Узнал об интересном произведении М.М. Бонч-Томашевского “Книга о танго. Искусство и сексуальность” 1914 года. Не получилось найти в продаже, и в библиотеке не в каждой есть. Но в Ленинке в итоге отыскалось.
Собственно вся книга, а, вернее, брошюра, как ее называет автор (47 страниц), это ответ на реакцию и неверное толкование каких-то критиков его речи о танго. Сам же господин Бонч-Томашевский был известным режиссером и жил в начале 20го века.
Автор не только разъясняет критикам смысл его выступления, но и рассуждает о танце, Айседоре Дункан, о встрече двух эпох, о старом и новом нравственном укладе и влиянии психики на тело, природы на движение, а также о духовной миссии танца и театра.
Нить рассуждения проходит через вопросы сексуальности танца и поиска своего стиля людьми его эпохи.
Речь идет о танго, которое вышло за пределы Аргентины и закрепилось в салонах того времени.
Кажется, многое актуально и сейчас. Выберу несколько цитат.
“Да, танго сексуаленъ. Сквозь покровъ едва уловимыхъ движенiй въ немъ неизмѣнно скользитъ электрическiй токъ чувства. Разъединенные танцоры неизмѣнно символизируютъ стремленie друг къ другу…”
“Всякiй танецъ можно танцовать и прилично, т.е. символизируя здоровую страстъ, и неприлично, т.е. являя картину безудержной похоти. Танго даетъ исполнителямъ гораздо большiя возможности подлинно художественной сексуальности, изгоняя изъ своихъ “па” всѣ возможности откровеннаго устремленiя…”
“Мнѣ думается, что ритмъ нарождающейся жизни легче всего уловить въ новыхъ линiяхъ женской обуви”.
“Танец есть соединительное звено, связующее скучных и сѣрых людей с людьми творцами, танецъ есть мостъ, перекинутый изъ мiра обыденнаго въ мiр фантазiи. И если мы хотимъ узнать ту магическую черту, которая называется стилемъ и которая очерчиваетъ кругъ должнаго, то прежде всего наши взоры могутъ и должны быть обращены къ танцу”.
"Как театръ, такъ и танецъ есть искусство прекрасной маски, как театръ, такъ и танецъ есть одаренность къ преображенiю собственнаго тѣла, как театръ, такъ и танецъ суть два пламени одного и того же факела, поджигающаго священный огонь, на котором сгораетъ безкровная жертва творческаго преображѣния".
“Танго есть литургiя ритмическаго движенiя, того движенiя, въ которомъ не можетъ быть сдѣлано ни одного лишняго жеста, ниодного необдуманнаго поступка. Не взирая на движенiя, танго размѣрен во всѣх своихъ частяхъ. Танго связанъ с мелодiей, какъ никакой другой танецъ и только основательно усвоивъ сочетанiе мелодiи и движенiй его можно танцовать.
Танцор танго напоминаетъ собою туго натянутую тетиву, мечущую стрѣлы новаго экстаза, первое и главное значенiе котораго состоитъ въ томъ, что этотъ экстазъ есть экстазъ бурнопламеннаго льда, есть экстазъ, скованный внѣшней сосредоточенностью ласкающаго и какъ бы печальнаго ритма, есть экстазъ потенцiальный, за которымъ видятся неизмѣримыя возможности, но который никогда не перейдетъ въ непосредственную бурность.
Танцор танго символизируетъ намъ подземные раскаты, содрагающiе поверхность обширной равнины нашей буднечной жизни, отрывающiе отъ обычнаго, зовущiе насъ въ прекрасныя и невѣдомыя дали. Но все обаянiе танго и состоитъ именно въ томъ, что никогда не прорвется эта кора, никогда психическая острота переживаемаго момента не выльется въ разгульномъ жестѣ или непристойном движенiи”.
“Эта поэтизацiя хода сулитъ принципу танго блестящую будущность. Ибо теперь могут танцевать всѣ, даже тѣ, кто до сих поръ тоскливо стояло у стѣнъ, ибо ему стыдно было “прыгать козломъ” по залу. Даже чиновникъ особыхъ порученiй, даже сухой директоръ канцелярiи. Это - танецъ и для него, ибо онъ такъ же строгъ, как строга и какъ стильна вся его фигура. А наряду съ нимъ и ловкiй юнецъ найдетъ свое место. потому что, повторяю, нѣтъ единаго танго, но есть 60 фигуръ танго, изъ которых каждый воленъ выбирать по своему вкусу. Одинъ возьметъ болѣе рѣзкiя и рѣшительныя. Это будет чѣеловекъ, болѣе близкiй къ природѣ. Другой возьметъ только самыя сдержанныя и самые простыя. Иной возьметъ фигуры въ комбинированномъ видѣ и всегда это для всѣхъ, ибо разновидности его спаяны однимъ общимъ стилемъ, ибо можно танцовать или такъ, какъ танцовали до танго, или такъ, как танцуютъ теперь тѣ, кто вкусилъ очарованiе новаго хоровода.
Танго есть танецъ для всѣехъ, танго есть новый хороводъ ХХ вѣка. И важенъ не самый танецъ, но его принципы”.
