Патриот края, вероятно, уже задетый модернизацией, Бакуринский был убежден в необходимости изучения собственной истории на основе в первую очередь юридических актов. Именно это позволило бы получить «полную картину внутренней, самодеятельной жизни народа». Ведь даже при поверхностном исследовании подобных документов становится очевидно, что, «несмотря на безпрестанные войны с соседними народами и внутренние неурядицы, мы выработали гражданские законы и гражданское устройство, которые стоят если не выше, то никак не ниже прочих славянских племен»[1618].Главная часть этих законов — о поземельных отношениях и поземельном владении, которое развивалось «свободно, не будучи стесняемо никакими административными мерами». Не имея в своем распоряжении всех необходимых источников для изучения данной проблемы, автор призывал «всех лиц, заинтересованных улучшением края», собирать актовый материал и обнародовать его. По мнению Бакуринского, это должно было стать «материалом» и «для земского устройства», и для «истории цивилизации страны»[1619].
В ходе активного обсуждения основ реформы, представления о которых время от времени менялись и в правительственных кругах, и в среде реформаторов разных уровней,сторонники крепостного права становились эмансипаторами, начинали звучать другие оценки, друзья превращались в ярых соперников, расходились взгляды единомышленников, перетасовывались группировки, менялись роли отдельных действующих лиц. Так, Г. П. Галаган, который хотел играть первую скрипку в Черниговском комитете, оказался в так называемом меньшинстве. В. Д. Дунин-Борковский, прекрасный оратор, хорошо подготовленный к делу[1620],фактически взял на себя ведущую роль в этом комитете. Как писал о нем Бакуринский, этот человек одаренный высшим умом и государственным образованием обладал представительностью, находчивостью и даром слова, т. е. способностями, нужными для публициста и государственного человека. Силою своего красноречия, ясностью изложения он увлекал всегда большинство комитета на свою сторону… Главныя основания всего Положения принадлежали ему. Комитет отдавал ему всегда справедливость в этом деле, и даже противники называли его Царем Комитета[1621].
Автор одного из первых проектов реформ, пылкий сторонник ликвидации крепостного права, М. П. Позен вынужден был, из‐за несоответствия его убеждений таковым большинства членов Редакционных комиссий, добровольно подать в отставку. А. И. Покорский-Жоравко, в начале работы достаточно лояльный к своим коллегам даже с иными взглядами, в последних письмах к жене перешел к довольно жестким, язвительным оценкам значительной части депутатов Черниговского комитета, что представляет интерес в том числе с точки зрения уточнения историографических образов В. В. Тарновского, Г. П. Галагана, М. О. Судиенко, А. М. Марковича и др. И это не случайно, если учесть, какие ожесточенные баталии, какая страстная полемика развернулась при обсуждении Крестьянской реформы. Это было вызвано столкновением различных интересов, противоречивыми взглядами, попытками по возможности с минимальными потерями решить достаточно сложную общественную проблему.
Не только усталость от чрезвычайно напряженной работы в Губернском комитете, но и, вероятно, сомнения в возможности решить дело по собственному разумению, также стали одним из лейтмотивов многих писем. У Позена и Галагана, работавших в Редакционных комиссиях в Петербурге, добавилось еще и разочарование, у каждого со своей мотивацией, из‐за столкновения местных и общегосударственных интересов, позиций дворянства и бюрократов-реформаторов. У Галагана это отразилось не только на содержании, но даже на внешнем виде писем к жене. Рассказывая о первых собраниях Редакционных комиссий, он в нескольких письмах повторял рефреном: «Не без борьбы будет и здесь. В Чернигове приходилось бороться с консерваторами, здесь, может быть, придется бороться с прогрессистами, не знающими практически дела и этим не менее опасными, чем Черниговцы». Отмечу, что среди этих «прогрессистов» были и его друзья. И еще: «Если в Чернигове приходилось мне бороться против оппозиции несколько закоренелой, то здесь, может быть, придется бороться против незаконных требований теории»[1622].Об этом же он писал и в письме к А. М. Марковичу от 20 апреля 1859 года[1623].
