История наша родная, русская, любым своим местом, за какое ни возьмись, кого хошь взбаламутит, а пуще всего иного – смута; разумею я, естественно, людей интересующихся. Многие наши литераторы не прошли мимо этой теме. Испил из этой чаши и Алексей Толстой. Результат известен – несколько великолепных по стилю и художеству литературных произведений.
Повесть построена в виде воспоминаний престарелого князя Туренева, положившего на седьмом десятке зарок самому себе – потрудиться, чем Бог вразумит. Бог вразумил – наказал изложить письменно необыкновенное житие блаженного Нифонта, благо довелось князю от самого отрочества и до достижения зрелости многократно встречаться с оным Нифонтом на своем жизненном пути.
Непростой путь к святости одолел Нифонт, вступив на него сперва дьячком, а потом и священником при церкви Николая-чудотворца в Коломне. Там же, в Коломне, в своем городском осадном дворе, спасаясь от погромов, сидел отрок князь Туренев с матушкой. Здесь и произошло их первое свидание: извергнутый протопопом из состава церковного причта со словами «Николай-чудотворец и без тебя обойдется», ставший безместным, а, стало быть, и бездоходным, явился поп Наум (так его до пострижения звали) на княжеский двор. И вот в каком виде: «худой, борода спутанная, глаза беловатые, дикие, из подрясника полбока выдрано, – тело видно».
А надо сказать, что вообще попы безместные составляли в наших городах (Коломна в описываемую эпоху, при Борисе-царе, не была исключением) своего рода вольницу: всегда драные и нечесанные, стояли праздно на торгу в ожидании клиентов, то есть, нуждающихся в духовных отправлениях горожан; между тем, для скорейшего препровождения времени, боролись между собой, и на кулачках дрались, и бранились матерно. Понятно, что к этим духовным отцам обращались или очень бедные или очень экономные обыватели.
Поп Наум, угрожая епитимьей, вытребовал у матушки-княгини нагольный полушубок да шапку баранью, и, со словами – «Пойду в степь – воровать. Все равно теперь пропадать. Мы, русские люди, все проклятые. У нас дна нет» – хлопнул дверью и ушел. «В темноте, на улице, слышим, засвистел, из слободы ему безместные попы откликнулись. Матушка заплакала, – так стало нам всем страшно».
Это было первое свидание рассказчика с попом Наумом, впоследствии блаженным Нифонтом.
Прошло с той поры более году. Голодные времена прошли, но покою в народе не было. Народ сбивался в кучи на площади у пустого гостиного двора, слушал всякую чепуху: про то, как знающие бабы человеческий след вынимают; про то, как вышли из Волыни колдуны и разбрелись по русской земле – народ смущать и портить; и про то, как скоморохи по деревням скачут, крутятся и на дудках дудят, а после раскинут рогожную палатку, поставят в ней «Египетские врата» и заманивают народ глядеть, пятерых за копейку. «А посмотришь в те врата, засосет, затянет – закружится голова, и летит человек через те врата в место без дна, в пропасть, где ни земли, ни солнца, ни звезд – бездна. Так все село и выведут лихие люди». Вам, читатель, эти врата ничего не напоминают?
Некоторые людишки кричали на торгу воровские поносные слова про царя Бориса. Если кого ловили, то били на площади кнутом и вырезали язык. Но народ не унимался. Пошли слухи, что вместо царевича Димитрия зарезан в Угличе другой отрок, а сам царевич, войдя в возраст, собирает в Самборе, в Речи Посполитой, войско – идти воевать отцов престол и очищать опоганенную православную веру.
Вот при какой обстановке явился в Коломне поп Наум. Явился же так: в образе странного человека с прелестной грамотой от царевича Димитрия. Ту грамоту он нацепил на гвоздь, вбитый в столб, у которого столба у нас на торгу воров казнили, и ту грамоту стал читать дьячок пропойный: «Во имя Отца и Сына и Св. Духа. Не погиб я воровским промыслом злодея Годунова, ангел божий отвел руку убийцы, зарезали другого отрока, не меня…» И еще много чего другого в той грамоте было написано, а в конце: «А вам, всем православным, крепко стоять за истинную веру и за Бориса не стоять, а кто захочет – бегите к казакам на Дон».
Православные встали за веру крепко: народ взволновался, стрельцы разбили ворота воеводина двора, бегали по подворью, ругались матерно, искали воеводу убить, а, как не нашли, сорвали замок в подклети, выкатили бочку вина, и пили сами и посадских людей поили, и земских, коих много в ту ночь пришло из деревень в Коломну.
Всему этому воровству зачинщик и голова был поп Наум. Наутро он ушел, уведя с собой стрельцов, дьячка пропойного и немало слободских ребят, которые поотчаяннее, да прихватив с сбой пушечный наряд, зелья к нему и рухлядишки, что успели награбить.
Это было второе свидание отрока князя с попом.
