Считается, что экспансия христианского мира в северо-восточную Европу началась с завоевательных войн короля франков Карла Великого, которые он вел против древнегерманского племени саксов с 772 по 804 годы, заставив в итоге побежденных язычников принять новую религию. Причем новообращенные настолько прониклись навязанной им верой, что в середине X века уже их бывший герцог, ставший королем Германии Оттоном I (потом также прозванным Великим), решил в свою очередь христианизировать следующих по порядку восточных соседей. Не повезло проживавшим за Эльбой и на берегах Южной Балтики абодритам (бодричам), вильцам и сорбам, известных под собирательным именем венды. Но тут процесс шел настолько туго, что даже через полтора века очередной культуртрегер в лице саксонского герцога Лотаря Супплинбургского не мог похвастаться по-настоящему масштабными успехами. Саксонцам пришлось сосредоточиться на побережье Эльбы, балтийское взморье отдав на откуп датчанам. Однако лишь когда к делу подключился князь Польши Болеслав III Кривоустый, хотя бы часть померанцев и лютичей удалось-таки заставить признать Христа – вместе с польским господством.
Королей, герцогов и прочих князей в их завоевательных устремлениях всячески поддерживало (а то и просто подстегивало) христианское духовенство, мечтавшее об увеличении паствы. Ради этого тогдашними богословами была разработана целая теория, согласно которой, все земли к востоку от Эльбы якобы еще с незапамятных времен были христианскими. А значит, фактически речь идет и не о завоевании вовсе, а о возвращении утраченного. То есть, действия агрессоров не только абсолютно законны, но даже высоконравственны!
«Ибо это наш Иерусалим, изначально свободный, низведенный в раба жестокостью язычников».
Менее изысканным в идеологическом отношении был другой активно использовавшийся цивилизаторами предлог, согласно которому, война с язычниками-славянами являлась всего лишь необходимой самообороной от их постоянных набегов.
И хотя теологи признавали, что истинное обращение в христианство должно быть исключительно добровольным, это можно считать всего лишь словесным флером. Поскольку в реальности предпочтение отдавалось методам политического давления или военного принуждения, а летописи были переполнены восхвалениями героев, огнем и мечом насаждавших «истинную веру». В связи с этим совсем не удивительно, что еще в 1107 году появился план крестового похода против вендов, по-прежнему упорствовавших в своих заблуждениях.
Хотя, конечно же, главной причиной начавшегося Drang nach Osten изначально было обретение того самого Lebensraum, то бишь, жизненного пространства, о котором грезили все европейские (и прежде всего германские) завоеватели вплоть до Гитлера. Действительно, начиная со второй половины XI века, в христианской Европе наблюдался резкий прирост населения, вследствие чего на западе и в центре континента стало тесновато. А так, выступив против местных язычников, можно было получить, кроме духовной награды еще и вполне себе материальную выгоду. В проповедях об этом говорилось прямо:
«Если крестоносцы пожелают, они могут завоевать самую лучшую страну для поселения. Хотя язычники скверны, их земля обильно одарена мясом, медом, мукой и птицей; и если бы она была хорошо возделана, никто не смог бы сравниться с ней по богатству ее продукции».
Нет, все-таки, полабские славяне неспроста отождествляли христианство с рабством и иностранным господством, предпочитая в лучшем случае выдворять восвояси с некоторых пор повадившихся к ним монахов-миссионеров…
Подходящий для христиан момент настал по ходу подготовки ко Второму крестовому походу в Палестину. Как известно, самым ярым его вдохновителем был монах цистерцианского ордена Бернард Клервоский. Он развернул широкую кампанию по вербовке крестоносцев, особенно усердствуя при этом в германских землях. Все шло довольно успешно, пока на рейхстаге (имеется в виду высший законосовещательный орган Священной Римской империи) во Франкфурте 13 марта 1147 года большая группа немецких рыцарей – в основном из числа саксонской знати - объявила, что охотнее будет сражаться не против сарацин, до которых еще черт-те сколько ехать, а против славянских язычников - они-то вон, можно сказать, под боком.
