Делирий

Незваная гостья

Я проснулся ближе к полудню. Мне снова снились кошмары. Они надолго выбивали меня из колеи. Яркие, четкие, выпуклые и реалистичные до тошноты, до рези в глазах. Такой сон обычно накатывает, как липкий ком, цепляющий на себя все, что внутри и снаружи тебя - воспоминания, образы, звуки, слова, и уже не видно саму основу, только бесчисленные приставшие слои, которые не отделить друг от друга - вот что такое эти сны. Какофония чудовищных наслоений - бред шизофреника, мечта морфиниста.

Я еще долго лежал с открытыми глазами, пытаясь избавиться от сверлящей головной боли, отдающей в зубы. Застиранное постельное белье - сомнительное удовольствие недорогих гостиниц, было влажным от пота. Ноздри щекотал сладковато-пряный аромат дорогих сигарет…

Устав пялиться на засиженный мухами потолок, я, наконец, собрался с силами и сел. Так и есть. Она здесь. Я не удивился. Сидит за столом, одетая по последней моде, снисходительно смотрит на меня и курит тонкую сигарету в длинном мундштуке - считает себя интересной, на деле же - вульгарная, распущенная бабенка. Не отрицаю, под ее платьем имеются увлекательные моменты…Нет, это, верно, шизофрения…

- Проспались, monsieur? - хамит.

- Я не пил.

- А выглядите так, будто уже месяц предаетесь самому забубённому пьянству.

- В самом деле, чего вам опять от меня нужно?

- Я к нему всем сердцем…

Морщась от головной боли, я встал с постели и, не смущаясь присутствия незваной гостьи, втайне надеясь оскорбить ее, вышел в уборную.

Она не оскорбилась. Даже бровью не повела.

- Mon cher ami…

- Я вас умоляю, говорите или на французском, или на русском! Не надо этой пошлой смеси!

- Не горячитесь, друг мой. Раз мы с вами в Париже, пытаюсь соответствовать.

- У вас плохо получается. Постойте… Мы?! Простите, но я вас в Париж не звал. И вообще…мы в прошлый раз все решили.

- Разве? Что-то не припоминаю... Ну а если не помню, возможно, ничего и не было, - подмигивает и смеется. Логика аквариумной рыбы.

- Поздравляю, сударыня. Вы обладательница бесценного свойства - избирательной памяти. Но я-то все помню, и этого достаточно.

- Почему вы так жестоки ко мне? - в слезы ударилась, руки заламывает. Актрисулька самого нижайшего пошиба.

- Вы меня за идиота держите?

Горный поток мгновенно иссяк.

- Я пришла к вам мириться, с оливковой ветвью.

Я усмехнулся. Ясно. Опять уговоры, обещания, посулы …

- Скорее, с троянским конем, сударыня, которого вы - я в этом уверен, силой приволокли, хотя он отчаянно сопротивлялся.

Я зашел за хлипкую желтую ширму, расписанную в китайских мотивах, и стал одеваться.

- Оставим старые обиды. Давайте начнем с чистого листа. Мы с вами в Париже! Самое время творить! Новое вдохновение, новые формы! Ну что вы, право, как маленький?

- Я буду последним болваном, если вновь свяжусь в вами. Тогда, в нашу первую встречу в Москве я был еще мальчишкой, поддался вашим чарам, даже влюбился, если это возможно по отношению к вам, продажной девке, как оказалось. Да, да! Вы казались мне совершенством, богиней! А вы?! Вы стали таскаться к другим! Превратили мою жизнь в кошмар! Вы - чудовище!

- Но я любила вас! Ваш талант, ваши необыкновенные способности! Я поверила в вас! И отдалась вам со всей страстью, на которую способна женщина. Я была вашей.

Где она набралась этой бульварщины?

- Вы же повели себя, как мужлан. Почувствовали себя победителем. Стали высокомерным и заносчивым. Мы вместе добились многого, но вы решили, что это исключительно ваша заслуга. Стали пренебрегать мной, говорили обидные вещи. А что я могла? Я всего лишь слабая женщина. Не могла же я набить вам морду, в конце концов. Давайте считать, что это была маленькая женская месть. Вспомните Федора Михайловича - "Мужчина должен быть великодушен…". Так будьте же мужчиной, друг мой! Проявите великодушие и простите мне ошибку, на которую меня толкнуло оскорбленное чувство.

От возмущения я выскочил из-за ширмы, даже не застегнув брюки.

- А-а-а! И Федора Михайловича сюда приплели! Так может вы и его посещали на досуге?!

- Совсем уж свинские намеки, - она пожала точеными плечами, обтянутыми шанжаном.- Я питаю слабость исключительно к поэтам.

