Где Жиль? А Жиль в лесу. Его кондитерская La Foret, что по-русски означает «Лес», расположена в одном из самых живописных и бойких мест Переславля-Залесского – в самом центре, у Сергиева моста. Здесь утки и чайки, и аллея вдоль берега, где светят вечерами сквозь листву длинношеие фонари, и купола церквей – вот они, рядом… Ароматы свежеиспеченных круассанов вплетаются в атмосферу древнего русского города на удивление гармонично.
Текст: Наталья Разувакина, фото: Александр Бурый
«Где Жиль?» – в очередной раз оглядываюсь я и вижу его – как всегда, легкого, улыбчивого, с неподражаемым блеском ярких глаз… Но ему снова некогда, он подвижен как ртуть, он уже переговорил с шеф-поваром и менеджером – и растворился, оставив в воздухе флёр истинного французского обаяния. Или это просто запах кофе?
МАКАРОН И КАРТА МИРА
День, когда мы наконец встретились с Жилем Вальтером для обстоятельной беседы о жизни, оказался не самым удачным для La Foret: не получились макароны. В стенах кондитерской слово «макароны» автоматически читается правильно: нет-нет, не наши привычные мучные гарниры, а разноцветные таблетки миндальных безе. Во Франции их, кстати, покупают исключительно в подарок, здесь же – лакомимся сами… Так вот макароны как раз и не получились. Жиль разводит руками: осень! Резко изменилась погода, подул холодный ветер – и тесто среагировало! И шеф-повар обескуражен, ведь технологию он нарушить не мог… Процесс священен, о нем Жиль может говорить долго и вдохновенно. О том, например, что крем для пирожных нельзя забыть на столе на десять минут, ведь свежесть продукции – дело чести. О том, что лишние 2 грамма соли на мешок муки сделают весь мешок непригодным для выпечки, хоть выбрасывай…
Но мне хочется не про продукты, мне интересен сам Жиль, его линия жизни. И не зря я позвала поучаствовать в беседе и его Лику – русскую женщину, жену… Ведь – сherchez la femme?
Но нет. «Понимаешь, его история с Россией – это история не про нас с ним, не про наш союз, а про его самореализацию. У каждого человека есть своя карта мира. Того мира, где ему никто не будет крылья обрубать! Вот для Жиля этот мир – Россия», – объясняет мне Лика сразу самое главное, пока мы вдвоем сидим за столиком у окна в ожидании, когда Жиль закончит наконец ртутное движение среди гостей и сотрудников своей лесной полянки.
ВЕЧНАЯ СВЕРХСРОЧНАЯ
…Ему 50 лет, а в России он – со студенчества. Родом из маленького городка в Эльзасе. Мама – учительница, папа – директор завода. Жиль поступил в парижский экономический вуз на факультет, связанный с международной экономикой. Когда же пришло время службы в армии, выбрал альтернативный вариант – службу по контракту на мирной ниве. В случае Жиля это была работа во французском посольстве в Москве.
Россия притягивала как магнит. Сведения о Советском Союзе как о далекой стране одинаковых людей, грустных и странных, полученные из школьных учебников, были перечеркнуты еще во время первого путешествия в Петербург, в начале 1990-х. А в Москве Жиль – экономический атташе Франции – оказался, зная всего лишь несколько русских фраз. Однако жить предпочел не внутри посольства, а среди москвичей, общался много и жадно, к тому же и поездок по всем странам СНГ было предостаточно – и русский язык освоился сам собой. Пролетели 16 контрактных месяцев, и был заключен еще один контракт, и еще…
Постепенно контрактник-сверхсрочник понял: я здесь живу. В России.
Но откуда все эти поджаристые круассаны и разноцветные пирожные, почему вдруг – кондитерская? Где карьера экономиста-международника, ведущего французского специалиста по России? Неужели Жиль Вальтер, птица высокого полета, выбрал траекторию столь приземленную?
Такие вопросы могут возникнуть только в русской голове. Во всяком случае, не во французской. «Они не только очень любят покушать, у них отношение к еде – предмет национальной гордости! – рассказывает Лика. – И готовит дома Жиль почти всегда сам, я у плиты не стою, но даже не в этом дело… У них профессии, связанные с приготовлением пищи, чрезвычайно престижные и, как правило, мужские!»
Так что никакого шага назад – линия только на взлет, уверенная и прямая.