Но узаконить такие намерения мог только папа Римский. В начале апреля Бернард встретился с Евгением III. И убедил своего бывшего ученика, на которого имел огромное влияние, официально одобрить нападение на вендов, оформив его как предприятие в рамках Второго крестового похода. Тем более, что схожие с саксонскими настроения бытовали и при дворе короля Альфонсо VII Кастильского. Его рыцари также предпочитали не погибать в ближневосточных пустынях, а продолжить реконкисту Пиренейского полуострова, где еще прочно сидели мавры.
Фактически поставленный перед свершившимся фактом (пардон за тавтологию), папа был вынужден дать согласие на Вендский крестовый поход, ставший первой санкционированной Святым престолом военной кампанией в Прибалтике. У Евгения попросту не оставалось выбора, ибо вздумай он противиться или того хуже – осудить инициативу саксонцев, дальнейшая вербовка крестоносцев наверняка столкнулась бы с большими трудностями. А может, папе и самому импонировали идеи Бернарда. Как бы то ни было, отныне Второй крестовый поход представлялся христианской общественности как единое наступление на неверных сразу на трех фронтах.
«Он (Евгений III - ХП) объяснил, что точно так же, как некоторые христиане готовились к борьбе за освобождение Церкви на Латинском Востоке и как испанские принцы готовились к борьбе с мусульманами, другие готовились к борьбе со славянами-язычниками, - пишет Ибен Фоннесберг-Шмидт в своей книге «Папство и крестовые походы в Прибалтику, 1147-1254». - <…> папа обратился ко всем христианам и изложил суть кампании против славян. Целью этой кампании, по словам Евгениуса, было подчинение язычников христианской вере и пропаганда христианской веры среди них. Таким образом, он фактически разрешил применение силы против язычников, чтобы обратить их, что является поразительным противоречием каноническому праву».
Впрочем, как теперь понятно, в вопросах права «цивилизованные европейцы» на редкость эластичны. Римский папа в данном случае был даже куда более сдержан, нежели его учитель – Бернард Клервоский. Тот прямо запрещал заключать перемирие с язычниками -
«…до тех пор, пока, с Божьей помощью, они не будут либо обращены, либо уничтожены».
Уже гораздо позднее некоторые западные исследователи, видимо, несколько шокированные таким радикализмом, попытались хоть немного обелить кровожадного богослова. Мол, на самом-то деле Бернард выступал против насильственного крещения и злополучную формулировку не следует понимать буквально. А слово «уничтожены» лучше заменять на «подчинены».
Рассказывайте свои сказочки кому-нибудь другому, господа евроисторики!
Как бы то ни было, Евгений III гарантировал отправлявшимся на славян крестоносцам такую же индульгенцию, какую один из его предшественников – Блаженный Урбан II, инициатор Крестовых походов даровал их участникам в Святой земле. Однако при этом оговаривался, что в Вендский поход могут отправляться лишь те, кто не успел возложить на себя крест, намереваясь воевать на просторах Палестины.
Что ж, понтифика тут вполне можно понять: число желающих сэкономить на дорожных расходах, а главное, вместо хорошо вооруженных полчищ мусульман иметь дело со сравнительно немногочисленными и относительно слабо оснащенными отрядами вендов, грозило оказаться слишком большим. Наверняка с аналогичной целью крестоносцы в землях славян не получили тех светских привилегий, которыми обладали их собратья, сражавшиеся на Ближнем Востоке. Жен и детей будущих ветеранов «славянского фронта» не брали под защиту на время отсутствия их мужей и отцов, против самих походников можно было возбуждать судебные иски, на освобождение от уплаты долгов также не приходилось рассчитывать – как и на льготные займы.
Впрочем, главным интересантам Вендского крестового похода все перечисленные послабления были малоинтересны. К слову, точно не известно, кто именно первым озвучил инициативу вместо Палестины отправиться в Прибалтику. Предполагается лишь, что это мог быть кто-то из саксонских князей, не состоявших в союзе с приграничными славянами. Наиболее влиятельными считают старого вояку Альбрехта Медведя, давно уже зарившегося на вендские земли южнее Эльбы, и молодого (ему едва исполнилось 18) да раннего Генриха Льва, имевшего большие виды на территории севернее этой реки. Кстати, Генрих тесно взаимодействовал с датчанами, которые практически ежегодно совершали набеги на вендов, и были не прочь присоединиться к более крупной экспедиции.