- Да уж! Знаем! И даже поименно, к кому именно вы питаете эту вашу…слабость! Коварная! И к кому пошли?! Вы знали…Да, да, знали, что он - мой противник, что мы в ссоре! Хотели ударить побольнее!

- Поразительная неблагодарность. Вас послушать, дорогой мой, так я - Макиавелли в юбке. А ведь я была терпелива и многое вам прощала. Глупый, дерзкий мальчишка! Все эти ваши выходки… Один только скандал с Ниной Петровской чего стоил. Но даже после этого я оставалась с вами. А вы… пытались избавиться от меня. Низкий, подлый человек!

О, еще как пытался! Даже револьвер прикупил по случаю. А вот воспользоваться не пришлось. Пока.

2. Метаморфоза

С самой первой встречи с Ней я был словно в горячечном бреду. Я открыл для себя новый удивительный мир, в котором вымысел и действительность волшебным образом переплетались, стирая очевидную для каждого нормального человека границу между собой. В этом открытом мною мире суть и формы всего окружающего раскрывались по-иному - в различных образах и символах, поочередно меняющихся, как картинки в калейдоскопе. Образы парили в воздухе, как эфир, - их нужно было только снять, вдохнуть, примерить на себя, и тут же сами собой возникали строчки - певучие, музыкальные, пленительные. Это было Откровение. Дар. А Она помогла мне сорвать с него обертку.

У меня для тебя столько есть прихотливых сравнений —

Но возможно ль твою уловить, хоть мгновенно, красу?

У меня есть причудливый мир серебристых видений —

Хочешь, к ним я тебя унесу?[1]

Я не хотел покидать этот новый мир, возвращаться из него в бесплодную, тусклую реальность. И я творил: впускал в себя чудесный поток образов, звуков и символов, который выплескивался на бумагу тонкой чернильной линией, превращающейся в буквы, из которых складывались слова, а затем и строки. Воздушные, очаровывающие, легкие, как дыхание колибри…

Родители решили, что у меня развивается неврастения. Настаивали на отдыхе и сне. Меня это устраивало, потому что позволяло мне целыми днями не выходить из своей комнаты - "спать и отдыхать", на деле же - писать. Она шептала мне: "Тебя ждет успех", я ей верил…

Серебрил наш весенний союз –

Смех, как струн перетянутых тонкость –

Разбежавшихся бус

Восхищённая звонкость.[2]

… Это оказалось правдой. Мои стихи хвалили Брюсов и Бальмонт. Меня печатали. Мной восхищались. Я был зван во все дома, стал очень светским. Приемы, вечера, пикники, катания…Я вкусил низменную прелесть реальной жизни, и она пришлась мне по вкусу. Но успех нужно подпитывать. Я возвращался к Ней, пресыщенный обожанием, полный гордости за самого себя, и требовал еще. Она упрекала меня в невнимании, равнодушии, изменах. Мы ссорились, с обеих сторон сыпались обвинения и оскорбления. Желая получить свое, я нехотя шел на примирение, снисходил до извинений.

Она менялась. В ней уже не было прежней прелести. Прикосновение ее губ теперь не казалось мне сладостным и легким, как взмах крыльев бабочки, но стало омерзительно-липким, как стол после бурной попойки. Я начал тяготиться Ею. Прекрасный мир образов и видений становился все менее уловимым, а моя рука не подчинялась мне. Порой за всю неделю я не мог написать ни строчки. Я витал среди образов, но не мог заставить их петь в унисон. Теперь они были как рабочая палитра художника: много цвета, много мазков, но нет картины.

Я впал в тяжелое угнетенное состояние. Серость действительности, как плесень своим ядовитым налетом, поглощала дивный мир, который являлся для меня источником вдохновения, а быть может, и самой жизнью, если придерживаться точки зрения, что творчество есть подлинная жизнь, все остальное - лишь животное, физиологическое состояние. В моей душе расползался мрак.

Я пишу тебе из такой тьмы,

которую не осветишь словом Завета…[3]

Во всех своих несчастьях я винил только Её. Она больше не была ангелом, она превратилась в терзающего меня демона, который явился с одной целью: лишить меня самого сокровенного - моего Дара. Раз за разом, прикидываясь то другом, то любовницей, этот демон забирал частичку моего Дара - частичку меня. В пылу очередной ссоры я выплюнул ей в лицо это новое, дикое пока даже для меня обвинение. Нимало не смущаясь, она ответила мне, презрительно изломив губы:

- Не будьте смешным. Вы ведь не верите в Бога. Все-таки как низко вы пали - находиться во власти столь примитивных фантазий…

Договорить я ей не дал. Обхватив руками тонкую белую шею, я сдавил ее изо всех сил. Она не хрипела, не закатывала глаза, не хватала ртом воздух - не было всего того, что я знал об удушении из книг. Она начала смеяться. Ее налившиеся кровью губы все шире растягивались в жутком оскале. Я увидел мелкие и острые, как у грызунов, зубы. Из ее нечеловеческой пасти ко мне потянулся длинный извивающийся язык, похожий на щупальце кальмара. Я отшатнулся в испуге, выпустив ее шею. Она не сказала мне ни слова. Как будто ничего не случилось. Спокойно надела шляпку, перчатки и вышла из моей комнаты. После этого я и купил револьвер. Сказал всем, что хочу стрелять по лягушкам. Видели бы они эту лягушку.

С тех пор, как она ушла, меня мучают кошмары. Я не уверен, что сплю, когда вижу их. Эти чудовищные грезы, которые заглатывают меня, пережевывают, вытягивают все соки, а потом выплевывают жалкую, потрепанную оболочку, становились большей явью, чем часы бодрствования в здравом рассудке.

Я отправился в путешествие, надеясь, что новые впечатления очистят мое больное сознание, прояснят ум. Но мои чаяния оказались напрасными. Однажды, уже здесь в Париже, очнувшись в гостиничном номере после одного из таких выматывающих видений, я не мог понять, где нахожусь - в реальности или в продолжении сна, настолько все вокруг казалось зыбким. Чтобы хоть как-то определиться, я выстрелил себе в левую ладонь из револьвера, прострелив средний палец. Боль была адская. Но я обрадовался: ощутив боль, я понял, что не сплю. Всё списали на несчастный случай, но я решил более не проводить столь радикальные эксперименты: перспектива отстрелить себе орган посущественней, чем палец, маячила довольно ясно.

3. Неравный поединок

Незваная гостья медленно прохаживалась по комнате, явно с намерением продемонстрировать мне свою привлекательность, сыграть на моем сладострастии и опять заманить меня в ловушку своих чар, я же мучительно пытался вспомнить, куда засунул чертов револьвер. Не увидев результатов своих стараний на моем лице - измученное, с красными от нарушенного сна глазами, оно напоминало скорее морду старого бассет-хаунда, страдающего запором, - она подошла к дубовому письменному столу, посчитав его более достойным ее внимания, чем моя скромная персона. Разглядывая лежащие на столе исписанные, с бесчисленными правками листы бумаги - свидетелей моих жалких попыток выдавить из себя хоть что-то достойное, бесстыжая бестия презрительно усмехнулась, от чего у меня тут же возникло дичайшее желание размозжить ей голову. Затем она взяла со стола неоконченное письмо к моей матери и пробежалась по нему глазами.

- Позвольте дать вам совет. Не жалуйтесь тем, кто вас лучше всех знает, на свое сумасшествие, есть опасность - могу поверить.

Я заскрипел зубами и сжал кулаки.

- Положите на место!

- Кстати, а вот моя оливковая ветвь, - как будто вдруг вспомнила она и достала из небольшого, на тонкой золотой цепочке ридикюля в цвет платья серую книжицу с типографской печатью зеленого цвета. - Ваш второй сборник. Как видите, все для вас, все ради вас, но разве жестокое сердце оценит?

- Покорнейше благодарю, сударыня! Только вашими стараниями и живу! Я должен был догадаться, что это вы поспособствовали, иначе, как объяснить, что рецензии на мой сборник вышли едва ли не раньше его самого, - оскорбленный, я принужденно рассмеялся, - могу себе представить, как вы, не покладая рук, трудились днями и ночами… что это я? - нарочито театральным жестом я ударил себя по лбу, будто осознал свою ошибку, - в основном ночами, конечно же, умасливая рецензентов. Как же! Читал, оценил… А какое символичное название - "Искус"! С фантазией у вас как-то бедненько стало. Намеки очень уж топорные, простите. Поизносились, наверное, хлопоча, растратились.

- Обидеть беззащитную женщину может каждый, но я вас прощаю, друг мой. Вижу, вы не в себе, - она тяжело вздохнула. - Здесь есть толика и моей вины. Я тоже… скажем так, была не безупречна. Желание отплатить вам за обиду самой черной монетой в какой-то момент оказалось сильнее моих светлых чувств к вам, но разве то, что я второй раз являюсь с повинной головой, не свидетельствует о моем раскаянии и преданности?

- Так значит, все же помните, - я некрасиво ухмыльнулся.

Она подошла ко мне вплотную, взяла меня за руку и, заглянув в мои глаза пронзительным, лучистым взглядом - этот взгляд ей особенно хорошо удавался, прошептала едва слышно:

- Я все помню…

Возможно, это бы сработало, но я видел тот оскал и еще кое-что, поэтому с содроганием высвободил свою руку с заживающим пальцем из ее цепкой лапки и сделал шаг назад.

- Да, я помню, - повторила она вполголоса, уязвленная моим движением. - Но я и вам хочу напомнить ваши же строки:

Я хочу, чтоб прошедшее было забыто.

