В начале 60-х годов в Москву приехал врач из Швеции. Минздрав СССР разработал план посещений всех ведущих клиник, которые не стыдно, как говорится, показать.
А швед открыл зачитанный научный журнал и, ткнув пальцем в фамилию автора, сказал:
- Я, собственно, ради нее и приехал. Можно ли встречу организовать?
В Минздраве случился переполох: фамилию Ратнер они услышали впервые.
Петербурженка
Мария Ратнер родилась в Ленинграде и до конца жизни считала себя ленинградкой, хоть и прожила почти полвека в Москве. Даже не ленинградкой – петербурженкой. В семье свободно говорили на трех языках и разделяли две страсти – медицину и поэзию. Мать Марии Яковлевны была выдающимся психиатром, дочь тоже стала врачом. В 1942 году она закончила медицинский институт и сразу ушла на фронт.
А после войны поступила в аспирантуру. Опыт военно-полевой медицины подтолкнул ее к изучению болезни почек.
Медицина – наука прикладная, нельзя ее развивать, сидя в кабинете. Поэтому для ученого от медицины крайне важно иметь клиническую базу, больницу, в которой она сможет лечить больных по своему профилю.
И такую возможность Марии Ратнер предоставили. Да кто – Мирон Вовси!
Аргумент Вовси
Всего за пять лет до описываемых событий Мирон Вовси шел, как говорится, «номером один» по делу врачей. Шесть месяцев он провел в камерах НКДВ, подозреваемый в покушении на руководителей партии и правительства. И, конечно, не вышел бы оттуда, но Сталин умер без помощи врачей-убийц и Вовси освободили в апреле 1953 года.
Уже немолодого, истерзанного пытками Мирона Вовси, тем не менее, хватало на все: и лечить, и учить, и создавать целые научные школы. По публикациям он заметил Марию Ратнер и пригласил ее в Москву. Аргумент был неотразимый – молодой кандидат наук Мария Ратнер получала 20 коек под нефрологических больных. Правда, не в Боткинской, а на окраине города, в нынешней 52 ГКБ. Это было первое в стране нефрологическое отделение, даже не отделение, а целевые койки.
Лечение за свой счет
Ученики Ратнер вспоминали, как в день зарплаты она звала санитарку Катю, и, разложив на столе купюры, делила их пополам. Катя посылалась за преднизолоном, которым лечили нефрологических больных.
- Больницы снабжались лекарствами централизовано и специфику наших больных никто не учитывал. Поэтому Мария Яковлевна покупала лекарства на свои деньги и мы, ее ученики, считали своим долгом поступать так же, - вспоминала профессор Наталья Томилина.
Так вот, эффект лечения преднизолоном и описала Мария Ратнер в одной из научных статей, которая была перепечатана в зарубежном научном журнале. Встречи с Марией Ратнер и добивался шведский врач, повергнув чиновников Минздрава в изумление. Еще больше они удивились, когда перед отъездом шведский врач подтвердил, что самое сильное впечатление на него произвела Мария Ратнер и ее научная школа.
Какая еще школа может быть без специального документа Минздрава? Поэтому в маленькую больницу на окраине города отправилась целая делегация во главе с одним из заместителей министра. Марии Ратнер хватило пяти минут, чтобы с ним разругаться – такой уж она была прямолинейный человек.
Но, тем не менее, через год на коллегии Минздрава было принято решение о создании в Советском Союзе нефрологической службы. Это спасло жизни сотням тысяч человек.
Эпилог
Мирон Вовси после освобождения прожил семь лет и умер в своем кабинете Боткинской больницы.
Мария Ратнер прожила долгую жизнь и стала основателем российской нефрологической школы.
В столичной ГКБ № 52 сегодня работают уникальные с научной точки зрения нефрологические отделения, основу которых заложила еще Мария Ратнер.
Миф о лучшей в мире советской медицине и о том, что в Советском Союзе ученым создавались все условия, жив до сих пор.
