Из "Записок" Николая Гавриловича Левшина (1807 г.)
Недолго, по возвращении из аустерлицкого похода, продолжалась гарнизонная служба гвардии. Победы Наполеона в Германии над пруссаками, при Йене и проч., тревожили всю Европу, и Россия, хотя далеко на севере, но все составляет значительное звено могущественного и просвещеннейшего материка.
Император Александр I, кабинет его и опытные дипломаты заняты были решением задач, предлагаемых Наполеоном всей европейской политике вообще и каждому государству особенно, а к довершению и подкреплению требований, французы били немцев на голову, да и русским досталось при первой попытке порядочно.
У русских сборы недолги: ранец за плечи, тесак на бедро и ружье в руки, вот и готов. 24-го февраля 1807 года вся гвардия выступила в поход к Риге (здесь война четвертой коалиции). Во время похода уже порядком узнали, что разрыв с французами произошел формально, что Наполеон громит Пруссию, с тем, чтобы ее совершенно уничтожить и что император Александр I объявил себя защитником короля Вильгельма III (здесь отец имп. Александры Федоровны) и лично со своей армией и гвардией идет встретить коварного врага.
Вся Германия и весь свет рукоплескали рыцарской решительности государя русского и ожидали с великим нетерпением, чем решится борьба столь могущественных наций.
Поход был довольно неприятный по затруднительности весеннего времени и по всему видно было, что поспешали; марши были по 30 верст с лишком, дневки редки. Разлившиеся реки не останавливали; везде были приготовлены переправы, самые исправные: ни одного несчастного случая не произошло в походе.
В Ригу гвардия вступила большим парадом 15-го марта 1807 года. Здесь мы узнали о победах Наполеона и о разорениях, претерпеваемых прусским королевством. В Риге только дневали и пришли в Митаву также только на дневку.
Полковник наш, граф Сент-При (Эммануил Францевич) приказал графу Растиньяку, шевалье де ла Гарду, князю Хилкову и мне явиться к нему в полной форме; тут поехал он с нами в близ города находившийся замок и объявил нам, что мы едем на свидание с французским королем (здесь Людовик XVIII).
Старинный, совершенно обветшалый замок представился глазам нашим. По нечистой лестнице вошли мы в комнаты, которые от древности и не призору также удивили нас. Мебель самая старая, обтертая и оборванная показывала, сколь в бедном положении находятся обитатели его.
Стены хотя и обтянуты были штофными обоями, но изодранными, и лоскутки их висели со стен, а золоченые рамки полиняли и золочение только кое-где блестело. В приемной зале встретили нас человек пять придворного штата королевского, в числе коих был и герцог Ангулемский (сын Карла X).
Они все одеты были в партикулярные платья, весьма много уже изношенные фраки. После обычных приветствий ввели нас в кабинет к королю. Кабинет не был украшен и меблирован лучше всех прочих апартаментов, которые мы проходили. Король Людовик XVIII, хотя и не в самых преклонных летах, толстяк, но в подагре, сидел в вольтеровских креслах недвижимо, он с приятной улыбкой поклонился нам.
Графа Сент-При посадил близ себя и с большим удовольствием разговаривал с ним. Все мы были ему по очереди представлены и стояли поодаль. В это время мог я увериться, что вижу точно потомка из рода Бурбонов; носы особенной формы, принадлежащие сей династии, не изменяют им. С нами занимались разговорами свита королевская и герцог.
Герцогиня Ангулемская (дочь несчастного короля Людовика XVI) сидела рядом с королем, с самым жалостным лицом. Женщина росту довольно изрядного и худая, как скелет. Костюм короля был ватошный синий сюртук и звезда ордена св. Духа. Свидание продолжалось не более часу и, при прощании, король нам сказал следующее:
- Messieurs, battez bien les français, mais eparguez les après, car ce sont mes enfants (Господа, побейте хорошенько французов; но, после того, имейте к ним снисхождение, потому что они мои дети).
На другой день свита королевская отплатила нам визит в Митаве и полковник, со своего полка офицерами, дали славный обед господам маркизам в трактире, чем они все были чрезвычайно довольны. Господа эмигранты очень нас полюбили, даже открыли свои тайны, показывая нам залог своей верности - это орден св. Людовика, зашитый между сукна и подкладки, который они никогда не снимали, с той минуты, когда были принуждены бежать из своего отечества.