И у Позена, и у Галагана ярко зазвучало предчувствие будущих существенных осложнений, проблем, с которыми столкнутся и дворянство, и крестьянство. Григорий Павлович, обычно присылавший жене большие и детальные письма, с массой подробностей относительно Крестьянской реформы, в период работы в Редакционных комиссиях перешел преимущественно на короткие открытки, где не было ни слова о его общественной активности. Более того, Галаган уже почувствовал угрозу не только для «многих состояний», но и для собственного. А знакомство с самым вероятным вариантом решения крестьянского вопроса заставило даже подумать об ошибочности своих взглядов: «…я буду тогда жертвой своих ошибок». Правда, впоследствии Григорий Павлович начнет оправдывать позиции Редакционных комиссий, как это было в письме к М. В. Юзефовичу 1860 года[1624].
ДВОРЯНСТВО В ПУБЛИЧНОМ ОБСУЖДЕНИИ КРЕСТЬЯНСКОЙ РЕФОРМЫ
Отсутствие исторического обобщения, очевидно, не очень огорчало других представителей дворянства, которые при первой возможности взялись за перо и стали писать вразличные периодические издания, делая в том числе и исторические экскурсы для обоснования малороссийской специфики. Дворянство подводило итоги своих взаимоотношений с подданными, «обдумывало предстоящее преобразование крестьянского быта с разных его сторон»[1625] и выражало надежду-пожелание, «чтобы благия намерения увенчались благим исполнением»[1626].Чувствуя неотвратимость эмансипации крестьян и одновременно осознавая трудности на этом пути, дворянство ставило проблему не только в экономическую, но и в моральную плоскость.
Как старые, так и новые журналы с конца 1850‐х годов предоставляли для обсуждения крестьянского вопроса широкие возможности[1627].Причем сами издатели, поощряя потенциальных авторов, провозглашали основной принцип публичного общения: «…мы должны свои мнения высказывать, чужия выслушивать итаким образом уяснить и выработатьобщее мнение[1628] (выделено издателем „Сельского благоустройства“. — Т. Л.)». Убеждение в необходимости такого подхода звучало и в редакционной статье «Русского вестника» с красноречивым названием «О гласности»: «…в указанных пределах есть простор для самых разнообразных мнений, и чем полнее выскажутся они, тем точнее может последовать решение вопроса. Нам кажется, что для этой цели весьма полезно давать гласность и таким мнениям, которыя проистекают из ошибочных или односторонних воззрений, ибо, пока они не выскажутся, общественное мнение не будет вполне свободно от них»[1629].
Итак, различные издания, отражая широкий спектр мнений, не всегда совпадающих с правительственной программой реформы, становились дискуссионной трибуной, на которой разворачивалась полемика; оппоненты отстаивали свои позиции, пытаясь не только убедить друг друга, но и еще раз убедиться в собственных взглядах. Более того, честные и откровенные высказывания по поводу крестьянского вопроса, как писал в письме в редакцию «Русского вестника» представитель лубенского уездного дворянства Г. С. Кирьяков, являются единственной возможностью не только «узнать действительные нужды и желания своего народа», но и «снять с каждого из современных реформе дворян-помещиков тяжелую нравственную ответственность перед судом потомства за последствия»[1630].
«Пусть обнаруживается истина от столкновения разных противоположных мнений», — писал А. С. Афанасьев-Чужбинский, недовольный тем, что «Современник» и другие журналы в этом вопросе слишком обобщают «исключительные случаи» и «постоянно имеют в виду одну только Великую Русь». Он выступил с замечаниями в адрес редакции «Экономического указателя» и против позиций анонимного новороссийского помещика, который якобы на основе какой-то одной местности писал о положении во всей Новороссии[1631].Сам же «Новороссийский писатель» перед тем реагировал на публикации «Современника», не соглашаясь с искажением помещичье-крестьянских экономических отношений всвоем крае[1632].Поддерживая А. Марковича, против которого выступил «Современник» в библиографическом обзоре статей по крестьянскому вопросу (6-й номер за 1857 год), активный корреспондент различных изданий, депутат от Кременчугского уезда Полтавского губернского комитета, штабс-капитан Д. П. Бутовский также подвергся критике. В частности, П. Трегубов, хотя и считал труд Дмитрия Петровича прекрасным, тем не менее, понимая, что «один человек редко может объяснить все верно, безошибочно», выразил свое несогласие по поводу «найма работников для оранки (т. е. вспахивания. — Примеч. ред.),бороненья и уборки хлеба»[1633].
