В рамках выставки «Больше чем любовь» классика отечественной живописи Юрия Пенушкина мы побеседовали с художником Васей Хорстом.
Обоих мастеров объединяет интерес к ню, в случае Юрия Пенушкина обнаженные модели появляются в декорациях русской деревни, у Васи место действия - коммунальная квартира.
Татьяна Белякова: Почему интерес к ню?
Вася Хорст: В теме ню есть важная драматургия, своеобразная динамика, которой необходимо добиться в картине. Кроме того, для меня фигура человека - необходимый камертон, без которого мне трудно определить финал произведения.
ТБ: Почему место действия в твоих произведениях - коммунальная квартира, часто даже коммунальная ванная?
ВХ: У коммунальных квартир интересный, романтический флер.
В коммунальной квартире больше жизненных слоев, при создании картины они тебя захватывают, начинают в тебе работать, и ты начинаешь представлять себя в другом измерении и другой эпохе.
В обычной квартире сложно нащупать подобные точки, которые в конечном счете помогают “сращивать” живописную ткань.
Ну и потом все так или иначе жили в коммуналках, и это одновременно романтично и загадочно, вот так проникнуть в чью-то квартиру.
ТБ: Юрий Пенушкин эмигрировал в Париж в начале 1990-х и какое-то время пытался писать классический образ Парижа, мансарды, но вскоре отошел от этой темы и вернулся к русской природе и деревне. Если бы ты эмигрировал в Израиль, как собирался, то каким бы было твое искусство?
ВХ: Я думаю, что переработка образов мира, который ты покидаешь, безусловно важна и нужна, и я, возможно, писал бы и мосты Петербурга, и коммунальные квартиры.
Например, прекрасная художница Зоя Черкасская воссоздала у себя в Израильской студии интерьер “советской” квартиры, с настоящим - той эпохи- ковром на стене, посудой, стильной мебелью. Некоторые вещи, кстати, передали эмигранты, уехавшие в 1980-е. То есть вещи с историей.
Поэтому вполне возможно, что я бы тоже писал в Израиле сделанное из пенокартона оливье.
ТБ: Или ты бы возможно проникся яркими цветами?
ВХ: Яркие цвета кажутся мне излишним китчем в живописи.
Мне как правило наоборот, хочется немного «убить в себе Сарьяна» или хотя бы сделать так, чтобы яркие, звонкие цвета меня устраивали.
ТБ: К колориту Юрия Пенушкина как мне кажется очень подходит определение «звонкий цвет». Вот, например, «Натюрморт с самоваром» очень напоминает мне «Красную комнату» Анри Матисса.
ВХ: Мне, напротив, кажется, что здесь машковская (Илья Машков - (1881-1944) — русский и советский художник, один из основателей и участник художественного объединения «Бубновый валет» - Прим.) русская снедь, тарелочки с золотой каемочкой. Машков тоже писал в пастозной импрессионистической манере, которая и Юрию Пенушкину очень близка.
ТБ: Но при этом Пенушкин все-таки преклоняется перед импрессионистами, как тебе кажется?
ВХ: Он же учился в Академии художеств в мастерской Мыльникова.
1960-е годы, когда Юрий Пенушкин был студентом, были временем тотального увлечения импрессионизмом и французской школой, потому что после суровых 40-х, когда был единственный “передвижнический” язык, художники начали искать новые средства, и в итоге пришли ко второй версии “русского импрессионизма”. Хотя, конечно, в 1960-е социально-направленная живопись никуда не ушла, художники стали чуть свободнее в выборе пластического языка. Теперь вдохновение они искали в искусстве 1920-х годов, в работах Матисса, Ренуара, Клода Моне, которые в этот период вновь становятся доступны в музеях. Одновременно на художников в 1960-е годы влияла русская пейзажная школа конца XIX века - Левитан, Серов, Коровин. Поэтому, как мне кажется, выбор пути в искусстве для Юрия Пенушкина был во многом предопределен.
ТБ: А как ты относишься к импрессионистам и французской школе вообще? Или у тебя другие «любимчики» в искусстве?
ВХ: Конечно, “французы” - зачинатели живописи. Без Сезанна, Мане, Делакруа не было бы ничего.
Во время учебы в институте я любил немецких художников - Эгона Шиле, Эрнста Людвига Кирхнера, вообще группу “Мост”. Но после переезда в Петербург я проникся (помогли питерские пейзажи) французской школой (А. Марке, А. Дерена), узнал “ленинградцев” (В.А. Гринберга, А.И. Русакова). Настоящим открытием стали художники арефьевского круга. Сейчас “главными” для меня являются, пожалуй, “наши” К. Истомин и М. Рогинский.
ТБ: На выставке «Больше чем любовь» представлено много этюдов, эскизов к большим картинам. Как ты относишься к работам с практическим полным отсутствием деталировки?
ВХ: Я думаю, что важна в первую очередь плоскость картины, а не отдельные детали. К примеру Пенушкин, в первую очередь, любит создавать тактильность в полотне, давать почувствовать зрителю текстуру полотна, плотность наложения краски, характер мазка.
Я же в своей работе в основном предпочитаю добиваться ровной фактуры, сконцентрировавшись на внутренней пластике и гармонии общего модуля. Вообще, это чисто советская традиция определять “жанр” по размерам: маленький, значит этюд. Для меня выбор формата является определяющим в создании работы. Я могу, например, написать холст метр на два и назвать его “этюд с фигурой”. А могу, наоборот, писать маленькую картинку несколько дней, прописывая детали. Но, повторюсь, главное попасть в модуль. Сколько было примеров когда детали убивали всю картину, так что широкая кисть иногда бывает очень кстати!