А она, по всему, выходила на редкость масштабной: согласно летописным данным, немцы собрали 100 тысяч бойцов, столько же выставила Дания, плюс 20 тысяч поляков, которые также решили поучаствовать. Впрочем, наверняка хронисты, как это у них водится, привирали, ведь 220-тысячное войско попросту не смогло бы прокормиться в диких лесах. Однако в любом случае нет сомнений, что силы крестоносцев были довольно значительными.
Правитель бодричей Никлот, прознавший о скапливающихся на границах вражеских полчищах, первым делом распорядился еще более усилить свою главную крепость – Добин, а кроме того возвести на предполагаемом направлении главного удара ряд укреплений поменьше. Вместе с тем он отчаянно хотел избежать войны с заведомо более сильным противником. Поэтому попросил саксонского графа Адольфа II Гольштейнского, с которым состоял в союзных отношениях, о заступничестве но получил отказ.
Поняв, что драться все-таки придется, Никлот решил ударить первым. Мстя вероломному союзнику, в конце июня налетел на поселения немецких колонистов вдоль южной Эльбы, захватив имущество и взяв пленных. А затем послал свой военный флот на только что основанный город Любек, уничтожив поселение, успевшее вырасти у стен тамошнего за́мка, а сам за́мок подвергнув трехдневной осаде.
Известие о нападении славян скорее обрадовало, чем огорчило крестоносцев, получивших отличный повод «ответить на ничем не спровоцированную агрессию». Как только во второй половине июля под Магдебургом собралась часть войска, Медведь тут же повел ее во владения гаволян и лютичей. Чуть погодя на бодричей двинулась армия под началом Льва.
Славяне применили скифскую тактику: избегали крупных сражений в открытом поле, где неминуемо были бы разгромлены превосходящими силами противника, отступая в леса и болота, стараясь измотать интервентов частыми стычками. Войска Альбрехта Медведя достигли столицы племени брежан – Хоболина (современный Хафельберг в ФРГ), оттуда направились к Мальхову, где разорили главное святилище вендов, и наконец, осадили сначала сильную крепость Деммин, а потом – город Штеттин (теперь – польский Щецин). Интересно, что его обитатели, дабы смягчить тяготы осады, установили на башнях кресты. После этого к крестоносцам отправились делегаты, которые заявили, что жители Щецина уже давно являются христианами, но не против укрепиться в вере – только желательно посредством проповедей миссионеров, а не подвергаясь избиению оружием. Крестоносцы, понесшие изрядные потери в непрестанных боях с партизанами, охотно пошли на переговоры, завершившиеся заключением мира.
Еще меньше информации о том, как действовал крестоносный контингент под командованием Генриха Льва. Относительно подробно летописцы повествуют разве что об осаде крепости Добин. Немцам помогали датчане, но так неумело, что лишь увеличивали общие потери к великой досаде своих союзников. А когда руяне (в принципе, это те же бодричи с острова, который теперь называется Рюген) атаковали стоявшие на якорях и плохо охраняемые датские боевые корабли, незадачливые потомки викингов быстренько свернули лагерь и убрались восвояси.
В итоге с Добином вышло примерно то же, что со Щециным-Штеттином: захватчики предпочли заключить мирный договор, обязывавший вендов принять христианство, а их предводителя Николта – платить дань бывшему союзнику Адольфу Гольштейнскому.
«Однако вскоре после ухода армий <крестоносцев> венеды вернулись к своей языческой вере», - замечает Фоннесберг-Шмидт.
Никлот, действительно, так и не принял христианство. Он погиб в одном из боев (на заглавной иллюстрации – картина художника Теодора Шлёпке) по ходу нового крестового похода на бодричей, предпринятого Генрихом Львом и датским королем Вальдемаром I Великим в 1160 году.
Исходя из всего вышеизложенного, можно говорить едва ли не о провале вооруженной христианской миссии в еще языческих славянских землях. Слабым утешением Альбрехту Медведю и Генриху Льву послужило лишь то, что Второй крестовый поход на Ближнем Востоке закончился немногим лучше. Обескураженные западноевропейцы усиленно рассуждали о причинах позорного фиаско. Одни считали это делом рук диавола. Другие подозревали, что дело в крестоносцах, грешивших больше установленных индульгенцией пределов. Подвел черту под этими спорами все тот же Бернард Клервоский, посоветовавший принять случившееся как волю Божию.
Возможно, так оно и было.