Чувствовал ли король, что, чрез самое короткое время, он лишится и сего пристанища? После несчастного фридландского сражения, бедствующий король поспешно уехал в Англию со всей своей свитой. Чувствовал ли он и то, что чрез 6 лет будет на престоле прародителей своих? Все в руце божьей. Дивен Господь в чудесах своих и судьбы Божьи неисповедимы.
Вот забавное происшествие. В трактирах что делается? Пьют, едят и играют в биллиард. Я никогда не любил играть; но шутя перекатывал шары. Тут подходит ко мне какой-то немецкий франт и весьма учтиво предлагает мне сыграть с ним партию. Не отговариваясь, я начал с ним играть на стакан воды и выиграл партию.
Противник мой стакан воды выпил. После сего предлагает опять играть; тут я ему предложил играть на деньги. Немец тотчас же согласился, сказав: - Не угодно ли на 5 талеров, на что я ему отвечал: - Никак не согласен, а на 5 червонных, то готов, - вынимая из кармана деньги. В самое это время входят наши офицеры и двое из них, слыша наше условие с немцем, отзывают меня в сторону и со смехом говорят мне тихо:
- Помилуй, что ты делаешь, с кем ты хочешь играть, это сам маркер и биллиард есть его собственность; он вчера нас обыграл, ты не играешь, а шары катаешь.
- Так и быть, попробую счастья, - отвечал я и в ту ж минуту деньги, 5 червонных, бросил в блузу; немец сделал то же и мы принялись сражаться. Товарищи мои ушли в другую комнату, шумели там и смеялись. Битва наша с немцем кончилась тем, что я партию выиграл, высыпал деньги в карман и пошел к насмешникам с объявлением о победе. Тут смех и шум поднялся у нас общий.
- Как же вам вообразилось, чтобы я не выиграл первой партии у маркера или записного отъявленного игрока; они на первую и даже на вторую партию всегда поддаются новичку, увидев полный кошелек золота. Теперь вопрос: буду ли я продолжать играть с ним?
Не теряя времени, я приказал подать обед с вином на 5 персон и угощал на выигрышные деньги любезных приятелей своих. Обед наш был самый забавный, не столько ели, сколько хохотали. По окончании шумного обеда, взяв шпагу и шляпу, пошел я чрез биллиардную, чтобы идти на службу и действительно спешил не опоздать за приказом и к наряду, ибо я был батальонным адъютантом.
Тут атаковал меня проигравшийся немец, предлагая мне еще играть; но я извинился тем, что иду поспешно на службу, - к тому же, вы сказали сами, что желаете со мной сыграть партию, а я сыграл с вами две.
Находившиеся при сей сцене стали смеяться и уходить из биллиардной, закусив губы, а г. немец остался с предлинным рюбарбативным (здесь хмурым) лицом, тяжело вздыхая, видя меня удаляющегося. На другой день почти весь город узнал о проигранных им двух биллиардных партиях.
Походом поспешали, несмотря на распутицу, и 1-го апреля весь корпус уже был в Юрбурге, на переправе реки Неман, чрез которую переправлялись на плашкотах (паромах плавучих). На границе мы встречены были самим королем прусским Фридрихом Гильомом III и семейством его.
Король с принцами и многочисленной свитой верхом встречал нас на берегу. Вид его показывал смущение и некоторую радость, усматривая надежду в избавлении себя и царства своего от опаснейшего врага, гонителя его, Наполеона.
При въезде в город, владения прусского, королева Луиза выехала в карете. Экипаж ее нисколько не был отличен от весьма посредственных прочих, составлявших ее кортеж. Всех экипажей было при ней только четыре.
Император и король подскакали к карете королевы и стояли во все время, пока проходили войска скорым шагом. Королеву не мудрено было заметить, ибо она была красоты и приятности необыкновенной. Печаль, написанная на лице ее, сообщала всякому, видевшему ее в сии минуты, какое-то чувство сострадания и воспламеняла готовность на защиту царственного семейства, терпящего явное бедствие и требующего самой скорейшей помощи.
При вступлении в Пруссию, король принял "на себя" выдавать войскам провиант и фураж под квитанции и войска не имели недостатка ни в чем. Не могу умолчать о последствиях, кои произошли от сего квитанционного продовольствия. Стыда наделали довольно.
Многие квартирьеры и прочие чины, приставленные к принятию провианта и фуража, давали старшинам и рихтерам в деревнях преглупо выдуманные квитанции, например: "Некто был, некто брал, некто квитку дал" и множество сему подобных. Чем же вся эта галиматья кончилась?
