Остап Бендер возвращается на киноэкраны. Правда, в этот раз советский благородный вор предстанет перед зрителями в облике молодого оборванца, чей путь идейного борца за денежные знаки только-только начинается. Уверены, что немногие обрадовались подобным новостям. Харизматичный разгильдяй, роль которого в разные годы отыгрывали такие гиганты партийного кино как Андрей Миронов и Арчил Гомиашвили, превратился в молокососа, что кое-как раздает тумаков одесским бандитам в стиле дилогии «Шерлок Холмс» от Гая Ричи.
Однако вольное переосмысление старого-доброго плутовского сюжета предлагаем задвинуть на второй план. Речей о том, что команда клипмейкера Игоря Зайцева опошлила классику, в инфополе появится немало, в этом никто не сомневается. Ведь всем не угодишь, а недовольные, как правило, досаду до ближнего своего доносят громче остальных. Мы же вместо стенаний предлагаем окунуться в контекст создания бумажного первоисточника: узнать, как Ильф с Петровым пришли к концепту «Двенадцати стульев», и каким именно образом роман изображает советскую действительность эпохи победившего НЭПа.
Все началось с безобидного литкружка, где писатели-самоучки, редакторы местных газет и прочий «бумагомарательный сброд» собирался, чтобы зачитывать фрагменты своих опусов и оживленно дискутировать на тему услышанного. Нередко споры во время таких собраний оборачивались сеансом совместного написания разномастных повестей и небольших рассказов. Таким макаром, то бишь коллективно и спонтанно, создавались, например, «Большие пожары» (1925), которые были сотканы из мыслей сразу 25-ти писателей, или хулиганское творчество объединения «Серапионовы братья», куда входили Михаил Зощенко, Лев Лунц и Николай Тихонов.
Знатным ходоком по подобного рода «литературным гадюшникам» был и Валентин Катаев, именитый новеллист и корреспондент, который загорелся идеей написать совместный роман вместе со своим младшим братом Евгением, что публиковался под псевдонимом Петров. Бывший сотрудник одесского угрозыска и ответственный секретарь московского издания «Красный перец», Женя сдружился с журналистом Ильей Ильфом в середине 20-х, и бок о бок с ним активно писал «в стол» мелкие очерки о суетливой столичной бытности. Этих упражнений в сатире и словотворчестве не мог не заметить Катаев-старший. В образовавшемся трио он занимал позицию поднаторевшего редактора, чье имя, растиражированное газетой «Гудок», помогло бы новичкам обрести своего читателя чуточку побыстрее.
В 1927 году выходит первая редакция их книги «Двенадцать стульев», приключенческой истории о советских аферистах, на страницах которой уютно уживаются злоба дня, острый конъюнктурный юмор и увлекательное бульварное чтиво. Тогда Валентин Катаев отрекся от соавторства, признав, что его верноподданные и сами прекрасно справляются. Получив благословение наставника, Ильф и Петров принялись работать как заведенные: писали круглосуточно, много спорили, много читали советских газет, извлекая из передовиц самые абсурдные и потешные происшествия, и даже начали публиковать «Двенадцать стульев» в журнале «Тридцать дней» в январе того же года.
Роман обрел бешеную популярность с первых же тиражей. Его цитировали, над ним смеялись, и вокруг него велись оживленные диспуты. Критики, партработники и прочие окололитературные «номенклатурщики» банально не понимали, в какой политической плоскости эта книга вообще находится. В конце концов, спецы ограничились удобной формулировкой: Ильф и Петров высмеивают не советский образ жизни, а отдельные его недостатки. Итог: полемика исчерпана, гонорары уплачены, а вовремя подвернувшийся под руку конфликт ЦК с левой оппозицией Троцкого, чьи тезисы в «Стульях» также предавались разгрому, спасли книгу от забвения «на полке».
Многие литературоведы называют «Двенадцать стульев» наиболее полной энциклопедией советской жизни 1920-х. Любой персонаж, будь то тандем главных героев, хитроумный прохвост Остап Бендер и его протеже поневоле Киса Воробьянинов, или второстепенные действующие лица, как алчный «святоша» Федор или вульгарная модница Эллочка-людоедка – все они созданы с помощью гротескного преувеличения действительности. За кого из героев романа не возьмись, для каждого можно отыскать взаправдашнего вдохновителя. Ильф и Петров играются с фельетоном, злоупотребляют гиперболизацией, тасуют знакомые всякому гражданину СССР сословия и типажи, трансформируя это обличительство в форму романа-путешествия. Даже у Бендера и Кисы были свои прототипы: одесский пижон и красноречивый жульбан Осип Шор и лидер партии кадетов в Госдуме Павел Милюков соответственно.
От ставшего нарицательным в российской драматургии имперских времен «уездного города N» до спальных районов Москвы и жаркого Тифлиса. Тысячи километров пути в поисках наживы, что спрятана в одном из двенадцати стульев гамбсовского гарнитура, раскиданного по всему необъятному Союзу. Дон-Кихот встречается с «Мертвыми душами», испанская novela picaresca спотыкается о краснознаменный соцреализм. Автомобили в провинции по пальцам одной руки можно пересчитать, а центральные улицы богаты на рукописные вывески кабаков и гастрономов.
