"Первый полёт"
Ходить мне предстоит в 43-ю школу, куда ещё ходили моя мама и бабушка. Теперь я смотрю на глянцевый календарь, что висит над холодильником, не просто как на красивую картинку. Сильные каллиграфические цифры. Семёрка и двойка особенно изящны. Отныне "сентябрь" особенный месяц.
Предварительное прослушивание у завуча мне запомнилось как первое испытание, которое послушный домашний ребёнок получил от соприкосновения с огромным, шумным, строгим миром, где ты уже почему-то не в центре внимания многочисленных бабушек и тётушек, в котором совсем другие правила, незнание которых почему-то не освобождает от ответственности.
Завуч, на моё счастье, оказалась совсем не страшной женщиной, удивительным образом умевшей сочетать в себе строгую внимательность с мягкой, внутренней добротой. Ошибок в небольшом вступительном экзамене я сделал приемлемо немного, ведь все дети знают, что «заяц» может писаться либо через «и», либо через «е», и что логичнее выбрать второе. «Пчичку» мне вообще простили, выяснив, что именно в таком варианте я её и произношу, чем очень рассмешил мою экзаменаторшу.
Предполётная подготовка включает в себя примерку скафандра. Это серая школьная форма, шерстяной костюм. Широкие штаны и очень свободный пиджак. Теперь я понимаю, что размерчик детям семи лет рачительные родители покупали, что называется, «на вырост». В костюме и белой рубашке я другой человек, с какой-то, видимо, теперь другой судьбой...
Полёт всё ближе, вот уже появился букет хризантем и пошли странные разговоры о том, что вручать его должен я. С трудом представляю себя в костюме, и уж тем более с цветами. Кому и как я должен их дарить, где, когда, в какой момент? И что я скажу? - Нет, это явно не моя роль, и, похоже, не моя жизнь...
Уложен космический ранец, в нём пахнущие типографской краской тетради и учебники, деревянный пенал с перьевой ручкой, коробочка с яркими полупрозрачными счетными палочками
Последние манипуляции и проверки приборов. Впервые я буду питаться в автономном режиме. Бутерброд на месте, сливочное масло, видимо от предстартового жара, плавится, опасно и непредсказуемо распределяется по целлофановому пакету, не успевает впитаться в хлеб и скользит по розовой Докторской. Чем я буду его запивать? Где я должен мыть руки? Куда потом девать этот масляный пакет? Вербализировать эти мысли и вопросы я уже не в состоянии, включившийся древнейший механизм защиты организма заставляет меня онеметь и пребывать в коконе анабиоза.
До школы в переулке Н. А. Островского, который бабушка упорно называет по привычки Мёртвым* 5-7 минут ходьбы - это миг. Малый Могильцевский, через который мы идём, вообще коротенький - каких-то пара деревянных домиков, некоторые, на радость наблюдающим мальчишкам, снесут в ближайшие годы.
Во дворе школы море взрослых и детей, мы чего-то ждём... Солнце светит так, чтобы не было возможности что либо разглядеть, пятна света скачут по букетам, бантам и каштановым листьям. Танечка собрана и сосредоточена, что-то высматривает, на лице улыбка и решительность. Потом все будут уверены, что меня провожала мама, так молодо она выглядит.
Вот я уже в сером новеньком скафандре стою с бабушкой перед школой. Впервые у меня столько карманов, даже внутренний, в одном из них носовой платок, но ручек туда класть нельзя - обязательно потекут. Танечка с моим ранцем и цветами. Когда и где она их добыла? До Кропоткинской целый километр Гагаринского переулка, а её ноги постоянно болят, Смоленская ближе, но это тоже подвиг. И всё это как-то соотносится с моей новой жизнью, до начала которой остаётся буквально несколько шагов!
Осенний воздух звенит, утренний холодок врывается в легкие, спускается и застревает в животе и немеющих ногах... Впервые я ощущаю и остро осознаю себя глубоко семейным человеком! Нити души напряжены и устремлены домой, в комнату, полную тепла и уюта, моим рисункам, пришпиленным булавками к ковру на тыльной стороне шкафа, к непонятным разговорам о Зубре, каком-то знаменитом Тимофееве-Ресовском, что жил раньше в нашей коммуналке, к звуку пишущей машинки, домикам из стульев, одеял и жестких подушек, к любимым тефтелями с томатной подливкой, к плюшевым зверям, с которыми поимённо прощался, уходя в эту Неизвестность.
А-а-а! Ты куда, Одиссей! Море голосов бурлит, превращается в шум водопада, Сцилла и Харибда, обе две, уже дышат мне в лицо, они не видны, но слышны и осязаемы.
Вдруг первая, такая большая и надежная, но, увы, единственная ступень ракетоносителя неожиданно отделяется - это бабушка ныряет в разноцветную толпу вручать кому-то цветы... Я в невесомости! Секунды превращаются в вечность...
Выпущенный, а вернее выдернутый из тёплых добрых рук провожающей бабушки, я плыву в каком-то ручье, который назывался моим классом. Этот ручей двигается, растягивается, порой почти исчезает, теряется, вливается в море, наполнявшее школьный двор, этажи и коридоры... Где моя цель, кому я нужен, кто свои?
Чуть знакомое лицо, а-а! Это учительница, весной я был на собеседовании...Теперь я в Потоке, людская река течёт по незнакомым лестницам и коридорам, сквозь шум, топот, крики, запахи какао, банты и веснушки...Спасение в уже пустеющем коридоре пришло в виде той самой учительницы, которая смеялась над «пчичкой», именно она вела младшие классы. Парта, а это была настоящая парта Эрисмана, цельная, с наклоном, мне, как вошедшему последним, досталась ближайшая к двери, ну и место на ней, соответственно тоже.
Понять смысл урока и прочитать что-либо на доске в моем состоянии и с этого ракурса было практически невозможно. Прямо передо мной была пустая стена, справа дверь, слева соседка по парте перекрывает остальной класс... - куда смотреть, чем занять свой мечущийся ум? Наблюдать оставалось за соседкой, которая была, в общем-то, в подобном положении, но развлекала себя болтовнёй с девчонками сзади. Не выпуская перьевой ручки, она возбужденно жестикулировала, повернув голову к подругам, и убедительные жесты правой руки каждый раз оставляли кучу клякс на чистых листах раскрытой тетради. Зрелище было столь завораживающим, что я не решился его прервать, красота перформанса пересилила угрызение незрелой совести.
Домой я шёл с чётким ощущением, что детство кончилось. А потом вдоль тротуаров росли кучи начинавшей подпревать листвы, можно было весело пинать каштаны и бесплатно пить прошибающую до слёз газировку без сиропа в подвале дома неподалёку, где была какая-то контора и стоял бесплатный автомат. Новый широкий мир свободы, был ещё контрастнее и ярче после такой неожиданной, непонятной и сжимающей неволи школьных помещений.
Космос оказался многоликим и многоруким, разрисованным мелом и чернилами, с каштанами и ластиками в карманах, украшенный золотыми и бордовыми листьями, бегущий, орущий и прыгающий на резинках. И этого отменить уже нельзя - ближайшие десять лет, то есть полторы моей нынешней жизни, он теперь моя среда обитания, бесконечный источник забот, тревог и радостей.
Продолжение следует - часть 4
Усолов Андрей
Август 2019
-------------------------------------
*переулок Н.А. Островского (1937—1993 годах), названный в память писателя Николая Островского, автора романа «Как закалялась сталь», теперь называется Пречистенским, а ещё ранее назывался Мёртвым.
Другие части вы можете открыть по ссылкам: