Всем утра доброго, дня отменного, вечера уютного, ночи покойной, ave, salute или как вам угодно!
По абсолютно независящим от вашего Русскаго Резонёра обстоятельствам выход новых статей, к сожалению, существенно замедлился, превратившись буквально в штучный (увы, лишь в эфирно-умозрительном смысле) товарец. Обещать наверстать упущенное в ближайшее время благоразумно не стану, но всем подписчикам и читателям канала - искренняя признательность за поддержку.
А у нас же сегодня - очередной день из жизни великой империи... Все события датированы стилем старым, посконным, "родным".
1804 г. октября 23-го сибирский генерал-губернатор Иван Селифонтов, получив из Сената документ, в котором правительство Китая уведомлялось о том, что согласованная было посольская миссия в Китай откладывается (и то правда - что спешить-то? Когда Господь создавал время, он создал его достаточно), пишет Императору Александру:
Имев щастие получать высочайший вашего императорскаго величества рескрипт от 3 числа минувшаго сентября и лист от имяни Правительствующаго Сената в китайский Трибунал об отложении предназначеннаго в Китай посольства до будущего года, поручил я оный лист иркутскому гражданскому губернатору по прежним примерам отправить с нарочным к находящимся в Урге китайским пограничным правителям, вану и амбаням, при особом его письме с прозьбою о препровождении онаго в Пекин с соблюдением в сем случае обрядов, каковыя при подобных отношениях употребляются.
К слову сказать, обещание свою российское правительство выполнило, и уже к концу 1805 года в Ургу прибыло посольство, возглавляемое графом Ю.А.Головкиным. Дальше трёхмесячного "сидения" в Урге дело, однако, не сдвинулось, и всё из-за неприемлемых - с точки зрения европейской дипломатии - требований местных правителей, например, чтобы посол прежде, чем приступить к «пиру», совершил три коленопреклонения и девять поклонов перед жертвенником и троном. Попытки изменить обряд и уменьшить совершенно бесстыдное количество требуемых даров (были изложены в соответствующих списках) результатов не принесли, в итоге - к великому неудовольствию Петербурга - посольство вынуждено было вернуться ни с чем. Так что... может был и прав Сенат в 1804-м году - поспешай, не торопясь!
С 23 октября 1811 года начались регулярные занятия в торжественно открытом четырьмя днями ранее Царскосельском Лицее. Распорядок дня был следующим:
6 утра — подъем, сборы, молитва;
7 — 9 — уроки;
9 — 10 — завтрак;
10 — 12 — уроки;
12 — 13 — прогулка;
13 — 14 — обед;
14 — 17 — уроки;
17 — 18 — полдник и прогулка;
18 — 20:30 — выполнение домашних заданий, танцы и фехтование по средам и субботам;
20:30 — ужин;
22 — вечерняя молитва, сон.
Несложные подсчёты: на занятия - 7 часов, ещё пара - на домашние задания, питание - четырёхразовое, весьма строгое наблюдение за воспитанниками... Казалось бы - не слишком ли отдаёт казармою? Особенно для вчерашних домашних питомцев, обучавшихся всяк по-своему и бог знает кем... Однако же только краткий перечень персоналий первого выпуска заставляет призадуматься: насколько полезной для государства оказалась идея воспитывать будущих, всесторонне и гармонично образованных управленцев! Я сейчас намеренно не стану упоминать лицеистов, по различным причинам карьеры не сделавших (хотя, вопрос тут, конечно, более риторический, кто полезнее оказался для Отечества - Пушкин, Пущин или Корф?), пробегусь лишь по некоторым...
Александр Горчаков - глава МИДа, канцлер
Дмитрий Маслов - тайный советник, руководитель Департамента разных податей и сборов
Сергей Ломоносов - дипломат, чрезвычайный посланник и полномочный министр при Нидерландском дворе
Модест Корф - действительный тайный советник, государственный секретарь, членом Государственного совета, директор Санкт-Петербургской публичной библиотеки
Фёдор Стевен - выборгский губернатор
Сергей Комовский - действительный статский советник, помощник статс-секретаря Государственного Совета
Фёдор Матюшкин - адмирал, сенатор, полярный исследователь
Павел Юдин - управляющий Санкт-Петербургским главным архивом иностранных дел
Владимир Вольховский - генерал-майор
Александр Корнилов - тайный советник, сенатор, в разные годы губернатор киевский, вятский, тамбовский...
Список далеко не полон, но уже сам по себе может послужить изрядной основою для сразу нескольких обширнейших циклов... Но, пожалуй, я не стану откусывать от каравая уважаемого всеми Архивариуса Кота! Отмечу лишь, что до Лицея подобное "созвездие" будущих "первых лиц" государства дали России, пожалуй, лишь московская Межевая канцелярия, да тамошний же Архив Коллегии иностранных дел.