За собой я огни потушу.

И о том, что погибло, о том, что изжито,

Я тебя никогда не спрошу.[4]

Я молчал. Вспомнил, где лежит револьвер.

- Понимаешь? - обманувшись моим молчанием, спросила она вкрадчиво, интимно - на "ты". - Мы можем начать все заново - без упреков, без обвинений, забыв старые обиды. Я развею твои кошмары, успокою разум, верну сон и способность здраво мыслить. Ты снова будешь писать, и я обещаю тебе - станешь лучшим…Я желала, чтобы ты в полной мере прочувствовал, как плохо без меня, но поняла, что немного перестаралась, когда ты выстрелил себе в руку, - "Ну, спасибо тебе!" - но мы оставим все обиды в прошлом, верно? Ты и я - единое целое. Я укажу тебе путь к вершине, и мы пойдем по нему вместе…

Во время ее мотивирующей речи я медленно, будто невзначай, двигался к старому трельяжу на гнутых ножках, стоявшему в дальнем углу номера. В его ящике и лежал пресловутый револьвер - я переложил его туда из прикроватной тумбы, чтобы он не болтался под рукой в минуты, когда я был не в себе.

Делая вид, что внимательно слушаю свою искусительницу, я выдвинул ящик у себя за спиной и нащупал спасительный предмет. На той части ее речи, где она обещала указать мне путь к вершине, я выпростал руку из-за спины и направил на дьяволицу револьвер.

Она запнулась на полуслове, посмотрела на оружие, затем перевела взгляд на меня и произнесла с угрозой:

- Ты еще не понял? Тебе от меня не избавиться, - ее лицо исказилось от ярости, - и поверь, лучше со мной жить в мире…

Я выстрелил. По корсажу ее платья быстро расползалось темное пятно - я попал ей в грудь. Она прижала к ране ладонь, посмотрела на меня так, как будто не могла поверить в то, что случилось, и покачнувшись, упала навзничь.

Произошедшее лишило меня сил. Тяжело дыша, все еще сжимая в правой руке револьвер, я оперся руками о столешницу трельяжа. Тело била дрожь. Я отчего-то вспотел, и струйки пота стекали со лба мне в глаза. В голове, как муха об стекло, билась мысль о необходимости избавиться от трупа. Благодаря зачитанным в свое время до дыр романам Эдгара По у меня в голове имелся какой-никакой алгоритм на такой случай.

Решив удостовериться, что бесовка мертва, я нетвердой походкой подошел к распростертому на полу телу. Преодолев отвращение и страх, я опустился на колени и наклонился над ее лицом, чтобы уловить дыхание. Она не дышала. Я с облегчением поднял голову… Ее глаза были открыты, рот искривила усмешка. Она смотрела прямо на меня. Заорав от ужаса, я попятился от нее назад, помогая себе руками и ногами. Револьвер предательски остался лежать на трельяже. Она быстро извернулась, и поползла за мной, перебирая руками, неестественно согнутыми в локтях. Длинное, шуршащее платье со шлейфом, как змеиный хвост, волочилось за ней по полу. Чудовищная ламия! Я уперся спиной в стену - мне оставалось только наблюдать за тем, как эта фурия, высунув свой мерзкий язык, бросилась на меня. Скрестив руки перед своим лицом, я закричал и потерял сознание.

4. Необычная трапеза

- Вот вы и очнулись, друг мой, - ее голос звучал неровно, то отдаляясь, то приближаясь, - а нервишки-то у вас того… пошаливают.

Тот же засиженный мухами потолок. Я попытался повернуть голову в сторону, откуда раздавался голос. С третьей попытки мне это удалось. Тело было словно каменное, непослушное, неповоротливое - не мое. Я медленно приходил в себя.

Она сидела за маленьким обеденным столиком, стоявшим в номере на случай, если постоялец пожелает здесь перекусить. Собственно, этим она сейчас и занималась. Столик был изящно сервирован на одну персону. Ловко орудуя вилкой и ножом, она отправляла подхваченные с фарфоровой тарелки маленькие кусочки ростбифа в рот и тщательно, смакуя, пережевывала их

- Вы случаем не проголодались? - любезно поинтересовалась она, - я велю принести второй прибор…

Я хотел сесть, но не мог, руки и ноги не слушались, как будто их кто-то держал или они были привязаны…Я задрал голову как можно выше. Догадка оказалась верной - мои руки были примотаны к изголовью кровати моими же подтяжками. Тоже самое произошло и с моими ногами, торчащими из-под покрывала, которым я был укрыт, - их старательно привязали к фигурным столбцам по обе стороны изножья.

- Немедленно развяжи меня, тварь! - заорал я не то от страха, не то от возмущения.

- Фи, как невежливо, - скривила она губы. - Хочу напомнить, что эти своеобразные меры не понадобились бы, если бы вы не набросились на меня с револьвером. И ведь каков наглец - выстрелил в даму и не поморщился! Платье испортил…

- Хватит кривляться! Что тебе от меня нужно?! - я беспомощно дергался в своих путах, как муха в паутине.

- Хорошо. Давай начистоту, - она отложила вилку с ножом и скрестила руки на груди - там, где темнело кровавое пятно. - Мы с тобой давние знакомые, но одного ты понять не можешь - наша связь не зависит от нашего желания: если она возникла, то это навсегда. Она крепче, чем брак, чем кровные узы - ее невозможно разорвать. Если бы ты не был врагом самому себе, а значит, и мне, ты бы это понял. И тогда мы с тобой существовали бы в прекрасном, взаимовыгодном партнерстве. Но у тебя возникла навязчивая идея - избавиться от меня. Ты перестал писать, уехал, револьвер вот приобрел… Ты пытаешься избавиться от меня, что, как ты уже убедился, совершенно бесполезно, но тем самым ты только разрушаешь самого себя. Прости, но я не могу допустить твоей гибели, потому что вместе с тобой погибну и я. Поэтому вместо равноправного партнерства, мне придется править единолично …понимаешь? - она остановилась, подбирая подходящие слова, - …завладеть тобой...или вот еще удачная метафора - поглотить… или это не метафора…

Я смотрел на нее во все глаза.

- Что, черт возьми, это значит?!

Она вздохнула. Взяла в руку со стола тарелку с приборами, подошла к кровати, потрепала меня по волосам, сочувственно заглянув в глаза, и отбросила покрывало.

- Прости,- она ласково улыбнулась, и склонилась надо мной.

Я приподнял голову. Мое совершенно голое тело, распластанное на кровати, было рассечено посередине от центра груди до лобка так, что были видны внутренности. На животе края разреза были широко раздвинуты. Туда она и засунула свои руки. Жалко захрипев, я попытался позвать на помощь - от потрясения у меня пропал голос.

Она ковырялась в моих потрохах, как кухарка в лавке мясника. Странно, но мне было совершенно не больно, хотя я ощущал ее прикосновения - как будто внутри меня копошилось большое насекомое.

- Желудок не нужен… печень я уже пробовала... - к моему горлу подкатила тошнота. Я повернул голову и посмотрел на столик - ростбиф! Меня передернуло от отвращения.

- Так,- резюмировала она, вытерев руки салфеткой и по-хозяйски подбоченясь, - осталось только сердце и мозги.

Она подошла к моей груди, крепко взялась за края разреза обеими руками и с силой потянула в разные стороны - с громким хрустом грудина разошлась. Разорванная кожа красно-белыми ошметками болталась перед моими глазами. Экзекуторша отодвинула в сторону левое легкое, напоминающее грязную губку, и я увидел свое сердце. Большое, красно-коричневое с фиолетовыми прожилками, оно ритмично сжималось, все еще толкая кровь по моим артериям.

Моя мучительница взяла с тарелки нож с вилкой и стала разглядывать сердце, помогая себе приборами, видимо, решая, где сделать надрез. Я задергался, как червяк, пытаясь увернуться от ее безжалостных рук.

- Нет! Не надо! - сипел я во все горло.

- Тише, тише, - она успокаивающе погладила меня по щеке, - я не возьму все, мне нужен только кусочек…ма-а-а-аленький кусочек.

Затем она воткнула вилку в сердце где-то снизу и отрезала небольшую его часть столовым ножом. С торжествующим видом она продемонстрировала мне нанизанный на зубцы красно-коричневый кусок плоти, с которого тягучими каплями сочилась кровь. На этот раз меня стошнило. Склонив голову набок, я долго извергался желто-зеленой рвотой, стекающей с кровати на пол. Мои глаза закатились, я хватал ртом воздух и не мог вдохнуть.

- Ну, ну, будет, будет, - заботливо утешала она меня, держа в одной руке вилку с куском моего сердца, а другой - вытирая мне рот краешком покрывала.

Положив приборы вместе с добычей на тарелку, она прошествовала к столу и чинно села. Затем, постелив на колени салфетку, эта истинная поклонница маркиза де Сада не спеша, начала поедать частицу моего тела, довольно кивая мне. Я беззвучно рыдал от ужаса, бессилия и жалости к самому себе. Мои кошмарные сновидения были детскими бирюльками по сравнению с тем, что происходило со мной наяву.

- Немного жестковато, - произнесла она некоторое время спустя и погрозила мне пальчиком, - у, жесткосердечный!..Лимон здесь был бы кстати…

Прожевав последний кусочек, она с умилением посмотрела на меня.