По возвращении в С.-Петербург, прусский король сам лично таковые квитанции, при свидании в С.-Петербурге вручил Александру I и государь повелел нарядить комиссию для счета и разбора квитанций, а как сего было не исследовать, не счесть было невозможно, то и заплатили пруссакам втрое больше, чем следовало.
Квартиры были также весьма удобные. Чрез две недели гвардия подошла уже к действующей армии и расположилась невдалеке от Эйлау. Не доходя до назначенных нам квартир, надо было переправляться чрез реку Прегель; полк лейб-гвардии Егерский был в авангарде, следственно первому переходить пришлось.
По причине весны и необычайной быстроты реки, невозможно было и подумать пускаться на паромах, а как непременно должно было о сем донести главнокомандующему, то корпусный командир наш, г. Кологривов (Андрей Семенович), и отправил меня со строгим приказом непременно доставить донесение цесаревичу Константину Павловичу, который давно уже (находился) на противном берегу, в расстоянии от переправы милях в 15-ти или более.
Военная служба не терпит ни представлений, ни невозможностей, ни медленности. В ту ж минуту я усиленно завладел рыбачьей лодкой и, с двумя гребцами прусскими и одним унтер-офицером, пустился по реке. Скоро достигли мы средины, где стремление воды было столь сильно, что нас уже не несло, но завертело, тогда закружилась у меня голова и я упал в лодке без памяти.
Гребцы более уже не правили, а молились Богу и прощались с жизнью. Очнулся я и вижу, что мы у берега; долго не понимал, где я? Товарищи мои также терпели морскую болезнь, но опомнились прежде меня и не знали, что со мною делать; лили мне на лицо воду и собирались тащить меня на землю, считая погибшим.
Тут, отдохнув с час, не более, пошли мы вдоль берега и находясь на противоположной стороне против стоящего у реки нашего корпуса, дали знать, что благополучно переехали, надев на предлинный шест шинель мою и кивер. Никто верить не хотел, что мы живы остались.
На третий день моего путешествия в главную квартиру, встретил я адъютанта цесаревича Шульгина (один из братьев), ехавшего встречать корпус наш к реке; ему я сдал бумаги и взяв от него приказы словесные и повеления в пакетах, возвратился к полку, который нашел уже на сей стороне переправившимся на больших барках, доставленных прусским правительством из города Кенигсберга.
По окончании довольно опасной переправы, от всего гвардейского корпуса отправлен был я с донесением к великому князю цесаревичу Константину Павловичу с тем, чтобы получить повеление, куда идти, по квартирам или в лагере стоять, ибо весь корпус, отойдя от реки миль 5, сошелся вместе и, заняв небольшое селение, не знал, кому куда следовать.
Строго приказано было мне поспешить с ответом. На переменных верховых лошадях, в полусутки, добрался я до штаб-квартиры цесаревича. На беду, пришлось ехать ночью; поутру, на заре, оба мы с проводником-почтарем задремали. Хотя я имел осторожность лошадь мою дать на аркан почтарю, но аркан отвязался и я вдруг очутился путешествующим по воде, до самых колен.
Вздрогнув от внезапного ощущения холода, взглянул и вижу перед собой открытое море, а товарища моего и след простыл. Что же это было? Лошадь моя отвязалась от аркана, проводник дремлющий ехал вдоль по дороге; моя же лошадь, чувствуя себя на свободе, повернула с дороги к озеру и стала пить. Насилу я выбился из воды, весь измок до пояса и, догнав вожатого, разбранил почтаря по-русски и по-немецки.
К 9-ти часам утра приехал или, лучше сказать, притащился по ужаснейшей грязи к какому-то великолепному замку. Тут, въезжая на широкий двор, увидел я, что великий князь (Константин Павлович) сидит на креслах, при лестнице, под колоннами, при самом входе в дом. В ту же минуту я сошел с лошади и подошел к свите великого князя; с меня текло, как с гущи, и лица не было видно из-за грязи.
Все смеялись и сожалели, а цесаревич приказал мне подойти к себе, расспрашивал о корпусе, все ли благополучно; после смеялся и шутил надо мною, говоря: - Вот, как ты замаскирован, что и мундир узнать нельзя.
Потом приказал подать себе почтовую трубу, висевшую на шее проводника моего, и начал надуваться, наигрывая в трубу какую-то кавалерийскую зорю. Тут, оборотясь к адъютанту своему Олсуфьеву (Николай Дмитриевич), сказал ему: - Накорми ты мне этого Левшина и поскорее отпусти. Мне же: - Ну, брат, ступай.
