Что бы, интересно, сказал Александр Николаевич Островский, драматург и театральный деятель, если бы узнал, что через сто пятьдесят лет после его смерти житель города Москвы так зачитался его пьесой, что проехал свою остановку?
Это сегодня был я. А читал я не читанную никогда «Пучину». Непостижимая вещь. Написана в сто раз проще и экономнее «Своих людей», которые принесли Островскому славу: Гоголь пришел на чтение пьесы и простоял у притолоки, не садясь, чтоб никому не мешать, слушал — не сбежал. Гоголь! Островскому двадцать например шесть, птенец и дебютант — а Гоголь главный писатель и гений.
Да и выпустили Островского на разогрев, перед основным блюдом в лице известной литераторши графини Ростопчиной — а именно он и сорвал аплодисмент.
И вот что интересно: пьеса поразила всех своим ярким языком, языком московского купечества, который Островскому был известен досконально. А Гоголь — при всем его несравненном мастерстве — так не умел. У него нет сословных различий в языке, и кажется, он не заботился тем, чтобы их выражать. А у Островского заговорили именно купцы, заговорили так, как никто больше говорить не может — только они.
На одном из обсуждений пьесы (а Гоголь слушал ее чтения не один раз) Гоголя спросили, что стало бы с комедией, если все ее разговоры перевести на обыкновенный, простой язык. «Да, — сказал Гоголь, — может быть, она тогда кое-что потеряла бы». И тут же заговорил о сюжете, который интересовал его гораздо больше языка.
Кажется, что «Пучина» — это ответ Гоголю. Ничего не потеряла бы. Приобрела бы. В «Пучине» нет такого речевого самоцветья, нет избытка, но есть такая точность и такая сила понимания, как именно сделать, что тот же эффект возникает при минимуме средств — и поэтому все глубже.
Чехов про последний акт «Пучины» сказал, что ему и за миллион такое не удастся написать и что, будь его воля, он ставил бы и ставил этот акт. Ставил бы и смотрел, ставил бы и смотрел. Чехов! Который своей новой драмой, кажется, разделал Островского под орех, забрав себе весь двадцатый, да и двадцать первый век тоже.
Да, все так и есть. Ставить и смотреть. А я бы все ехал в метро и читал, ехал бы и читал эту «Пучину»...
Потом бежал мимо дома, где квартировал Островский, и мысленно махал ему рукой. А мы все печалимся о том, как быстро устаревает сегодня и смешнеет вчера, нам с ними уже несподручно и немодно, нам бы завтра обогнать... Будто послезавтра мы будем мудрее и найдем рецепт, схватим за загривок жизненную волну. А глянь, все уже написано — и не сегодня, и не вчера даже, а позавчера, а то и раньше.
Островский не знал, что такое айпэд, на котором я читал, и что такое метро, в котором я ехал. Но как он сделал, что я пропустил станцию и все делал и делал закладки в своей электронной читалке? Вот вопрос.
А у вас было такое, что вы зачитывались и проезжали свою остановку? С какой книжкой в компании?