- Пора переходить к десерту. Ты не поверишь, но мозг - самая нежнейшая и сладкая часть человеческого тела. Как говорит мой знакомый итальянский повар - "bellissimo! perfecto!". И вот так целует кончики своих пальцев. Это можно сравнить…- она замолчала, перебирая в голове варианты, - может, с flan pâtissier[5], если выбирать из того, что ты пробовал…

"Чертова полиглотка!" - подумал я с уничижительным сарказмом и вдруг истерично захохотал гортанным, каркающим смехом, внезапно обнаружив, как жутко каламбурит в моем нынешнем положении нарочно искаженное мною слово "полиглот".

- Сначала…кха-кха-кха…на.. полу…оказался - меня скрючивало от смеха, - а…потом …а-кха-кха-х…в глотке…кха-кха-ха …полиглотки…кха-кха-ха!

- Пора заканчивать, - бросила недовольная моим неуместным весельем любительница особых деликатесов и резко встала.

Мне пришла в голову интересная мысль. Гадина получает удовольствие, видя страх и мольбу в глазах других. Она наслаждается чужими страданиями. Любит, когда ее боятся, когда ей подчиняются… Терять мне было уже нечего. Буквально.

5. Меломан поневоле

Она поставила на столик невесть откуда взявшийся докторский саквояж из черной кожи и, открыв его, достала матово поблескивающую хирургическую пилу. Три года назад, будучи студентом последнего курса университета, из постыдного интереса я посетил Анатомический театр, открывшийся в Москве на Малой Царицынской. В тот день какой-то уважаемый профессор медицины демонстрировал на трупе ампутацию конечностей. Я хорошо запомнил хирургическую пилу - меня два раза стошнило в мою студенческую фуражку.

Живодерка кончиками пальцев провела по зазубренному краю, проверяя остроту инструмента, и в предвкушении удовольствия от моих страданий облизала губы.

В качестве пробного камня я запел "Марсельезу" - первое, что пришло в голову. Изо всех сил я сипел на французском, для большей выразительности подкрепляя свое пение гримасами. Если бы не мое распотрошенное тело, наверное, это выглядело бы смешно.

Истязательница бросила на меня удивленный взгляд, отложила пилу и подошла к изголовью кровати. Убедившись, что мои руки надежно привязаны, она приложила свою ладонь к моему лбу, словно желая удостовериться, что у меня нет жара, и, нахмурившись, внимательно посмотрела мне в глаза. Наверное, подумала, что я свихнулся.

- Marchons, marchons! Qu'unsangimpurаbreuvenossillons![6]- хрипел я ей в лицо.

"Марсельеза" в цель не попала. Во всяком случае, потрошительница вернулась к столику за пилой. Я продолжал распевать, исподволь следя за ней глазами. Она снова подошла к изголовью кровати, откинула с моего лба слипшиеся пряди волос и, ни мало не смущаясь пением, приложила к середине лба рабочий край пилы, примеряясь, где начать пилить.

Хитрая бестия испытывала меня. Тогда я решил исполнить что-нибудь более близкое нам по духу и заголосил "Молитву русских". На последних строках первого куплета "Всех утешителю - Всё ниспошли!" она с силой провела пилой. Я почувствовал, как острые зубцы инструмента рвут кожу на лбу и царапают череп. Скрежет металла о кость вибрирующей волной прошел через все мое тело, отдавая в пальцы ног. Глаза заливала кровь. Я обмочился. Слова застряли у меня в горле, тело била крупная дрожь. Я хотел сдаться… Неосторожно брошенный ею короткий насмешливый взгляд заставил меня начать второй куплет.

Безумно вращая глазами, в основном для того, чтобы избавиться от кровавой пелены, я рвал отекшее горло в мнимом патриотическом угаре.

Салтычиха медленно убрала пилу с моего лба, сверля меня взглядом, полным ненависти. Некоторое время она простояла в нерешительности, опустив руки, затем гневно топнула ногой и с размаху влепила мне пощечину.

Я мысленно возликовал и без паузы перешел к "Блохе". Мне и с голосом было далеко до Шаляпина по части пения, но демонический смех я изобразил мастерски. Особое удовольствие мне доставило выплюнуть ей в лицо "Блоха, ха, ха, ха, ха, ха!".

Ее трясло от злости.

- Замолчи! - завизжала она, но меня было уже не остановить.

Бросив пилу, она подбежала к саквояжу и выхватила из него скальпель.

- Я отрежу твой поганый язык! - она решительно шагнула ко мне.