В полчаса бумаги были готовы; есть мне ничего не дали (да и, кстати, ибо это была великая суббота), отдыхать было некогда и я тут же пустился в обратный путь, поспешая сколь возможно. На самый праздник Светлого Воскресенья явился я к своему полку и едва дали людям разговеться, как в ту же минуту ударили генерал-марш и весь корпус двинулся в поход.
В последних числах апреля расположился наш полк не в дальнем расстоянии от Фридланда, по деревням. Штаб-квартира графа Сент-При была в Клостер-Шпрингборн, бывший прежде католический монастырь. Нигде не видел я такого множества прекрасных цветов, как тут, в особенности нарциссов; весь двор монастырский покрыт был ими, точно молоком облит.
При приближении вспомогательных войск российских, начались было переговоры перемирии. Наполеон испытал сильный удар российского оружия. Генерал барон Беннигсен (Леонтий Леонтьевич) выиграл тут генеральное сражение; командовал сам Наполеон, но был принужден отступить и размышлять о перемирии.
Переговоры продолжались тайно и более 5 недель, но кончились по обыкновению новой войной. Наполеон, как страстный охотники до ссоры и драки, не согласился на миролюбивые предложения.
9-го числа мая, на самый день св. Николая, известно уже было всем, что скоро встретимся с французами. Этот день я именинник; ко мне собрались многие и затеяли пирушку не на шутку. Обедали, перепились, но тогдашнего века люди и сумасбродничали, как безумные, ибо большая часть офицеров была молодежь.
В самом разгаре пированья заметили, что хозяин исчез; я, видя дело плохо, скрылся на чердаке дома; меня отыскали, притащили на двор и на плаще начали качать и кричать ура, но видя, что я не только не опомнился, но еще и обезумел, вздумали нести меня купать в пруде.
С громом полковой музыки, на плаще, понесли мена едва дышащего к воде. На мое счастье, всю эту церемонию встретил полковник Потемкин (Яков Алексеевич), бывший мой батальонный командир; он воротил и разогнал всех, не то именинника, наверное, бы утопили.
Чрез несколько дней получено было секретное повеление готовиться к походу, ибо военные действия снова начнутся. Отпраздновав Троицын день в Клостер-Шпрингборне, вся гвардия тронулась по большому тракту к городу Гутштадту.
Очень памятно мне было, что накануне Троицына дня был я в штаб-квартире графа Сент-При и видел в монастыре весь двор его и палисадники, покрытые нарциссами и тюльпанами, много любовался ими; на самый же праздник все исчезло, не было ни одного, а все отнесены в церковь, для украшения внутренности храма букетами и гирляндами весьма искусно.
На третий день нашего выступления, расположился весь гвардейский корпус лагерем не в дальнем расстоянии от городов Липштадта и Гутштадта. Война была открыта наступательная. Укрепленные города, местечки и деревни на реке Пассарге были "вдруг", в одно время, атакованы 24-го мая и мы со всех пунктов французов сбили.
Л.-гв. Егерский полк, состоящий только из двух батальонов, сего ж числа был командирован к дивизии генерала Дохтурова (Дмитрий Сергеевич), на правый фланг армии, за 3 мили от Гутштадта. В 2 часа по полудни прибыл наш полк к селению Ломиттену; тут сделали привал и несколько поотдохнули.
На сем привале граф Сент-При послал меня отыскать деревню, где перевязывают раненых. Версты за полторы от линии нашей вправо и ближе к неприятельским аванпостам пришлось мне ехать по ржи. Рожь хотя и очень была высокая, но в меня французы стреляли беспрестанно, ибо я по пояс был виден и золотое шитье и кивер блестели издалека.
Благодаря Бога, я добрался до деревни благополучно. Тут увидел я весь ужас адских терзаний. Здесь пилили ноги, там резали руки, подальше к полю или в садах хоронили; стон и вопль неумолкаемый выгнал меня. Спросив об имени деревни, я тем же путем возвратился к полковнику своему и донес об исполнении приказания его; между тем показал ему и то место, откуда в меня французы стреляли.
По возвращении моем, тотчас же скомандовали во фронт и полк наш, хотя и должен был, по жребию, с л.-гв. Семёновским батальоном полковника Криднера (Карл Антонович) составить один батальон, но полковник Криднер нашел какую-то отговорку и от жребия уклонился. Через полчаса, не более, уже наших раненых понесли или перевязывать, или тех, которые из них умерли, хоронить.
