После овладения 5 (16 по новому стилю) декабря 1761 года русскими войсками крепостью Кольберг (на заглавной иллюстрации, картина Александра Коцебу) королю Пруссии Фридриху II в Семилетней войне ловить, казалось бы, больше было и нечего. Впору подписывать акт о безоговорочной капитуляции, после чего удаляться в монастырь. Однако не прошло и трех недель, как в Санкт-Петербурге от горлового кровотечения умерла Императрица и Самодержица Всероссийская Елизавета Петровна. На престол взошел Петр III Федорович. Прусский монарх, который был прекрасно осведомлен, что урожденный Карл Петер Ульрих его буквально боготворит, тотчас же воспрял духом.
- Погожу-ка я пока с отречением от власти, - заявил Старый Фриц придворным. – Чую, скоро с севера поступят хорошие для нас, meine Herren, вести.
Предчувствия его не обманули. Сначала последовало заключение сепаратного перемирия Пруссии с Россией, а затем 24 апреля 1762 года обе державы подписали и полноценный мирный договор. В соответствии с которым Петр обязывался:
«…возвратить Его Величеству королю Прусскому все области, земли, города, места и крепости, Его Прусскому Величеству принадлежащие, кои в течение сей войны были заняты российским оружием…»
Но легко сказать «возвратить». Ладно бы только что покоренная Померания – всего и делов-то, что вывести оттуда русские войска. А как быть с Восточной Пруссией, которая вот уж пятый год как числилась российской провинцией?
«Для российского истеблишмента Кёнигсберг становился все более российским городом, - пишет по этому поводу калининградский историк Геннадий Кретинин. - Присоединение к России иноязычного края не было прецедентом. За полвека до этого к России отошли Лифляндия и Эстляндия со значительной долей немецкого населения. Появление в составе России еще одной подобной губернии никого не должно было удивить. Тем более что российское освоение провинции Пруссия началось сразу же с момента ее оккупации».
Действительно, сразу после приведения местного населения к присяге на верность российской императрице (а пруссаки, надо заметить, присягали чрезвычайно охотно), приступили к созданию по российским стандартам губернских органов власти – хотя и на основе немецкого провинциального управления. Вслед за чиновным людом региональный бизнес потихоньку принялись подминать под себя наиболее оборотистые наши купчины, вовсю чеканились российские деньги, аудитории университета «Альбертина» начали заполняться русскими студентами. Дабы окормлять все увеличивающуюся паству, Священный синод учредил православные церкви в Кёнигсберге (там еще выделили участок под православное кладбище), Пиллау и Мемеле. И куда теперь все это прикажете девать?
В общем, тогдашнему генерал-губернатору Пруссии Панину ввиду предстоящих грандиозных хлопот никто бы не позавидовал. Тем более что и полугода не прошло, как Петр Иванович был назначен на эту должность и еще даже не успел на ней толком обвыкнуться. Согласно субординации, он подчинялся вновь назначенному главнокомандующим русской армией генерал-фельдмаршалу Салтыкову. Но Петр Семенович, опытный царедворец, благоразумно в административную деятельность губернатора не лез, предоставив ему полную свободу действий - в условиях полной же неопределенности.
Получив 20 мая с эстафетой известие о заключенном с пруссаками мире и необходимости передачи им местных городов, земель и крепостей, Панин почесал затылок под напудренным париком и отправил обратно в Питер курьера с письмом, прося более подробных разъяснений. Ибо совершенно непонятно было, например, что делать с изрядными складами артиллерии, ядер и бомб, а также других вооружений, которые аккумулировались в прифронтовой провинции для регулярного снабжения воюющих на западе войск. А как поступить с находившимися на монетном дворе 1 тысячей пудов меди общей стоимостью 10 тысяч рублей? Куда отправлять наличные деньги из казны, огромные запасы муки, соли, овса, ячменя? Наконец, что делать с тыловыми лазаретами, забитыми ранеными? Да и те самые русские церкви вместе с их утварью теперь тоже нужно было эвакуировать.