Я вертел головой в разные стороны и продолжал мычать веселый мотив с закрытым ртом. Взбесившись от бесплодных попыток ухватить мой язык одной рукой, мегера со злобным рычанием вонзила скальпель в мою грудь чуть ниже левой ключицы, освободив себе другую руку. От нежданной боли я заорал во всю силу своих легких. Ведьма больше не миндальничала со мной - игра закончилась.Пальцами одной руки она впилась мне в щеки между челюстями так, чтобы я не смог закрыть рот, не откусив себе изнутри кусок щеки. Другую руку инквизиторша неосторожно засунула мне в рот, пытаясь схватить мой язык. И на старуху бывает проруха, верно, дорогая? Изо всех сил я сомкнул челюсти, зажав ее пальцы зубами. От неожиданности и острой боли она дернулась, пытаясь освободиться, и отпустила руку, которой сжимала мои щеки. Я улыбнулся про себя и сдавил челюсти насколько смог. Пойманная в капкан, гарпия билась в конвульсиях и визжала. Наконец она рухнула на пол и затихла. Я выплюнул изо рта кровавое месиво из откушенных пальцев и сломанных зубов.

6. Пиррова победа

Медлить было нельзя. Тварь могла очнуться в любой момент. Опустив голову, я ухватился зубами за торчащий из моей груди скальпель и потянул. С передышками, воя от боли, я все же вытащил его.

Простенькая деревянная кровать, и так не отличавшаяся крепостью после длинной череды гостиничных постояльцев, не была предназначена для испытаний, которые выпали на ее долю сегодня. Изножье кровати прилично расшаталось. Несколько сильных ударов ступнями, и мне удалось сломать его окончательно. Теперь я мог двигаться. Осторожно извиваясь, чтобы не вывалить внутренности из своей растерзанной утробы, я подтянул верхнюю часть тела к изголовью. В таком положении у меня получилось дотянуться зажатым в зубах скальпелем до пут правой руки. Спустя несколько минут, мои руки были свободны. Я вытащил из кучи одежды, валявшейся на полу рядом с кроватью, свою сорочку и, протянув ее под спиной, подвязал свой живот, сомкнув края разреза. Следующими в руки мне попались кальсоны. Ими я перетянул свою грудь. После этого я, наконец, смог сесть и освободить ноги от сломанного изножья.

Боли от ран я не ощущал. Мое тело онемело. Я не понимал, умер я или еще жив. Может, все происходящее - чудовищная галлюцинация? Сон? Наркотический бред? Или я напился до скотского состояния и валяюсь в белой горячке? По всем законам человеческой анатомии я уже должен умереть от ранений и потери крови. Но с другой стороны, мой пыточных дел мастер не была обычным человеком. Собственно, была ли она человеком вообще? Ее приемчики всегда отдавали "нездешним" душком.

Старательно обойдя женское тело на полу, я медленно, с трудом побрел к двери, прижимая руки к груди и животу. Мне нужны были люди! Мне нужна помощь! В этот момент дубовая дверь с потертой бронзовой ручкой казалась мне райскими вратами, из-под которых пробивалась узкая полоска спасительного, животворящего света. Еще несколько шагов, и я почувствовал рукой прохладный металл дверной ручки. А еще - когти мерзкой твари, впившиеся в мою лодыжку. Я вскрикнул и оглянулся. С искаженным от ярости лицом она неизувеченной рукой с силой тянула меня за ногу от двери. Ее пальцы неестественно вытянулись, заострились и, словно гарпуны, впились в мою кожу, проткнув ее. Я схватился за дверную ручку, с ужасом понимая, что долго она не выдержит, и гарпия утащит меня обратно. В отчаянном, животном порыве самосохранения, брыкаясь что есть мочи, я смог сбросить чудовище со своей ноги. Затем быстро повернул ручку и, распахнув дверь, шагнул в коридор. Последнее, что я почувствовал, как это адское создание ухватилось за сорочку, пытаясь затащить меня назад. От резкого рывка тонкая ткань сорочки лопнула, а я упал ничком, увидев меркнувщим взором длинную бледно-розовую петлю кишечника, вывалившуюся из моего распоротого живота на затоптанный пол коридора. Мои глаза закрылись...

Сколько времени я лежал без чувств, не знаю, может, несколько секунд, а может - счет шел на часы. Затем я услышал голос. Мужской. Он что-то быстро говорил, но я не понимал слов. Я разлепил веки и, сфокусировав взгляд, смог, наконец, рассмотреть мужчину. Это был хозяин гостиницы. Француз. Теперь ясно, почему я не мог понять его, пока окончательно не пришел в себя. Я собрался с мыслями и еле выговорил по-французски, проглатывая половину звуков:

- Месье, мне нужна ваша помощь. Я ранен.- я показал рукой на свой живот.

Он испуганно посмотрел на меня и спросил:

- Позвольте?