Перед укрепленной деревней Ломиттен был сосновый лес, в коем глубокий овраг. В этом овраге, на противоположной стороне, французские вольтижёры или стрелки, подкопав коренья толстых сосен, своротили вверх кореньями под гору, так что вершины и сучья делали приступ почти невозможным, а коренья, как щиты, охраняли от выстрелов.
Наши егеря долго размышлять не стали. Граф Сент-При со своим 1-м батальоном пошел в обход оврага, влево, под самые сильные картечные выстрелы, где был тотчас же тяжело ранен картечью в ногу; принявший команду капитан Вульф был убит; но, несмотря на такую невзгоду, батальон достиг реки Пассарги, прогнав неприятельскую колонну за мост и батареи.
2-й батальон, под командою полковника Потемкина, взял приступом овраг; егеря лезли по ветвям с неимоверною храбростью. Урон с нашей стороны был значителен: много было побито пулями вертикально в голову (в маковку). Вытеснив французов из лесу, соединились с 1-м батальоном, перешли чрев реку Пассаргу и подлетели к укреплениям, мигом полезли на батареи.
Егеря втыкали ружья и штыки в земляные укрепления и так лезли по ружьям, как по лестницам. Неприятель успел увезти пушки с батарей, но оставил укрепленную свою позицию и деревню Ломиттен. Занятие деревни так было поспешно, что, когда наши вошли в барский дом, нашли стол, уставленный кушаньями и бутылками, из которого сидевшие генералы и прочие собеседники едва успели выскочить, бросив весь свой багаж.
Кто знал бонапартовских воинов, то поверит, что это было точно так. Они говаривали: ma foi il est impossible, pour que le gredins de russes parvienent jusqu’a nous (Эти бездельники русские не дойдут до нас, - это невозможно), но нередко ошибались.
Многих наших офицеров переранили (тут ранили и меня. Брата Александра ранили в руку), Энгельгардту ногу отпилили на месте, а Огонь-Дагановского (?) убили.
На батарею первый взбежал прапорщик Александр Павлович Левшин. Генерал Дохтуров, наблюдая с возвышения действие гвардейских егерей, как главнокомандующий на этом пункте, прислал адъютанта узнать фамилию того офицера, которой первый взбежал на батарею и махал шпагою, призывая своих егерей. За cie дело прапорщик А. Левшин получил золотую шпагу "за храбрость".
После взятия деревни Ломиттен, приказано было идти л.-гв. Егерскому полку к Липштадту, для присоединения к армии, стоявшей между сего города и Гутштадтом. Все единогласно кричали о храбрости гвардейских егерей. Когда полк вступал в линию главной армии, то все полки кричали: "Славно, славно! молодцы гвардейские егеря!" и каждый солдат уделял егерям, что имел из провианта своего, ибо полк наш дня три почти ничего не ел; по взятии деревни Ломиттен нам едва дали отдохнуть часа 3 или 4.
Я получил сильный удар в грудь вскользь обломком от гранаты; меня отвезли (в) г. Вормдит (?), а оттуда в Гейльсберг, где я получил некоторую медицинскую помощь.
Чрез несколько часов по приезде в Гейльсберг, узнали мы, что вся армия отступает и уж авангард в гейльсбергском укреплении. Вскоре услышали канонаду, а потом и перестрелку. Казаки начали очищать город от обозов.
Гвардия подошла было к самому городу и мне хотелось повидаться с братьями; но это было дело невозможное, ибо завязалось сражение. Когда увидел я новых раненых, в числе коих и генерала Вердеревского (Николай Иванович), то надобно было повиноваться казакам и я поехал в Гумбинен.
В Гумбинене был получен приказ от генерала Гаевского (?) поспешно всем обозам и раненым ехать в пограничный город Юрбург. Юрбурге обозы и кто только в силах был выносить скорую езду, поспешали, ибо на дороге узнали о проигранном сражении при Фридланде.
По дороге к Юрбургу, обогнал нас Изюмский гусарский полк, который спешил на рысях поспеть вовремя для прикрытия обозов и город Юрбурга. На наших глазах полк искал брод на реке Немане и храбрый их командир, генерал Юрковский (Анастасий Антонович), первый бросился в реку; за ним весь полк, по два, переправился с великой опасностью.
Обозы переправлялись на плашкотах против самого города и мы видели ясно, как некоторые гусары падали с лошадей, а иные опрокидывались с лошадьми на стремнине реки и тонули без малейшей помощи; их уносило быстротой воды.