Ситуация еще более усугубилась после того как 11 июня в Кёнигсберг пришло распоряжение главнокомандующего Салтыкова о назначении нового губернатора – Федора Воейкова, которому нужно было не только передать все дела, но и досконально разъяснить процесс передачи Пруссии прежнему хозяину. Панину же надлежало елико возможно быстрее прибыть в Померанию, где русские по распоряжению Петра III принялись готовиться к войне с датчанами за его родную Голштинию. Боевой генерал и рад бы был выполнить этот приказ, но, спрашивается, на основании чего он должен был инструктировать Воейкова? Официальной публикации о заключенном мире по-прежнему не было!
Между тем, в Кёнигсберг уже приперлись представители Фридриха II, которым не терпелось получить обратно властные функции. Их моментально организовал и возглавил Иоганн Фридрих Домхарт (Домгард), еще до войны руливший муниципалитетом Гумбиннена и считавшийся одним из представителей высшего руководства всей провинции. Этот так и не покинувший свой пост пройдоха вполне успешно сотрудничал с оккупационными властями, вместе с остальными земляками присягнул Елизавете Петровне, а теперь, дабы не быть обвиненным в коллаборационизме, рьяно принялся отстаивать интересы прусского сюзерена. Что ж, стоит признать: Домхард сумел существенно облегчить неминуемые военные тяготы, недаром в августе 1762 года король публично признал Восточную Пруссию наиболее хорошо сохранившейся из всех провинций своего государства. В награду Иоганн Фридрих получил пост президента Королевской палаты, но это было позже. А пока…
А пока Домхард 23 июня предерзко потребовал у Панина быстрейшей передачи ему всей полноты провинциальной власти.
- Уже с зафтрашнеко тня unser verehrter Preußen толшна иметься в ведении мой король, - заявил этот прожженный перебежчик. - Und vor allem, наутро Фридрихсбургский крепость натлежит перетать прусский командант, тако же поступить с Pillau und Memel, а у горотских форот русский караулы заменить nach прусский.
Генерал-губернатор смерил наглеца взглядом, подавил в себе желание приказать хорошенько выпороть заносчивого пруссака на ближайшей конюшне и дипломатично ответил, что согласен вернуть в казенные учреждения прусских чинуш, но вот с передачей крепостей погодит до особого на то распоряжения своего начальства. Разочарованный Домхард был вынужден откланяться.
Долгожданный ответ из Санкт-Петербурга прибыл только 26 июня, накануне обозначенного срока сдачи генерал-губернаторской должности Паниным. Петр III распорядился насчет остававшихся в ведении русской администрации материальных ценностей, вооружения, провианта и прочих запасов. А главное, под пунктом 13 высочайше повелевал «о заключении между Нами и Его Величеством королем Прусским вечного мира в сем королевстве публиковать обнародованием мирного трактата и через то жителей того королевства всякого чина… от учиненой… нам поданической присяги свободными объявить». На следующий день оба этих документа вышли в свет.
«Интересно, что во втором документе новый губернатор Воейков постфактум сообщает, что «его величество король Пруссии с 24 июня вновь вступит в полное владение королевством», - замечает Кретинин.
Формально оказавшись губернатором без губернаторства, Федор Матвеевич однако по-прежнему обладал всей полнотой реальной власти в Пруссии. Ибо за его спиной угрожающе поблескивали русские штыки, а вот прусским победоносным оружием здесь пока и не пахло. Но пруссаки легко смирились с двусмысленной ситуацией, принявшись праздновать свое возвращение под скипетр Фридриха II с тем же пылом, с которым незадолго до этого переходили в российское подданство. И тут под треск шутих и огни фейерверков в Кёнигсберг пришла срочная депеша: 28 июня в результате дворцового переворота на российский престол взошла Екатерина II.
