Иногда я плачу перед картинами. Такое случалось дважды: перед одной я плакала от радости, а перед другой — от боли.
⠀
Конечно, плакать дома и в музее — это два разных занятия, поэтому не стоит думать, что я рыдала в голос, подвывая и всхлипывая. В музее надо плакать тихо, незаметно, скорее, это даже не плач, а пускание слезы. Но, тем не менее.
⠀
В первый раз меня довёл Матисс. Двадцатый век тогда ещё висел на третьем этаже Зимнего дворца, а я ещё не была искусствоведом — я жила в Петербурге третий месяц, только что сдала экзамены в Муху и ждала результатов.
Я пришла в Эрмитаж посмотреть на Матисса — это моё отдохновение. «Танец» и «Музыка» висели друг напротив друга, можно было сесть на лавочку и поворачиваться то к одной картине, то к другой.
Но я не садилась. Я стояла перед «Музыкой». У нас с ней личные, особенные отношения; я погружаюсь в неё, ныряю с головой, проваливаюсь в этот простой мир из трёх красок и слышу мелодии, которые играют жители этого мира.
⠀
В этот раз произошло какое-то особенное погружение, и я заплакала. От радости, от красоты, от чувства жизни — так я чувствую Матисса.
⠀
Удивительно ли, что именно в этот момент в кармане завибрировал телефон, и голос моей будущей научной руководительницы сказал мне, что я поступила на бюджет.
⠀
Второй раз был совсем недавно, когда в Москву в ГМИИ привезли Фрэнсиса Бэкона. Когда я подошла к его триптихам, то встала, как вкопанная, и чем дольше смотрела, тем больше слёз глотала — столько боли, горя, ужаса, отчаяния я увидела в его работах. Я буквально чувствовала, как внутри что-то щемит.
Тогда я поняла, что Бэкон — настоящий художник; он сумел выразить на языке образов такие искренние и сильные чувства, которые и словами-то не всегда возможно объяснить.
⠀
Я не хочу думать о том, нормально это или нет — плакать перед картинами («ведь это всего лишь изображения»). Я просто позволяю себе плакать, когда меня переполняют эмоции.
