В годы сталинской власти никто не был застрахован от чудовищных обвинений в преступлениях, сфабрикованных следователями НКВД. В каждую дверь могли постучать и увести человека навсегда. За закрытой дверью дома оставалась семья и мирная жизнь, а впереди были казенные двери тюрьмы, кабинета следователя, лагерного барака и пугающая неизвестность. Сохранившиеся до наших дней, эти двери наполнены историей и могут стать связующим звеном между прошлым и настоящим.
В 1930-е годы поэт Михаил Кольцов и его жена, немецкая писательница Мария Остен, привезли в дом в 1-м Самотечном переулке 10-летнего мальчика Губерта Лосте, сына немецкого коммуниста. Остен даже написала пропагандистскую книгу «Губерт в стране чудес» о счастливой жизни маленького беженца в Советском Союзе. Однако через пару лет они переехали в Дом на Набережной, где Кольцова арестовали в 1938 году. Вместе с Остен они были расстреляны. Губерт пережил детдом, ссылку и лагерь, но умер в 36 лет. Об этой истории в Музее истории ГУЛАГа рассказывает дверь жилого дома Журнально-газетного объединения, который находится недалеко от самого музея.
Дом №30 на Ленинском проспекте строил Александр Солженицын, будучи заключенным лагпункта №15 на Калужской площади.
Где была столовая, сцена и КВЧ — теперь магазин «Спартак». Вот здесь, у сохраненной троллейбусной остановки, была внешняя вахта. <...> И те же деревья Нескучного, теперь уже не отгороженные зоной, свидетельствуют мне, что помнят все, и меня помнят, что так оно и было,
— пишет об этом доме Солженицын в «Архипелаге ГУЛАГ».
Самым страшным московским домом периода Большого террора (1937–1938) был дом на Никольской улице, позднее названный «Расстрельным домом».
Меня здесь били — больного 66-летнего старика, клали на пол лицом вниз, резиновым жгутом били по пяткам и по спине,
— писал режиссер Всеволод Мейерхольд наркому иностранных дел Молотову, однако это не спасло ему жизнь. Здесь в 1934–1955 годах располагалась Военная коллегия Верховного суда СССР, приговорившая к расстрелу свыше 30 тысяч человек.
Двери московской Бутырской тюрьмы — свидетели многих тяжелых историй. Евгения Ратнер, член партии эсеров, в 1924 году писала из тюрьмы злое и ироничное письмо Феликсу Дзержинскому:
В целях физического обессиления врага помощник коменданта Ермилов отказался принять Шурке даже принесенное с воли молоко. Для других он передачи принял. Но ведь то были спекулянты и бандиты, люди гораздо менее опасные, чем СР Шура.
Шура — ее трехлетний сын, находивший в камере вместе с матерью.
Философ Густав Шпет и поэт Николай Клюев в 1930-е годы жили в ссылке в Томске. Первый был сослан за принадлежность к «фашистской организации» за участие в создании русско-немецкого словаря, а второй— за «контрреволюционные литературные произведения». В 1937 году оба ожидали приговора в Томской тюрьме НКВД. Следствие объявило их участниками «кадетско-монархической организации». Клюев был расстрелян в конце октября, Шпет — 16 ноября.
В период расцвета лагерная система охватывала все регионы СССР. Для освоения северо-восточных территорий был создан государственный трест «Дальстрой», где массово использовался труд заключенных. Через морской порт в бухте Нагаева прибывали строители, геологи, горняки и сотни тысяч заключенных. Последние были бесплатной и бесправной рабочей силой, которая добывала золото и другие металлы на Колыме.
На Чукотке уран добывали в 1951–1953 годах, пока не открыли более крупные месторождения. Лагерь здесь вырос буквально на голой земле: в этих местах на склонах сопок ничего не растет. Поэтому все бараки и производственные здания строились заключенными из булыжного камня.
Всего в коллекции Музея истории ГУЛАГа хранится более 30 дверей — свидетелей трагических событий 1930–1950-х годов. Это двери из бараков, тюрем, управлений НКВД, построенных заключенными зданий в разных регионах нашей страны.