23 октября 1820 года Император Александр Павлович пишет княгине С.С.Мещерской - бывшей своей фаворитке и, как поговаривали, матери своего незаконнорожденного сына Николая Лукаша - будущего генерал-лейтенанта, сенатора и военного губернатора Тифлисской губернии.
«Мы заняты здесь важнейшей заботой, но и труднейшей также. Дело идёт об изыскании средств против владычества зла, распространяющегося с быстротою при помощи всех тайных сил, которыми владеет сатанинский дух, управляющий ими. Это средство, которое мы ищем, находится, увы, вне наших слабых человеческих сил. Один только Спаситель может доставить это средство Своим Божественным словом. Воззовём же к Нему от всей полноты, от всей глубины наших сердец, да сподобит Он послать Духа Своего Святого на нас и направит нас по угодному Ему пути, который один только может привести нас ко спасению»
Речь идёт о трудах Императора на ниве созданного по его же инициативе Священного Союза (подробнее об этом можно прочитать в цикле "Однажды 200 лет назад"), призванного защищать идеи целостности Европы и её монархий. Я, однако же, прошу обратить внимание на бросающийся в глаза дух мистицизма и какую-то даже исступлённую религиозность Александра: все эти "владычество зла", "тайные силы", "сатанинский дух", "путь ко спасению"... Да, поневоле можно лишь посочувствовать младшему брату Государя - Николаю Павловичу, вынужденному после смерти первого собирать "государственный конструктор" буквально из ничего, из недоделок, из полуфабрикатов и так и не получивших воплощение идей. Прослыть "Северным сфинксом" - это, разумеется, очень мило и симпатично, но управлять страною посредством мистицизма, да ещё и исключительно с заграничных конгрессов - метод явно неэффективный и ожидаемо могущий привести к катастрофе. Что, собственно, и случилось...
23-м октября 1830 года датировано письмо князя Петра Андреевича Вяземского из подмосковного Остафьево к графине Долли Фикельмон. Вкратце предыстория послания такова... Наконец-то прощённый Государем, князь вновь принят на службу. Поведение его в столице носит... самый фривольный характер: будучи всегда чрезвычайно женолюбивым, он, находясь в Петербурге вне семьи (перевёз её лишь в 1832 году), охотно ухаживает сразу и за Долли, и за "Донной Соль" Смирновой-Россет, и за сестрою Долли - признанной красавицею Екатериной Тизенгаузен. Игривость тона в переписке между ними позволяет полагать, что далее эпистолярных дружеских шалостей дело не заходило, но взглянуть на князя Петра несколько с необычного угла зрения - крайне любопытно, тем более, что его знаменитый стиль и реноме остроумца здесь показательны как никогда:
«Мне нет необходимости говорить Вам, графиня, насколько я был тронут тем, что Вы так любезно и по-дружески обо мне вспомнили. Вы должны это понять. Ваше письмо – такое же доброе и любезное, как и Вы сами, почему я его бесконечно ценю. Нужно ли мне говорить, что оно произвело на меня впечатление одной из ваших интимных вечеринок, впечатление, которое отвечает тому, что есть самого благожелательного и сердечного в улыбке. Вы должны вспомнить об особенностях этой симпатии, которую Вы мне разрешите рассматривать как доказательство Вашей дружбы. Да, Ваше письмо переносит меня в Ваш салон, разделенный на несколько федеральных государств, но управляемый одной и той же конституцией, основанной на любезной и разумной свободе и оживляемой Вашим присутствием. Мне кажется, что я вхожу туда, покашливая, что я стремлюсь приблизиться к кружку, в котором Вы преимущественно председательствуете, что я там обосновываюсь, принимаю тамошнее подданство и приношу присягу на верность и преданность. Эти приятные иллюзии позволяют мне забыть, что cholera morbus нас разделяет и лишает меня возможности узнать, когда же я смогу явиться и возобновить приятную привычку к понедельнику, четвергу и субботе..."
И не могу не процитировать ещё один образчик мрачноватого и горького княжеского "любовного" остроумия - в его строках, посвящённых 72-летним Вяземским собственной... приёмной внучке Марии "Мэри" Ламсдорф, последней страсти постаревшего поэта. Ах, что за неугомонный умница!
"...Но вечно что-то закорючкой
Глядит в моей лихой судьбе:
В вас рад я любоваться внучкой,
Но деду я не рад в себе..."