Но стоит читателю переместиться в Москву, где по десяти вокзалам ежедневно снуют туда-сюда тридцать тысяч пришлых, как ему становится тяжело сориентироваться в суматохе, что царит, к примеру, на Охотном ряду или Лубянке. Куда ни плюнь, везде «беспатентные» торговцы, щипачи и милиционеры, тщетно сдерживающие натиск уличных коммерсантов. В общежитии имени Бертольда Шварца комнаты разделены фанерными ширмами, а на одного жильца приходится по матрасу и стулу. Такой вот джентльменский набор. Это не «нехорошая квартира», в которой обитал Воланд, и не хоромы профессора Преображенского в калабуховском доме, однако в сепаративных общежитных реалиях угадывается свойственное персонажам радикальной прозы стремление к автономному существованию вне партийного влияния, вне политики «от каждого по способностям, каждому по потребностям».
«Старые вещи покупаем, новые крадем!», – восклицает Остап Бендер, встретившись с отцом Федором в коридоре старгородской гостиницы «Сорбонна». Недаром этим расхожим афоризмом пользуется персонаж, придуманный Ильфом и Петровым, ведь они, урожденные одесситы, не понаслышке знали о засилье на улицах советских городов старьевщиков. СССР в изложении писателей – это территория «несвободного предпринимательства», вольготно расположившегося за каждой подворотней. Тот же отец Федор курирует «стартапы» на манер организации домашних обедов и изготовления стирочного мыла, а архивариус Коробейников за пачку червонцев готов тряхнуть стариной и попрактиковаться в ремесле «черного» делопроизводителя. Страна, в которой жили и творили Ильф с Петровым, в романе показана как одно сплошное противоречие, где аборигены в фуражках и с папиросами в зубах еле-еле сводят концы с концами, добывая рублик на скромное пропитание, а в вагон-ресторанах поездов дальнего следования сидят, обложившись огромными колбасами и сырами, пассажиры при костюмах-тройках. Страна Советов – страна контрастов, в которой люди боятся комиссии ГПУ, но теряют всякий страх, едва только на горизонте замаячит хитро запрятанное наследство от тещи из числа дворян.
Шутка ли, но в 1948 году Союз писателей обнародовал особое постановление, в котором черном по белому было написано, что «Двенадцать стульев» есть «грубая политическая ошибка», а прославленный дуэт, судя по всему, «преувеличил место и значение нэпманских элементов», посему книгу решено было отнести к разряду «вредных». В стране менялась обстановка, и цензурный запрет все-таки настиг «Стулья», хотя уже в 1956-м его сняли, ибо «оттепель» – сталинские решения больше не котируются. Правда, новые издания сопровождались несметным числом сносок, в которых редакторы подчеркивали талант Ильфа и Петрова как сатириков и непрозрачно намекали, что их вербальные выходки – штука, направленная исключительно прославление социалистического режима.
Ильф и Петров – мастера интертекста, и цитируют их прозу не просто так. Дело в том, что все их сюжеты, в том числе похождения Остапа Бендера, вырваны из контекста реальной жизни, буквально украдены с газетных заголовков, похищены из духоты коммунальных квартир и срисованы с оживленных улиц больших городов. Потому-то «Двенадцать стульев», равно как и их продолжение «Золотой теленок», привлекают так много внимания со стороны филологов с научными степенями. Лексикографическое богатство языка Ильфа и Петрова – результат не имитации «говоров», а их тотального, кропотливого переноса. Эти книги – родина многих афоризмов и идиом, широко применяемых народе и по сей день.
Секрет заключается в том, как именно Ильф и Петров писали свои книги. Трудились они в соавторстве, а, стало быть, сюжетные перипетии и диалоги прописывали сообща. И, дабы повествование ощущалось более живым и достоверным, между собой они условились рубить на корню любую строчку, любое слово, которое пришло им в голову одновременно. Также и работает наше коллективное бессознательное – не мы рождаем обиход и его характерные черты, они формируют сами себя, уникальные, непохожие, взятые будто с пустого места. А свято место, как известно, пустым не бывает, ибо наши поступки и выброшенные на ветер слова – эффективный катализатор языкового деформаций.
Точно также «Двенадцать стульев» стал катализатором широкого дискурса, который если не определил, то, как минимум, неплохо встряхнул советских литераторов того времени. И до сих пор он не смолкает, чего уж там таить. История, рожденная в споре и прошедшая через споры на уровне «компетентных органов» – при таких исходных данных «Стулья» были обречены на успех. Остап-Сулейман-Ибрагим-Берта-Мария-Бендер-бей, будучи поистине великим комбинатором знал четыреста относительно честных способов отъема денег у населения. Ильф и Петров же знают тысячу и один перл, которыми можно ловко и изящно описать раннесоветские реалии без прикрас, без предрассудков, однако с красным словцом и невероятного уровня аутентичностью.