СНЫ О ЧЕМ-ТО БОЛЬШЕМ
Приземлившийся наконец у краешка нашего стола хозяин заведения разъясняет, что уважение, каким пользуется во Франции кондитер (не путать с пекарем и, тем более, с поваром!), сравнимо ну разве что с уважением к работе шахтера или сталевара у доменной печи здесь, в России. На кондитера во Франции учатся три года, причем половина времени это практика. И это работа, которую надо любить настолько, чтобы внутренне согласиться ею жить. Именно потому, наверное, в производственном цехе La Foret (здесь же, под крышей симпатичного желтого домика) персонал чуть ли не сплошь французский. Местные жители, впрочем, тоже пробуют. Их берут и… увольняют. Или они увольняются сами. Менеджер резок: «Да потому что русские не любят работать! Не хотят и не умеют! Не выдерживают – по 70–80 часов в неделю, и объемы наши – это же не дома на кухне! И день зарплаты чтоб в начало алкогольной сессии не превращать! И вставать в пять утра – каждый день!» Жиль выслушивает горячий монолог своего товарища (русского, кстати) и снижает градус: «У меня некоторые русские и по 100 часов в неделю работали. И работать они умеют. Но француз живет для работы, а русскому надо понимать, что он делает и для чего, ему всегда надо что-то больше…»
Круассаны в любой французской кондитерской в Москве, или в Нью-Йорке, или, допустим, в Токио примерно одинаковы. И только в маленьком российском городке у Жиля Вальтера они не просто как в Париже, а как в лучшем парижском заведении. Да! Чуть не забыла: еще полсотни лет смахните для аутентичности. Это тот самый праздник, который всегда с тобой. Та самая Франция, которая – любовь и боль. Боль, потому как нет больше страны детства нашего героя, в чем он все глубже убеждается с каждым своим посещением родителей, оставшихся в далеком Эльзасе. Если б не они – и не ездил бы. «Ностальгии нет, вообще. Там каждый сам по себе, никто не гуляет по улицам вечерами… Есть районы, куда ни врач, ни пожарный не поедет – боятся. Там совсем мрачно».
А в La Foret – легко и ярко, и та самая Франция из песен и фильмов нашего детства… В противовес – и по велению души! Души владельца кафе, конечно. Ведь нужно быть французом, чтобы кондитерское дело стало делом чести, чтоб свою сказку в жизнь претворять – через добывание настоящего сливочного масла («только из Белоруссии, там еще советские ГОСТы!»), через тщательный выбор муки («годится и самая дешевая, местная, но надо дать отстояться – будет больше клейковины!»), через строгость гастрономической традиции, священного ореола вокруг которой русскому человеку ощутить, кажется, не дано. Это не хорошо и не плохо, просто такая ментальность. Мы в массе своей в отношении к еде – скорее, вангоговские едоки картофеля. Жиль уже не удивляется, что в его кафе почти не заходят местные жители. Посетители – в основном туристы: приехавшие на пленэр художники или москвичи, снявшие здесь на лето домик… «Я открывал кондитерскую в 2016 году с расчетом, чтобы хоть раз в неделю люди, здесь живущие, приходили бы ко мне всей семьей, устраивали бы маленький праздник… Французы ведь тоже не едят пирожные каждый день, но вот раз в неделю – непременно! Цены у нас ниже московских, сдерживаю именно поэтому. Но – увы. Переславцы лучше купят раз в неделю торт за 300 рублей в супермаркете за углом, чем придут сюда…».
ВСЕ – В ЛЕС!
Тем не менее La Foret в Переславле-Залесском – место особое, магически-притягательное для разного рода чудаков, не умеющих жить обыденно, от зарплаты до зарплаты. Здесь собираются художники, поэты, философы всех мастей. Как-то темным холодным вечером зашел некто в длинном подряснике, отрекомендовался странствующим монахом и попросил чего не жалко, ибо денег нет. Не жалко для него оказалось большой кружки какао с маффином в придачу. Сидел, грелся, говорил-говорил… А еще кошка как-то все в окна заглядывала, являлась с неделю одна и та же. Была кошка ничья – стала Жиля и Лики. Первого своего кота, кстати, Жиль двадцать лет назад с дискотеки принес… «Он всех готов собрать, а собак наших балует как! То сыру им, то колбаски, но им же нельзя! Очень животных любит, дома-то в детстве у него только птички были, а сейчас… так, пять кошек у нас, значит, и две собаки», – загибает пальцы Лика.
Да что кошки. Недавно в цокольном этаже здания Жиль открыл бар – и статус клуба свободных людей теперь ощущается в La Foret еще реальнее. Картины местных художников по стенам, библиотека редких книг (бери с полки, читай!), сцена – и оборудование отличное, хороший звук… Концерты, встречи, литературные вечера.