Вернувшийся из-за границы издавать дописанный наконец первый том "Мёртвых душ" Николай Васильевич Гоголь 23 октября 1841 года пишет из Москвы Николаю Михайловичу Языкову - поэту, которого он трактовал следующим образом: "Имя Языков пришлось ему недаром. Владеет он языком, как араб диким конём своим, да ещё как бы хвастается своею властью»
Только теперь, из Москвы, пишу к тебе. До сих пор я все был неспокоен. Меня, как ты уже, я думаю, знаешь, предательски завезли в Петербург; там я пять дней томился. Погода мерзейшая – именно трепня. Но я теперь в Москве и вижу чудную разность в климатах. Дни все в солнце, воздух слышен свежий, осенний, передо мною открытое поле, и ни кареты, ни дрожек, ни души, – словом, рай. Обнимаю и целую тебя несколько раз. Жизнь наша может быть здесь полно-хороша и безбурна. Кофий уже доведен мною до совершенства, никаких докучных мух и никакого беспокойства ни от кого. Я не знаю сам, как это делается, – но то справедливо, что если человек созрел для уединенной жизни, то в его лице, в речи, в поступках есть что-то такое, что отдаляет его от всего, что ежедневно, – и невольно отступаются от него люди, занятые ежедневными толками и страстями. Пиши и опиши все. Происшествий внешних у нас обоих немного, но они так много связаны с внутренними нашими происшествиями, что все для нас обоюдно любопытно. У меня на душе хорошо, светло. Дай бог, чтоб у тебя тоже было светло и хорошо во все время твоего ганавского затворничества, – я молюсь о том душевно и уверен твердо, что невидимая рука поддержит тебя здрава и здрава доставит тебя мне, и бог знает, может быть, достанется нам даже достигнуть рука об руку старости, все может сбыться.
Пройдёт совсем немного времени и состояние душевной упокоенности Гоголя сменится на прямо противуположное, московский цензурный комитет печатать "Мёртвые души" запретит, и только благодаря хлопотам влиятельных друзей поэма с некоторыми исключениями будет положительно рассмотрена в Петербурге. В свет книга выйдет лишь в 1842-м.
23 октября 1868 года в Ницце в возрасте 73 лет умирает тот, кого многочисленные исследователи жизни и творчества Пушкина называли его "злым гением" и даже "демоном" - Александр Николаевич Раевский. Выпускник Московского Университета, участник войны 1812 года и заграничных походов, арестованный на какое-то время по делу о "декабристах" (но, к слову сказать, никого не выдавший, хотя, разумеется, знал многое и о многих), интриган, игравший одновременно и на чувствах влюблённого поэта, и на вполне объяснимых эмоциях М.С.Воронцова, и, кажется, сам испытывавший "кое-что" к Елизавете Ксаверьевне, желчный и всё отрицающий циник... Он даже женился не без скандала! " Он взялся сватать её за другого , а сам женился. История самая скандальная и перессорила пол-Москвы" - писал А.И.Тургенев. Через пять лет после свадьбы его супруга - урождённая Киндякова - скончалась, оставив вдовцу грудную дочь, каменный дом на Большой Дмитровке и недурное приданое, объединив которое со своим наследством, Раевский взялся оное всячески приумножать, обеспечив со временем дочери блестящее и завидное положение. Выйдя замуж за графа Ностица, Александра Раевская прожила в браке всего два года, повторив судьбу матери и скончавшись от послеродовой горячки в 1863-м. От этого удара Александр Николаевич так и не оправился и, окончательно сдавшись, умер в полнейшем одиночестве за границею... Вот уж, действительно: мы - это то, что мы едим, как ведём себя и... "как слово наше отзовётся!.."
23 октября 1888 года после крушения царского поезда на станции Борки выходит в свет "Высочайшій Манифестъ о чудесномъ сохраненіи жизни Государю Императору, Государынѣ Императрицѣ, Наслѣднику Цесаревичу и всѣмъ Дѣтямъ Ихъ Императорскихъ Величествъ".
"Неисповѣдимыми путями Промысла совершилось надъ НАМИ чудо милости Божіей. Тамъ, гдѣ не оставалось надежды на спасеніе человѣческое, Господу Богу угодно было дивнымъ образомъ сохранить жизнь МНѢ, Императрицѣ, Наслѣднику Цесаревичу и всѣмъ НАШИМЪ Дѣтямъ. Да соединятся молитвы всѣхъ вѣрныхъ НАШИХЪ подданныхъ съ НАШИМИ благодарными Богу молитвами о НАШЕМЪ спасеніи.
Въ трепетномъ благоговѣніи предъ дивными судьбами Всевышняго, МЫ вѣруемъ что явленная НАМЪ и народу НАШЕМУ милость Божія отвѣтствуетъ горячимъ молитвамъ, которыя ежедневно возносятъ о НАСЪ тысячи тысячъ вѣрныхъ сыновъ Россіи всюду, гдѣ стоитъ Святая церковь и славится Имя Христово. Промыслъ Божій, сохранивъ НАМЪ жизнь, посвященную благу возлюбленнаго Отечества, да ниспошлетъ НАМЪ и силу вѣрно совершить до конца великое служеніе, къ коему МЫ волею Его призваны.
На подлинномъ Собственною ЕГО ИМПЕРАТОРСКАГО ВЕЛИЧЕСТВА рукою подписано:
«АЛЕКСАНДРЪ.»
"Как раз в тот самый момент, когда мы завтракали, нас было 20 человек, мы почувствовали сильный толчок и сразу за ним второй, после которого мы все оказались на полу и всё вокруг нас зашаталось и стало падать и рушиться. Всё падало и трещало как в Судный день. В последнюю секунду я видела ещё Сашу, который находился напротив меня за узким столом и который потом рухнул вниз… В этот момент я инстинктивно закрыла глаза, чтобы в них не попали осколки стекла и всего того, что сыпалось отовсюду.… Всё грохотало и скрежетало, и потом вдруг воцарилась такая мёртвая тишина, как будто в живых никого не осталось" - так описывала трагические события Императрица Мария Фёдоровна. Жертвами катастрофы стали 21 человек (после умерли ещё двое). Возглавивший расследование управляющий Обществом Юго-Западных железных дорог С. Ю. Витте утверждал позднее, что предупреждал правительство о недостатках в компоновке царского поезда, другой же расследователь - директора Харьковского политехнического института Кирпичёв - настаивал на версии о сгнивших на данном участке шпалах. В итоге дело было закрыто весьма келейным (для событий с лицами такого уровня) образом, в отставку были отправлены министр путей сообщения Посьет и главный инспектор железных дорог барон Шернваль, звезда же Витте наоборот - взошла... Здоровье самого Императора после трагедии неотвратимо ухудшалось из-за болезни почек, вызванной страшною нагрузкой, когда Александр Александрович, по легенде спасая находящихся в вагоне, удерживал его крышу на собственных плечах.
Наш постоянный корреспондент (и - так уж вышло) по совместительству сын только что упокоившегося Государя Николай Александрович 23 октября 1894 года делает в своём дневнике следующую запись:
Погода поправилась — стало снова тепло. В 10¼ прибыли т. Аликс и д. Берти из Севастополя на «Орле». Были на заупокойной обедне. Какое громадное утешение стоять в церкви рядом с дорогой Аликс и молиться с нею вместе! Завтракали отдельно от Мамá и т. Аликс. В 2½ поехал с моей невестой в Орианду, зашли в церковь, осмотрели мозаичные образа и отправились на plage. Сидели у моря, на том месте, где еще недавно были вместе с незабвенным Папа! Вернулись домой к чаю. Писал телеграммы без конца; милая Аликс помогает мне в этом! После обеда пошли в церковь на панихиду. Вечер провели вместе по обыкновению
Сегодня - уж так и быть - кощунствовать не стану, всё-таки в семье горе, отмечу лишь, что и кончина отца не могла помешать наследнику осматривать мозаичные образа и посещать plage... Ладно хоть, потрудиться пришлось... "писать телеграммы без конца".
И завершим сегодняшний день - как всегда - стихотворением, написанным именно 23 октября. Нынче у нас - вновь тревожный и тонко предчувствующий мистик Блок, год 1899-й... самый конец эпохи... И уже первая короткая фраза заранее настраивает на время новейшее, пугающее... "Век мой, зверь мой, кто сумеет Заглянуть в твои зрачки И своею кровью склеит Двух столетий позвонки?.." спустя 22 года спросит Осип Мандельштам... Ответ будет страшным.
Мне страшно. Чую приближенье
Минут, когда нельзя мечтать,
Когда желанья и стремленья
Душа не может различать.
Когда, поправ законы чести,
Почуяв чей-то робкий гнет,
Душа стремится к жалкой мести,
А ум, сознав, не сознает.
Когда, прельстившись блеском злата,
Питают в сердце смерти страх,
И проклинают всё, что свято,
И поздно каются в слезах.
Таким - или примерно таким - увиделся мне день 23 октября в жизни России века девятнадцатого, хорош же он был или плох - решать вам, дорогие читатели. Я же на некоторое время умолкаю, собираясь с силами после болезни и обдумывая - какой бы ещё закускою или выдумкой вас побаловать...
С признательностью за прочтение, не вздумайте болеть и, как говаривал один бывший юрисконсульт, «держитесь там», искренне Ваш – Русскiй РезонёрЪ
