Проходя по Тверскому бульвару — но не по самой аллее, а по тротуару, между МХАТом имени Горького и магазином «Армения» — вы увидите примерно на высоте своих глаз следующую мемориальную доску:
«Здесь во время октябрьских боев 1917 года при взятии дома градоначальника героически погибли члены Союза рабочей молодежи товарищи Жебрунов и Барболин».
Есть в этой доске какая-то тайна… По крайней мере, для меня.
Совсем рядом, буквально в ста метрах отсюда, у Никитских ворот на знаменитом доме Огарева (где когда-то находились сразу две великих московских институции, не побоюсь этого слова — шашлычная «Казбек» и «Кинотеатр повторного фильма») тоже висит подобная доска.
Доска, посвященная событиям октября 1917 года. Доска большая, красивая, с настоящим скульптурным барельефом, буквы можно прочитать аж с другой стороны улицы. Однако, нет, не ёкает сердце москвича при взгляде на изображение бородатых красноармейцев со штыками и на такой вот текст: «Здесь у Никитских ворот в октябрьские дни 1917 года происходили упорные бои революционных отрядов с юнкерами и белогвардейцами».
Что-то не так.
Не ёкает, потому что язык не обманешь — этот слишком величавый, гладкий, неторопливый «большой» стиль — выдаёт фальшь. Да и некоторый исторический подлог тоже присутствует, это тоже свойство именно большого советского стиля — ведь ещё не были эти юнкера «белогвардейцами», в октябре семнадцатого ни слова такого, ни явления еще не было.
Эта доска у Никитских ворот родом из 1947 года, когда праздновали 30-летие уже Великой Октябрьской революции (а не Октябрьского переворота). Поэтому-то все элементы на ней — и изображения и слова — такие «правильные», как из старого школьного учебника. «Эстетика позднего сталинизма» явлена тут во всей своей полноте. Все заретушировано и поправлено умелым редактором.
А вот та — на Тверском — она в чем-то неправильная, из нее прёт стилистика революции, грубая энергетика. Может быть, даже страшная — и стилистика, и энергетика. И установили ее, конечно, около ста лет назад непосредственно после событий.
Но только ли в этом дело? Только ли в этом тайна?
Не только: «товарищи Жебрунов и Барболин», как Ромул и Рем, как Каин и Авель, как Пат и Паташон — сами просятся на язык, чтобы стать историческим мемом. Эти две фамилии хочется произносить еще и еще, есть в этих звуках что-то наркотическое (в хорошем смысле этого слова).
Может быть, именно это и почувствовал Виктор Олегович Пелевин, когда дал эти фамилии, Жебрунов и Барболин, героям своего романа «Чапаев и пустота».
Вот как он их описывает:
«С этими словами я выстрелил в люстру, но не попал. Но сразу же справа от меня раздался другой выстрел, люстра лопнула и я увидел рядом с собой передергивающего затвор Жебрунова. Он с колена дал еще несколько выстрелов в зал, где уже кричали, падали на пол и прятались за колоннами, а потом из-за кулис вышел Барболин. Пошатываясь, он подошел к краю эстрады, завизжал и швырнул в зал бомбу…»
Ну или вот:
«Меня разбудил женский визг, и я увидел Барболина, который на руках нес из переулка картинно отбивавшуюся девицу в кружевных штанишках и съехавшем на бок парике с косичкой.
— Подвинься, товарищ, — сказал мне Жербунов, залезая в кабину, — пополнение».
Пелевинские герои имеют мало общего с историческими — те, настоящие Жебрунов и Барболин, проживавшие где-то в Сокольниках (их именами, кстати, были названы две улицы в районе Русаковки), были крайне молоды и погибли в самом начале «большого исторического процесса», были похоронены, как и другие жертвы октябрьских боев с победившей стороны, скорее всего, у Кремлевской стены.
Эти, литературные, пьют водку, смешивая ее с кокаином, бесчинствуют и ведут себя то ли как герои Тарантино, то ли как братки эпохи раннего накопления, часто вдохновлявшие писателя на широкие художественные обобщения.
Общего у них только фамилии. И еще вот эта доска.
О том, что товарищи Жебрунов и Барболин перекочевали с доски в популярнейший текст, знают многие. Но не все знают, как это получилось.
Дело в том, что буквально за углом от дома 20, где висит доска, в Леонтьевском переулке, находится знаменитая московская школа. Раньше она называлась просто — школа № 31. Теперь — «гимназия Капцовых», по историческому названию, а если по номеру — то 1520. Здесь практически в одном потоке учились многие известные люди (Михаил Ефремов, Антон Табаков, режиссер документального кино Елена Якович, известный микробиолог Вячеслав Ильин), и среди них — Виктор Пелевин.
Он ходил в школу мимо этой доски и постепенно — шаг за шагом — стал воображать себе этих людей, сроднился с ними. Они стали его вымышленными друзьями, как бывают вымышленные друзья у детей.
Вообще исторических памятных досок о событиях 1917 года в Москве было немало. Сейчас почти ничего не осталось. А доска про Жебрунова и Барболина благополучно висит, пережив и трудные сталинские, и еще более трудные 60-е и 70-е, и путчи, и реформу, и нынешнюю попытку реставрации советского большого стиля.
Я думаю, она будет висеть и дальше. Потому что есть в ней какая-то московская магия.
Интересно?
Подписывайтесь, в прошлый раз я рассказывал, как иностранный министр случайно спас советского архитектора от Бутырки.