Прошел еще год. Беда шла за бедой, пустела земля русская. Умер Царь Борис: сел ужинать, и лопнула у него утроба, изо рта потекла грязь. Молодому царю Федору все изменили, Басманов со всем войском передался Димитрию, народ в Москве принял тайных послов Димитрия, Плещеева и Пушкина, которые читали грамоту на Болоте и на Лобном месте – сулили великие милости. Боярин-князь Василий Иванович Шуйский кричал с Лобного же места, что убит в Угличе поповский сын, а царевич спасся Божьей помощью.
Ударили в набат, кинулись в Кремль, скинули царя.
На другой день приехавшие от Димитрия князья Голицын и Масальский с товарищами зарезали царя Федора и царицу-мать, и народ выкрикнул царем Димитрия.
Об этой перемене стало известно в Коломне и, по совету коломенского протопопа, матушка-княгиня с сыном поехала в Москву – бить государю челом, просить землишки, черных людишек и животов и просить – сколько даст.
Там же в Москве повстречались в третий раз с попом Наумом.
Въехал Наум верхами с двумя казаками на двор, где княгинюшка с сынком остановилась, стал пиво пить. Сам красный, пьяный, злой, в добром кафтане черном, при сабле. Со злобой спросил у хозяина: «Ты из Димитриевых али за истинного царя?» Потом говорил воровские речи на царя Димитрия, потом спьяну повалился животом на коня, казаки заржали, и все трое выскочили, как без ума, из ворот, запустили вскачь по слободе – только пыль да куры полетели в сторону.
В ту же ночь вошло в Москву казацкое войско, стрельцы взбунтовались и перекинулись к казакам, убили Димитрия с дружком его, Басмановым, выкрикнули царем Шуйского. Труп Димитрия бросили на Лобном месте, на дубовой лавке. Видят князь отрок с матушкой: из толпы к Лобному месту выбивается человек, всходит к мертвому телу – опять это Наум. Рот разбит, глаза и щека в крови, волоса – растерзаны. И кричит: «Вот вам крест святой, этот на лавке лежит: царь Димитрий, расстрига, вор… Мне верьте… Я кровь за него проливал, будь он проклят…», и сует в руки мертвецу дудочку деревянную, крашеную. Вставил, всплеснул руками, разинул разбитый рот, – хотел, видно, засмеяться, – но пошатнулся, повалился навзничь…
Смута длилась и длилась, и конца ей не было. Объявился Болотников, при нем царевич Петруша, после них – Тушинский вор… Русская земля совсем запустела.
Не буду утомлять вас дальнейшими житейскими перипетиями попа Наума, скажу лишь, что побывал он еще и в юродивых, и в скоморохах. Словом, в смутные времена вел он жизнь самую веселую и разнообразную. Впрочем, как и некоторые другие наши соотечественники. Некоторые из них даже заслужили особое название – «перелеты».
Думаю, из только что прочитанного, да и вообще из того, что нам известно о «смутном времени», и о том, что было перед ним, можно сделать капитальный вывод: смутным временам предшествуют, как правило, смутные же времена. Правда, на истину в последней инстанции не покушаюсь, ибо и сам обуреваем противоречивыми мыслями на этот счет.
Прямо из скоморохов Наум попал в Преображенскую пустынь, там он постригся и принял имя Нифонта.
Прошли годы. Князь отрок женился, родил семерых детей и схоронил матушку-княгиню. Царь Михаил умер, его сын, царь Алексей Тишайший, много воевал, удачно и не очень, покою в государстве не было, мужики от войны и от помещиков бежали на Дон, в низовьях Волги шалил атаман Разин.
Новообращенный инок Нифонт лег во гроб, чтобы скорее умереть – преставиться. Но святость сошла на него не сразу: некоторое время, полежав, восстал он из горба, хулил Христа и Божью матерь, кричал простые слова, скрипел зубами и на братию кидался. Потом залег в болоте голый, и комары и слепни покрыли тело его и язвили. «Все тело его покрылось язвами и коростой, и гнусы больше не садились на него, и он не мог умереть».
Тогда он, испросив у игумена благословения, молча взялся за самую тяжелую работу: пахал на волах целину, зимой рубил и возил лес на постройку келий, весной взборонил вспаханный клин и засеял овсом. «Говорили, что овес не взойдет на Нифонтовом клину. Но овес взошел и всколосился, – и буйный вышел овес. Нифонт собрал его и повеселел. Но уст не раскрыл и не облегчил себе трудов. Молчит он уже двадцать лет. Теперь стал стар и светел. Часто приносят ему богомольцы детей, он берет их на руки, и целует, и гладит, и глядит им в глаза, и детям оттого легче».
Вот каким было последнее свидание князя Туренева с Нифонотом. Придя в Преображенскую пустынь на богомолье, князь увидел Нифонта – служка монастырский указал на него.
«Блаженный шел из березовой рощи, был худ, высок и прям, в черной, до земли, рясе, в клобуке с белым крестом. Шел легко. Из-под клобука глядел на нас светлыми, как свет, уже не этой земли жильца, блаженными глазами. Подойдя к нам, остановился, поклонился низко и прошел, будто травы не касаясь ногами».