Помещик-практик, депутат от дворян Крупянского уезда в Харьковском губернском комитете, генерал-майор А. Розалион-Сошальский не соглашался со многими положениями статьи известного писателя Г. П. Данилевского, решившего высказаться по поводу крестьянского вопроса[1634].Критик, несмотря на «некоторые верные черты в характере и быте… крестьянина», воспринимал статью Данилевского как «смесь статистики и фельетона» и, помимо прочего, выразил в первую очередь недовольство сравнением положения государственных и крепостных крестьян не в пользу последних, что и опровергал цифрами и фактами[1635].
Замечания, иногда язвительные, делались и авторами библиографических обзоров публикаций по крестьянскому вопросу, ставших почти обязательными в различных изданиях[1636].Эти обзоры, кстати, также подтверждают, насколько непросто было прийти к согласию экономическим писателям разных регионов, разного материального статуса и т. п. Видимо, не случайно С. Маслов, так сказать, собирая мысли по дороге из Москвы в Глухов, отметил, что не встретил «двух заинтересованных этим вопросом, которые бы соглашались друг с другом. Вот настоящее смешение языков, повторяющееся на наших глазах»[1637].
Понятно, что критики могли быть не всегда справедливы, не всегда были знакомы с особенностями социально-экономической ситуации в местности, описанной их оппонентами. Так, статья уже упомянутого полтавского помещика А. Н. Бутовского, выступившего против трактовки крестьянского быта Полтавщины Гакстгаузеном, напомнила Ю. Ф. Самарину экономические труды Л. В. Тенгоборгского, представителя российского научного зарубежья XIX века, в которых освещались «так называемые непреложные и общие законы, взятые из курсов Политической Экономии, примененные к официальным сведениям о России, — к сожалению, без наглядного знакомства с существующим у нас на деле порядком вещей»[1638].Насколько эти слова точны в отношении русского эмигранта, трудно сказать. А вот насчет Бутовского — считаю их довольно сомнительными, ведь описанные в его статье малороссийские реалии были ему гораздо лучше знакомы, чем известному славянофилу. Итак, журнальный спор возник скорее из‐за разницы в представлениях о целом и специфически местном.
В этом нет ничего удивительного, поскольку такое могло случиться и между авторами из близких регионов. В частности, харьковский помещик П. Ермолин написал свою заметку, желая «уяснить тот предмет», который Г. Ракович «рассказал не так, как делается»[1639].Но свои расчеты критик построил на примере известных ему городов и уездов Харьковской губернии, распространив их на Полтавскую ввиду их «смежности». Полтавский же помещик брал за основу малороссийский опыт заключения, так сказать, трудового договора между помещиком и крестьянином[1640].А разногласия, возникшие у харьковского и полтавского хозяев, кажется, могут объясняться климатическими различиями этих двух соседних губерний, что и определяло разницу во времени сельскохозяйственных работ. Региональная специфика, думаю, отразилась и на восприятии елецким помещиком Н. П. Даниловым статьи В. В. Тарновского «О вознаграждении за землю, предоставляемую в пользование крестьянам» и работ одного из активных авторов «Сельского благоустройства» — Е. С. Гордиенко[1641].
Иногда неравнодушные корреспонденты не пропускали мимо своего внимания даже мелочи, а с их точки зрения — оговорки, неточности, коротко высказывались по тому или иному поводу, делились общими размышлениями в письмах, направляемых в редакции, и т. п.[1642] Но все же часто брались