“Мои противники не могли понять послѣдующаго сравнения танго со старыми танцами. А въ сущности это было сказано какъ разъ въ расчетѣ въ ту часть аудиторiи, которая, какъ и эти критики, боится жупела сексуальности”.
“Какъ это ни странно, до сихъ поръ мнѣ не приходилось встрѣчать болѣе или менѣе значительной литературы о танго. Я, конечно, не имѣю въ виду тѣ многочисленныя статьи, анкеты и заметки, которыя вотъ уже полгода наполняютъ русскiя газеты в въ которых говорится о чемъ угодно, но только не о танго. Я имѣею въ виду то спокойное и объективное изслѣдованiе причинъ возникновенiя и необычайного успѣха этого новаго танца, котораго онъ достоинъ хотя бы потому, что его чарам въ короткий срокъ оказались подверженными сотни тысячъ людей.
Наш индивидуальный вѣк не так уже обиленъ примѣрами массовыхъ увлеченiй, чтобы несомнѣнный фактъ тангоманiи могъ пройти, не затронувъ той способности къ критикѣ и самоанализу, знакомъ которыхъ отмѣченъ изломъ двуъ культуръ”.
“Если бы мнѣ какъ-либо пришлось характеризовать нашу эстетическую современность, то я озаглавилъ бы страницу исторiи начала ХХ вѣка однимъ только названiемъ. И это названie было бы: “Въ поисках стиля”.
“... Цѣломудренно прикасается ладонью туго затянутая вѣ перчатку рука, цѣломудренно не скрещиваются ноги мужчины и дамы и только пытливый взор мечущихъ молнии глаз, неизменно устремленныхъ друг на друга, только эта психическая связъ открывает исходъ нашему чувству, даетъ устремлениiе нашим переживанiямъ… Не есть ли это художественное преображенiе нашей психики, не есть ли уже по одному этому танго - тотъ танецъ, который не могла не принять современность?
Но танго несетъ съ собой еще иныя, существенно важныя завоеванiя, изъ которых я позволю себѣ указать два.
Одно изъ нихъ есть измѣненiя принципа пляски. До сихъ поръ въ пляску неизмѣенно включался бег, прыжки, подпрыгиванiя, вообще все, что выводило тѣло изъ его сдержанного состоянiя и поэтому салонная пляска такъ разошлась со стилемъ нашего вѣка, поэтому никакiя ухищренiя танцмейстеровъ и балетмейстеровъ не могли заставить плясать сдержанныхъ людей по-новому каменнаго вѣка. Танго первый уничтожилъ эту преграду. Танго основанъ только на ритмизованномъ ходѣ. Только простое плавное сдержанное движениiе, ритмизируемое перiодическими остановками, ритмизируемое легкимъ приподниманiемна носки. И больше ничего. Какъ просто и какъ вмѣесте съ тѣмъ прекрасно!.. Когда первый разъ видишь танго, никогда не подумаешь, что все дѣло только въ опоэтизированной прогулкѣ, ибо это не простая прогулка, но прогулка, въ которой напряженъ каждый мускулъ”.
“Вот почему я осмелился выступить передъ вами съ докладомъ о танго, о томъ танцѣ, который опредѣленно и недвусмысленно приняла современность и который сулитъ ей впереди еще многiя возможности.
Едва ли стоитъ подчеркивать вамъ, что я - не балетмейстеръ и не историкъ танцевального искусства, ибо изъ того, что я уже сказалъ, вы, безъ сомнѣния, уяснили, что танго меня интересует не съ точки зрѣнiя его техническихъ возможностей, но только и единственно съ точки зрѣнiя раскрытiя того стиля, въ поискахъ котораго мы бродимъ по заповѣдному лѣсу новой жизни”.
“Танецъ, какъ мы уже говорили, есть звено, связующее мiръ фантазiи, мiръ творчества искусства, съ мiромъ подлиннымъ. Въ танцѣ есть элементы и легенды, и жизни. Танецъ есть мостъ, перекинутый изъ нашей обыденной жизни къ воздушнымъ замкамъ свободнаго творчества. И именно потому, что въ танцѣ есть нѣчто отъ искусства и нѣчто отъ жизни, въ немъ должна раскрываться та таинственная связь, которая сковываетъ творчество жизни съ свободнымъ творчествомъ, въ немъ должно получать свое оправданiе наше утвержденiе слiянности сексуально-творческихъ началъ”.
“...Недалеко то время, когда мы всѣ поймемъ и оцѣнимъ всю силу и всю красоту танго, этого перваго танца стиля вѣка электричества и аэроплановъ.
Когда я думаю объ этомъ великолѣпном танцѣ, мнѣ кажется, что я вижу наше сѣрое человѣчество оживающимъ отъ окостенѣнiя недавняго прошлаго. Я вижу, какъ расправляются затекшiе члены въ удобной и прiятной пляскѣ, я вижу, какъ встаютъ съ мѣстъ даже наиболѣе упорные и стыдливые. Танцовать прiятно, ибо новый танецъ выражаетъ только то, что всѣ мы подлинно ощущаемъ. Танцовать уже не стыдно, ибо всѣ, положительно всѣ танцуютъ, за исключенiемъ какого-то десятка ипохондриковъ, которымъ суждено подпирать стѣны до второго пришествiя”.
