Встретишься случайно. Или она позвонит. Поприветствуем друг друга. И вопрос. В лоб. Без предисловий и переходов: «Ты чем посуду моешь? Жидкостью или хозяйственным мылом»? Можно ответить и так, и так. Это неважно. Потому что все равно придется послушать небольшую лекцию, что от жидкости нужно отказаться.
Она скажет: «Молодец, что мылом». Потому что то и то. Или: плохо, что жидкостью. Потому что то и то.
И почему-то не сердишься. Слушаешь, хотя тебе это неинтересно. Позволяешь ей высказаться.
С мыла беседа может уплыть в родственные сферы. Например, что голову необходимо прополаскивать после мытья кипяченой водой. И снова – подробно, с мельчайшими деталями. Рассказывает, что ты хорошо знаешь.
И ловишь себя на мысли, что не раздражаешься.
Поучение у нее чередуются с намерениями. Поделится тем, что собирается делать. Скажет, что в следующую субботу будет печь блины. И спросит, с чем я люблю их есть? С маслом, с вареньем или со сгущенкой? И искренно, даже радостно: «В следующую субботу ты у меня. Наконец-то встретимся».
Но я знаю, что блинов не будет. И встречи тоже. Потому что это – импульс. Сиюминутная вспышка эмоций.
Нет раздражения. Нет обиды. Пусть человек порадуется.
Она так – отвлекается. От любви. Разрушительной любви.
Когда-то спаслась бегством от бывшего мужа. Тайком – ночью – с ребенком. Мыкалась по углам. Настрадалась. Сын – это самое важное, самое главное в ее жизни. Любовь, доходящая до обмороков.
Сын женился. Но брак рухнул. Мать разрушила. Разгоревшаяся ненависть к невестке парализовала разум. У сына не было еще опыта защищать семью. И жена ушла. Подала на развод.
Ревность – да. Болезненное ощущение, что она – мать – не нужна – тоже да. Вероятно, я так думаю, у нее даже разум мутился.
Сын женился во второй раз. Быстро родился ребенок. Почти сразу – после регистрации.
Все заново. Как в первый раз. Только невестка оказалась женщиной сильной.
Была развязана война. Невестка и свекровь. И первая сделала все, чтобы защитить семью от второй. Перед матерью мужа закрыли дверь.
Сын сейчас встречается с мамой на стороне. Например, приезжает к ней домой. Или они иногда гуляют по улице. Видятся, конечно, редко.
Придет к ней, она беспокойно на него посмотрит: не похудел ли? Нет ли бледности? Ставит на стол его любимые блюда. И при этом обязательно скажет, что его жена ничего подобного никогда не приготовит.
Иногда вдруг решит, что «у мальчика» старые грязные носки. Достанет из шкафчика новые. Заставит переодеться. Или какой-нибудь свитер, заранее приготовленный.
Сын не возражает. Покорно подчиняется. Затем уходит, чтобы приехать, к примеру, через месяц.
К внуку бабушку не допускают, чтобы не сделать из него оружие в сражении. Она его почти не знает.
Так и живут.
Плохо спит по ночам. Думает о несправедливости. И о жестокости. Жалеет «несчастного сына», который живет «с этим чудовищем». Чудовище, что не пускает в свой дом родную мать мужа. И настраивает внука против бабушки.
Обо всем этом думает и думает. До головной боли.
Ей семьдесят. Продолжает работать. Потому что дома можно сойти с ума.
Позвонит мне. Мы же однокурсники. Только она постарше. И в институт поступила позже. Так вот, позвонит и спросит: «Тебе еще не надоело на пенсию жить? Пойми, назначение человека, пока он в состоянии ходить, работать, работать и работать». И про себя: что она не уволится. Если только выгонят. Или на работе сознание потеряет.
Слушаю ее. И не возражаю. И не сержусь. Потому что она так «отдыхает». Говорит про хозяйственное мыло, про кипяченую воду, про работу до последнего – и отдыхает. Отвлекает свой мозг от мучительных размышлений. Так ей легче.
Ничего уже не сделать. Любовь не спрашивает, когда приходит. И безумная любовь тоже не спрашивает.