Я кивнул. Француз стал осторожно расстегивать мой жилет…Я приподнял голову и осмотрел себя. Я лежал на полу коридора, полностью одетый, включая сюртук и ботинки. Даже котелок валялся рядом. На моей одежде не было ни единого пятнышка крови. Все еще не веря своим глазам, я поспешными движениями вытащил сорочку из брюк, и посмотрел на свой живот - бледный, впалый, но без единой царапины. На всякий случай, я пощупал его рукой - он был в порядке, как и мои зубы - целы, все до единого. Я сел и огляделся по сторонам. Хозяин гостиницы с беспокойством наблюдал за мной, постоянно спрашивая:

- Месье, вам плохо?

Я указал ему на дверь своего номера и прошептал:

- Она там. Женщина. Она хочет меня убить.

Француз встал, открыл дверь и осторожно заглянул в комнату.

- В номере никого нет, месье. Убедитесь сами. Может, позвать врача?

Я поднялся на ноги. Дверь в номер была открыта. Картина, увиденная мной через дверной проем, снова заставила меня усомниться в здоровье моего рассудка. Ничего в комнате даже отдаленно не напоминало о произошедших событиях: ни крови, ни сломанной кровати, ни какой-либо особы женского пола. Все на своем месте.

Я повернулся к хозяину гостиницы и сказал ему:

- Зовите жандармов. Я сошел с ума.

Час спустя, он, наконец, покинул мой номер. После долгих уговоров француза, лавровишневых капель и двух бокалов бургундского вина я почти поверил в то, что со мной случился "совершенно невероятный инцидент", если цитировать хозяина гостиницы. Вероятно, собираясь выйти на прогулку, я случайно запнулся в коридоре гостиницы, упал, ударился головой и потерял сознание. А то, что мне привиделось, было всего-навсего бессознательным бредом - последствием удара головой об пол. Эта версия с небольшими оговорками, о которых хозяину гостиницы знать не стоило, пришлась мне по душе. Я успокоился и вежливо выпроводил его, заверив, что со мной все в порядке.

Обдумывая произошедшее - что же все-таки это было, действительно ли, видения после удара головой или признаки расстроенного ума - я шагал по комнате, подавленный грустными мыслями. Оказавшись рядом с трельяжем, помня, какую роль он сыграл в моей бредовой истории, я выдвинул ящик - револьвер был на месте. Я усмехнулся, взял его в руки и из чистого баловства стал вращать барабан, радуясь, как ребенок, этому бессмысленному действию. Для чего я откинул барабан, не знаю, но я сделал это. В барабане не хватало двух патронов. Одним я прострелил себе палец. Я медленно поднял глаза и посмотрел в зеркало трельяжа. Комната была в беспорядке и залита кровью. Особенно бросалась в глаза растерзанная кровать со сломанным изножьем. Сервированный на одного столик, грязная тарелка на нем, рядом раскрытый саквояж. Я стою совершенно голый с разрезом от шеи до низа живота, туго перетянутым двумя окровавленными тряпками. И Она за моей спиной. Моя искусительница, моя мучительница - моя Муза. Она не оставит меня, пока я жив - я знаю. Ты и я - одно целое, да, дорогая? Куда я, туда и ты, верно?

Я улыбнулся ей через зеркало и приставил револьвер к виску.

***

Когда, отрешённый от бредных сознаний,

Бичующих пыток ума, –

Я стал серебристым, как звёздные ткани,

Которых не трогает тьма.[7]

***

Эпилог

Публикация в газете "Московские ведомости" от 2 (15) августа 1911 года

Смерть поэта

Позавчера в одной из гостиниц Парижа был обнаружен мертвым известный русский поэт Виктор Викторович Гофман, автор двух стихотворных сборников "Книга вступлений" и "Искус".

По данным французской жандармерии, находясь в состоянии внезапного психического расстройства, которое подтвердили свидетели, поэт покончил с собой выстрелом из револьвера в своем номере, оставив предсмертное письмо матери.

Погребение состоится в Париже на кладбище Bagneuse.

По просьбе родственников поэта сообщаем, что по причине самоубийства панихида по покойному совершаться не будет.

[1] Виктор Гофман. "У меня для тебя".

[2] Виктор Гофман. "Нежность".

[3] Виктор Гофман. "Я пишу тебе из такой тьмы".

[4] Виктор Гофман. "Больное счастье".

[5] Парижский флан (перевод с фр. яз.) - вид десерта во Франции, ставший блюдом национальной кухни.

[6] Вперед, вперед! И нивы наши и сады, вмиг кровь нечистая зальет! (перевод с фр. яз.) - слова из "Марсельезы".

[7] Виктор Гофман. "Смеющийся сон".

Автор: Margo

Источник: http://litclubbs.ru/articles/31474-delirii.html

Публикуйте свое творчество на сайте Бумажного слона. Самые лучшие публикации попадают на этот канал.

#ужасы #искаженная реальность #бред #сумасшествие #делирий