Интересно, что вокруг Жиля, в его уголке Франции у Сергиева моста, собрался круг людей, что оставили однажды мегаполисы и выбрали, ощутив как свою, ту же точку на карте России, что и Жиль. «Переславль – он же особенный… Кто сюда жить переберется, у того начнется все с нуля, и много испытаний пройти придется, но обязательно к новому выйдешь. К чему-то главному!» – делится Лика. Рассказывает, как долго они с Жилем искали место для будущей своей дачи и оказались здесь случайно в гостях. И купили домик – сначала холодный, летний… И как тянуло сюда из Москвы даже зимой, и притянуло. Перебрались совсем. А кафе назвали La Foret – так, потому что Переславль-то ЗаЛЕСский! Москва рядом, на машине менее двух часов, – а будто и впрямь в лес уехали… В тот самый мифический русский лес, что служит тайной метафорой глубинного ухода от суеты мирской. Ухода в себя. И к себе истинному, и к корням своим…
О ХОРОШИХ ПРОДУКТАХ, СВОБОДЕ И ЖЕНЩИНАХ
«Когда я, бывая во Франции, пытаюсь говорить о России, о свободе, о возможностях, которые открываются только здесь, то меня даже слушать не хотят, – с явной горечью говорит Жиль. – Мои ровесники, приятели-одноклассники, считают, что я обработан российской пропагандой. Но ведь в Европе утрачена даже свобода слова! Попробуй где-то изложить свои мысли о происходящем в мире, и если они будут отличаться от официальной линии государства – тебя уволят с работы, тебя просто никуда на работу не возьмут! А то, чем я тут занимаюсь, во Франции сейчас просто невозможно: задушат налоги. Да и работать так желающих все меньше, люди стали не те. Лет через двадцать останутся ли вообще настоящие кондитерские в Париже? Я говорю о России, о стране, где возможно свободно дышать, развиваться, делать свое дело, и меня слышат мои родители и люди их поколения. Они еще помнят другую Францию, они способны думать…».
Кофе остывает, круассан на блюдечке дразнит меня все сильней, и, решив уже закруглить беседу, я устраиваю небольшой блиц. Всего три вопроса, и первый из них – про француженок. Как же не поговорить с французом о женщинах? Ох, лучше б не спрашивала. Обычно ровно веселый Жиль вдруг начинает едва ли не кипятиться. «Это же очевидно, понимаешь, очевидно! Русская женщина – это женщина! А французская – давно уже не женщина! Как я могу относиться к существу, которое оскорбляется в ответ на мою галантность? Которое не дает заплатить за себя в кафе, открыть перед ней дверцу автомобиля, помочь надеть пальто? Сын моего друга учится в Париже в институте, завел роман с француженкой, и вот они разругались, когда он помог ей выйти из машины! Она оскорбилась, она начала материться! И это – женщина?!»
В разговор вступает Лика, горестно подтверждая, что массовая эмансипация лишает привлекательности и мужскую половину европейцев – ей приходилось видеть французского дипломата, даже не думающего уступить кресло вошедшей даме при отсутствии других мест для сидения… Казалось бы, мелочь, но женщина стала другом, товарищем и братом, одним из одинаковых пластмассовых человечков в мире, будто построенном из «Лего», и мир этот стал скучнее стократ… Где же французский шарм? «О, это уже миф!»
Еще вопрос – о русских. Что же в нас главное – на его французский взгляд? Жиль призадумался. Молчал. А потом сформулировал четко: открытость и честность.
Лика, прожившая в свое время во Франции год (тоже по контракту – работала с детьми и учила язык), дала свои пояснения. В западном мире статус человека важнее самого человека. К тебе относятся тем или иным образом исключительно в зависимости от твоего статуса. Тебе радуются или тебя не замечают, с тобой учтивы с прохладцей или тебе подобострастно заглядывают в глаза, только просканировав автоматически твой уровень потребления. Как одет, на чем приехал, где работаешь, с кем знаком. В России же человек – это именно человек. А все остальное, все связи-должности-одежки – дело восемнадцатое. Тем более что и меняется все это – в одночасье. Отсюда и отношения. Мы живем все вместе под одним небом, мы готовы скорбеть вместе и вместе радоваться, и радоваться друг другу – просто так… Что европейцу и непонятно, и ошеломительно. После опыта жизни во Франции окунуться в наш российский мир бывает фантастически хорошо… Именно этот мир и оказался Жилю точно по мерке. Именно этот мир запечатлен на той самой личной карте его. Хотя думает он всю жизнь по-французски и сны видит – о детстве – эльзасские…
«Мне не хватает здесь моих французских друзей, моих приятелей, с которыми я вырос, – отвечает он на мой последний вопрос о нехватке привычного, – и еще не хватает… хороших продуктов! Но я ни секунды не пожалел, что переехал в Россию, потому что только у России сейчас есть шанс…».
Жиль не договорил, что за шанс, потому что мы видим вдруг в окне огромную радугу, и выбегаем на улицу, и смеемся, и говорим друг другу, что это – добрый знак.
А радуга такая красочная, толстая, как в пластилиновом мультфильме, стоит коромыслом над всем Переславлем-Залесским, над всеми нашими лесами, над лесом–La Foret… Цвета ее – яркие, как самые что ни на есть натуральные красители тех самых пироженок-макаронов, которые сегодня не получились. А завтра – получатся, точно-точно!
