели. Машенька родила свою прекрасную дочь Зосю от неизвестно субъекта. Школьницей старших классов. И болезненно реагировала на всякие двусмысленные намеки.
Дочь Галина, которой было жаль ее несчастную Машеньку, перестала есть соленый помидор и приподнялась со стула:
- Вы, женщина, тут чужих детей не хайте-ка. То, что с Машенькой случилось - не горе, а великое счастье. Мы Зосю эту обожаем все до безумия.
Муж ее Коля согласно крякнул: очень уж обожаем. И показал Зосе смешную козу. Зося засмеялась и под стол спряталась. И оттуда попугаем кричит.
- Ха, - сказала Марья Иванна. - Счастье. Плющитесь вона все на сорока метрах квадратных. Вчетвером! А ребенку воздух нужны и пространство. А она только рожу вашего супруга Коли и видит. Рисует вон даже ваши баталии. Митрофан Греков, ха-ха тридцать раз.
Тут Галина уж совсем сердитая стала.
- А вы моего Колю не троньте. Он хоть и пьющий мужчина, но веселый и ласковый. И младше меня на восемь с половиной лет. А вы в старика немощного вцепились. Папа наш, он уж, извините, довольно пожилой человек. Челюсти у него вставные. И памятью страдать начал с прошлой осени.
- Галина, - Василий Петрович возражет, - челюсть у меня только верхняя неродная. И память у меня - каждому пожелаешь. Все тонкости помню. И маменьку вашу, и вас маленьких, и как в квартиру эту въехали. Холодно, помню, было. Январь трышшал.
А Галя все эти воспоминания прерывает:
- Трышшал, папа, трышшал. В жаркий июль мы новоселами были. И тут, собственно, вопрос у нас. А уж не на квартиру ли вы, Марья Иванна, эту приватизированную польстились? Не охотница ли вы за вдовцами, жильем обеспеченными? А? Расскажите-ка нам, евошнему, вдовца, потомству, ваши глубинные намерения.
Тут уж Марья Иванна не выдержала прямого оскорбления и заплакала, уткнувшись прической в плечо Василия Петровича. А он, юбиляр, заступается, конечно, за невесту.
- Ты, - говорит, - Галина, за речью следи уж. Язык вон что помело. Честнейшего человека сейчас словом обидела. Большой грех на душу берешь. Ты вон и сама не единожды замужняя. И все твои супруги - алкоголики потомственные. И Машка твоя родила от какой-то пропащей души. Не досмотрела за дочерью? Не досмотрела! Все в кавалерах рылась - выбирала. К родному отцу вон с простой души не заедешь никогда, самочувствие лишний раз не уточнишь. А еще, хочу напомнить, умоляла Машеньку с Зосей у меня поселить - старость досматривать. Хорошо, что я не согласился пока окончательно. Подумаю еще. А пока вон пусть Марья Иванна досматривает.
И целует Марье Иванне ручку. А она все равно безутешно рыдает.
Коля тут балалайку откуда-то вдруг вынул. И давай играть, и давай что-то напевать - залихватское, веселое. Для разрядки атмосферы. Праздник все же. А Петя ему по маковке тапком своим зачем-то запустил. Не время, сказал, песни народные исполнять.
И к бате обращается:
- Погодите-ка, Василь Петрович. Эти метры, что сейчас нас приветливо привечают, мне ведь завещаны быть должны. Сам ведь в грудь себя бил. Мол, семья у тебя хорошая, Петруша, молодожены вы с Веркой. Ты мой сын единственный, продолжатель рода. Новорожденный, дескать, на подходе у вас. Хватит-ка мыкаться по общежитиям. Помру со дня на день - а ты и заедешь в родовое гнездо. Гальке, чтоб обид не держала, дачу отпишу и машину марки “Жигули”. Был ведь такой меж нами мужской уговор?
А Марья Иванна тут плакать перестала и на Петю уставилась. А глаза у нее сухие и опасные. Как у куницы.
- Интересное кино, - говорит Марья Иванна, - вы, Петр, нам показываете. До сорока лет, получается, скакали газелью по всем окрестным женщинам. Работой не сильно заботились. Все шабашили больше. А теперь - впустите-ка его в квартиру с новорожденным и Веркой жить. Нашел себе юную дуру из дальнего пригорода, дитя ей заделал. И стыда не имеешь никакого. Открыл рот, что птенец, и мяукаешь: дайте. Некоторые нормальные мужчины, Петр, в сорок уже внучат даже тетешкают. Живут не зазря.
А Василий Петрович тоже смолчать не смог.
- Да есть у него внуки, у Петьки-то. Сын вон его, Пашка, в юности нагуленный, в прошлом году двойню завел себе целую. Он этому Пашке ни единого алимента за жизнь не уплатил. Вы, Верочка, неужто не в курсе событий этих были?
А Вера беременная вдруг на диван упала и “что за дурдом” и "бежать, бежать" сквозь обморок шепчет. Тут все всполошились, конечно. Нашатырь тащат. Форточки распахивают. Делают Вере массаж ушных раковин. Петька на коленях стоит. И все как-то в хлопотах понемногу успокоились.
Потом, конечно, чаю с тортом еще попили. Молча, но вполне по-семейному. Василий Петрович только пробормотал “сдохнуть б мне”, когда свечу задувал.
И все разошлись. И у каждого после юбилея обида какая-то в душе осталась. Только у Коли-алкоголика обиды не было - ему все очень понравилось.
А Василий Петрович - человек твердого слова. И расписался, конечно, с этой Марьей Иванной Трубниковой в аккурат после памятного юбилея. И та к нему переехала уж навсегда - с кошкой и своей геранью. А свою личную квартиру посуточно подозрительным элементам сдает. И очень неплохо у нее там все складывается.
А потомство так и не общается по сей день - ни с самим Василием Петровичем, ни между собой.