После моего приезда в город сделалась ужасная суматоха. Гусары начали выгонять обозы и тяжести по Рижской дороге, а раненым офицерам приказано было получить подорожный от генерал-майора Маркловского (Александр Осипович), кто куда желает. Мне выдали паспорт в город Орел (номер моего паспорта был 238-й).
Тут случайно на улице встретился я с братом Николаем Павловичем Левшиным; он был ранен в правое колено, пулею, при Фридланде. Он мучился ужасно; но отпилить ногу не соглашался. Вместе мы поехали в Ригу. В продолжение всей дороги от Юрбурга до Риги было совершенное адское мученье слушать стоны раненых и умирающих.
Брат кричал день и ночь. Кое-как добрались мы до Риги. Тут отвели нам удобную квартиру в доме баронессы Гротгуз (?). Лучший доктор Зоменер пользовал нас; мне он скоро помог и я в две недели встал на ноги, а брата Николая Павловича обрек на смерть: сему несчастному надо было отнимать ногу выше колена; Николай Павлович не согласился и прострадав более полумесяца, скончался 10-го июля, в самый тот день, когда л.-гв. Егерский полк, возвращаясь в С.-Петербург, вступил в Ригу.
Отряд из этой роты, в которой служил Николай Павлович, провожал печальную процессию до могилы, отдав последний долг положившему жизнь свою за отечество троекратными выстрелами у храма на с.-петербургском кладбище.
Командир гвардейского корпуса генерал-лейтенант Кологривов, почти все офицеры двух л.-гв. Егерских батальонов и много офицеров других гвардейских полков присутствовали при погребении.
Брат мой Александр Павлович (убитый при Бородине в 1812 году), быв легко ранен в руку, находился при полку и после погребения пробыл в Риге 9 дней; поехал догонять полк, а потом, получив отпуск, отправился с печальным известием в Москву. Скорбь сия едва не причинила смерть матушке его. Екатерина Николаевна несколько месяцев сходила с ума, в исступлении плевала и бросала святые иконы и вытерпела жестокую горячку.
Оставшись в Риге один, со скорбью душевной о потере брата Николая Павловича, с которым я всегда был дружен, единственное мое занятие были книги и по вечерам, до заката солнца, прогулка в садах и изредка по улицам.
Один раз шел я по площади, на которой выстроен был балаган для кукольной комедии. В сем театре, как (значилось) на афишке и гравюрах лубочного издания, лучшая пьеса была гигантского роста кукла-женщина, танцующая вальс, а из-под нее выпрыгивающие ребятишки, попарно, тоже танцующие; затем вдруг выстрелит пистолет (читал я в афишке) и из робы женской составится балон, а из ног лодочка; в эту лодочку попрыгают все выскочившее из-под куклы, мирмидонов, человек до 100, и балон, качаясь тихо в воздухе, нагруженный сим народом, улетает.
Каково было мое удивление, в самое то время, когда я читал афишу, сделался ужаснейший треск и крик. Задняя стена в балагане проломилась, а оттуда посыпались всех наций люди обоего пола; многое переломали себе руки и ноги и больно перебились. Всеобщий шум заглушал стон ушибленных и плачь комедиантов, ибо их в тотчас же потащили в полицию к ответу за худое устройство балагана.
Еще 15-го июня все раненые офицеры оставлены были в Риге, вероятно, для того, чтобы сохранить в тайне фридландское несчастное сражение. По получению официального известия о свидании императоров Александра I и Наполеона в г. Тильзите, на острове реке Неман, и о заключении мира с французами, 27-го числа июня, все, кто мог ехать, отправились в Россиию по воле, кто куда желает.
Выехав из Риги, на первой же станции со мной случилось происшествие. В то время как тройка моя скакала по гладкой дороге, окруженная облаками пыли, кол, лежавший вдоль дороги, попал под ноги коренной лошади; противный конец, поднявшись, уперся в конец телеги и проткнул весь "перед" в одну секунду. Как громом пораженная, лежала опрокинутая телега и все пассажиры, разбросаны были на несколько сажень, а лошади, с передними колесами, ускакали в ближнюю деревню.
Всем нам порядочно досталось, бока долго болели, особенно у немца Готхарда, ехавшего со мной, из милости, до Москвы. Страннее всего: везя в коробе, стоящем на передке, посуду из композиции "под мрамор", кол попал прямо в короб, проткнул короб насквозь, а разбился только один стакан.