Этому известию и Салтыков, и Воейков, настроенные категорически против возвращения Пруссии Фридриху, были чрезвычайно рады, хотя и получили свои нынешние должности из рук свергнутого Петра III. Воейков от души надеялся, что все дурацкие уступки «голштинского уродца» теперь окажутся похерены к такой-то матери, и решил действовать немедля. Первым делом он вернул во Фридрихбургскую крепость русский гарнизон, повышвыривав оттуда пруссаков. Численность русских караулов в городе была существенно увеличена, причем всем солдатам демонстративно раздали боеприпасы. Комендантам Пиллау, Мемеля, Тильзита были направлены секретные указания о проведении аналогичных действий. А еще на всякий случай предусмотрительный Федор Матвеевич распорядился срочно подтянуть в Кёнигсбергу расквартированные в его окрестностях полевые части русской армии. Но в город покамест не входить.
За всеми этими эволюциями издалека одобрительно наблюдал главнокомандующий Салтыков, который получил указ новой императрицы с такими словами:
«Слава российская, возведенная на высокую степень своим победоносным оружием, заключением нового мира с самым ее злодеем отдана уже действительно в совершенное порабощение».
Прикинув, что процесс и впрямь пошел вспять, фельдмаршал отдал Воейкову прямое распоряжение:
«Все то в действие потребить, что к повиновению его (Прусского королевства - ХП) жителей к ныне благополучно государствующей всемилостивейшей нашей императрицы и государыне служить может, а особливо имеет нимало немедля во всем королевстве правление онаго обще с доходами российскими чинами и прежние посты российскими воинскими людьми занять, а буде чего к тому и к тамошней безопасности недоставать станет, тот час мне отрапортовать, дабы я мог, сколько потребно, отсюда туда деташировать».
Впрочем, Воейков пока прекрасно обходился без сторонней помощи, прервав все праздничные мероприятия, поснимав с должностей всех прусских чиновников, остановив набор рекрутов и запретив отправку уже сформированных команд для армии Фридриха II. Сообщение от 27 июня аннулировалось опубликованным 5 июля заявлением:
«…всем жителям этой земли, какого бы сословия они не были, разъясняется, что те, во избежание жесточайшего наказания, должны снова вернуться к той верности и тому послушанию, которые они до последнего преобразования обязаны были оказывать Российской империи… Каждый, кому дорого его собственное благополучие, покорнейше должен следовать указу».
Увы, оказавшиеся вдали от столицы Салтыков с Воейковым, конечно, не могли быть в курсе всех придворных хитросплетений.
«Дело в том, что Екатерина II своим манифестом при восшествии на престол стремилась, прежде всего, успокоить русское общество, недовольное миром с Пруссией, - объясняет Геннадий Кретинин. - Ни Салтыков, ни Воейков не могли знать тогда, что одновременно с ними генерал Чернышев, командовавший корпусом, выделенным Фридриху II еще Петром III, должен был объявить прусскому королю, что «мы заключенный мир с его величеством продолжать будем свято и нерушимо».
Как следствие, 11 июля 1762 года к Салтыкову прибыл специальный курьер с императорским повелением «исправить свою поспешность» и «все королевство Прусское от занятия освободить». Горькую пилюлю Екатерина подсластила припиской:
«Однако ж, будьте уверены, что и я, и все верные сыны отечества весьма довольны вашим поступком, что вы велели занимать королевство Прусское».
Делать нечего - главнокомандующий приказал Воейкову собрать прусских чиновников и объявить, что они вновь могут приступить к исполнению своих обязанностей. Своим ордером от 25 июля Салтыков также распорядился отныне во внутрипрусские дела Воейкову не вмешиваться, а также разрешить прусским гарнизонам вернуться в крепости.
И Федору Матвеевичу уже в третий раз менее чем за месяц обращаться к пруссакамс сообщением об отмене вновь возложенных на них обязанностях и передаче королевства Фридриху II. Сообщение было опубликовано 26 июля 1762 года - этот день и принято считать днем окончательно возвращения провинции, доставшейся Российской империи ценой пролитой крови множества ее подданных.
