Я специально заехала на день на Кубань, чтобы полюбоваться таким полем. Но весна была в этом году холодная, и подсолнечные поля в середине июля еще не пошли в цвет.
И все-таки мы нашли одно такое, цветущее, увидели за лесной алычой, усыпанной желтыми алычинами, за кушаками чертополоха, за молоденькой зеленью проклюнувшихся тополят, за полынью, за метлами конского щавеля, за спутавшимся вьюнком, за амброзией, за колючим кустом еще не созревшего терена, за россыпью мелких ромашек, за лавандовыми цветами цикория, за белой, остро пахнущей кашкой.
Две-три пчелы копошились на каждой головке, их пушистые брюшки сливались с такой же золотисто-пушистой сердцевиной подсолнуха, и желтые лепестки путались на ветру нерасчесанными вихрами станичных веснушчатых хлопчиков. Мягким хребтом поле упиралось в невысокие молодые дубки, за которыми колыхалась листва тополиных свечек.
Напротив, через асфальтовую дорогу, топорщились метелки созревающей кукурузы, подсыхали рыже-зеленые загривки початков. Привязанная к столбу с рекламной надписью 'Продам жмых' рыжая коза щипала траву — ее черный козел с гнутыми рогами возлежал в тени алычи, потряхивая бородой.
За чужим огородом на полянке кашки дремали белые гуси, свернув свои жирные белые шеи, и только капустница металась в порыве теплого ветерка, нарушая эту расплавленную кубанскую безмятежность.
Батя спугнул гусей, они поднялись недовольным отрядом и косолапо продефилировали к канаве. Мне было смешно и хорошо — так хорошо, как никогда и нигде больше не бывает.
А сегодня бате 70 лет.
