«Пражское Кладбище» продолжает ось «Маятник Фуко» – «Баудолино». Поток общеизвестных исторических событий нанизывается разноцветной пирамидкой на персонажа-простеца, который все их инспирирует. Интерес для читателя кроется в парадоксальности мотиваций: хотели выпить-закусить, а вон что вышло! Роман к роману мотивации все более абсурдеют – «выпить-закусить» – это в «ПК» уже не в переносном смысле, как раньше, а в самом прямом.
Нужно только довести его до крайности. Персонаж, творящий историю – не король и не рыцарь, а обычный чувак. Любимым историческим романом Эко был «Обручённые». Именно Алессандро Мандзони главными героями ввёл в историческую новеллистику простецов, на фоне которых разворачиваются большие полотна. Ну, как бы, история глазами не титулованных принца Гамлета или рыцаря Айвенго, а титулярного советника Акакия Акакиевича. Эко дотолкал приём до гротескного абсурда, перескочив сразу через две ступеньки: простецы не только оживляют фон, – они его вместо опостылевшей читателям шайки королей и полководцев пишут.
И ладно бы писали, как простец штурмбаннфюрер (майор) Штирлиц, корпевший над историей сознательно, левой рукой и по-французски, – капитан Симоне Симонини сочиняет фальшивки по-итальянски: левой ногой между филейчиками из дроздов и перепелами по-генуэзски, – и подделки обретают зловещую реальность.
Как вооружённому атомной бомбой можно не входить в тонкости дипломатии, так и Эко, наперевес со своим бронебашенным клише может игнорировать все литературные достижения реалистов, символистов и постмодернистов: читать будет запойно. На этих ультрафиолетовых маргиналиях беллетристики Эко разместился со всей возможной роскошью старателя, открывшего Эльдорадо: там просто никого нет.
Однако сама эта позиция довольно двусмысленна: непонятно, то ли это передовой редут, то ли тыловой земгор, старающийся не о литературе, а о чём-то ещё.
Как бы то ни было, что с таким стратегическим перевесом особенных сюжетных трюков не требуется. Для кристаллизации интеллектуальной позиции в «ПК» Эко отказывается даже от виньеток изящной словесности. Действительно, без завитушек рококо ракета летит только лучше.
Симоне Симонини – это Гумберт Гумберт, похищающий честь у старушки-Европы, – облегчённый картонный демиург, которому не полагается совести и рефлексии. Его деяния прямо продиктованы заказами каких-то таинственных спецслужб, представители которых неизвестно откуда берутся и так же загадочно исчезают. В известном смысле, Симонини – сам Эко и есть, родства не помнящий, воспитанный в католическом «комсомоле» и перешедший на другую сторону.
Историческую подоплёку романа можно смело выбросить в помойку. Отношение Эко к истории и культуре слишком журналистское, из этой картонной коробки прозрачных аллюзий его самого некогда и достали демиурги послевоенщины. Литературная часть в книгах Эко редуцирована не потому, что психологизм, характеры и описания – удел XIX века, а потому что журналисту это чуждо в принципе. Как газетчик опишет отношения в паре мужчины и женщины? Как производственный конфликт или сексуальный скандал. Потому обычных женщин в романах Эко просто нет. Их, женщин, вообще мало. А те, что есть – тоже, в общем, мужчины. (Загадка: континентальной литературе это несвойственно; а какой?)
Зато немалый объём в «научном» багаже Эко занимают заботы о влиянии читателя на произведение и прочая чепуха, которая настоящего писателя не волнует вообще никогда (он пишет от себя и для себя), а вот журналиста всегда (по причине обратной).
Бешено двигаясь в беличьем колесе, Эко разогнался настолько, что количество его статей о своих собственных книгах превосходит всякое приличие, – и иные из этих третьих производных представляют определённый интерес (как, например, «ноль» для философствующего специалиста по теории чисел).
Расцвет «научного» творчества Умберто Эко приходится на послевоенные годы, когда континентальной Европе оставили роль наблюдателя созерцателя, запретив всю многовековую синтетическую мощь. Глубокомысленное творчество бесконечных Бартов, Деррид и т. п. Эк – это нескончаемая вереница вторых производных: рефлексий рефлексии, критики критики и анализа анализов, то есть попытка спроецировать объём континентальной культуры на плоскость ТВД Британия – США, где простые аксиомы подменены фальшивыми догмами. Отсюда обилие псевдоакадемических статей (впрочем, ставших стандартом) в духе «влияние кокаколы на рокенролы и микимаусов на джеймсбондов». Отсюда же высоколобые исследования масскульта, но отсюда же и «семиотика»: люди перемигивались поверх кляпов во рту. Надзиратели не могли нарадоваться: в бараках барокко спокойно.
Впрочем, и в этом гетто с разноцветными звёздами европейцы сумели себя показать, и важнейшие культурные бастионы отстаивали насмерть. Европейская культура сильная, – лет через пятьдесят перерастёт все паранаучные сорняки, в которых когда-то маскировала окопы великого прошлого, тут-то на удобрение сгодится и «семиотика супермена» и рассуждения о рассуждениях. Несколько превосходных текстов есть, конечно, и у Эко. Лучшим всегда будет «Имя Розы». Роза – это роза, это роза, это роза, знаете ли... Но глаза для смеха последними, – они уже искрятся.
Верный принципу не наделять персонажей никакими мотивами, Эко попадает в западню своего метода в последней трети «ПК», которая имеет телетайпный формат и перестаёт восприниматься хоть каким-либо художественным произведением. Можно предположить, что Эко именно такую цель и преследовал, а можно считать, что он, как и его персонаж, просто задолбался работать по заказу и назло кураторам дело шпаклевания исторических мифов демонстративно слил. Sapienti Sat. Всё-таки итальянец. О верности этой интерпретации говорит и последний роман, слитый как в финале сюжета, так и самой структурой ещё более цинично.
Как для Гоголя нос, а для Достоевского припадки, для Эко постоянной темой для рефлексии является потеря памяти. Его персонажи временами чувствуют себя кем-то другим. Иным. Идея «Иде я?» в романической вселенной вполне плодотворна, но в русской реал-лайф интерпретации имеет совершенно недвусмысленную коннотацию «с таким счастьем и на свободе». Ну, лет через пятьдесят вспомнят всё.
По теме: "Воскресение" и прочие рерайты Толстого
По теме: Пир негодяев в романе "Анна Каренина"
