С Михаилом Шемякиным беседует фотохудожник Виктор Горячев, специально для "Лилит". Начало ЗДЕСЬ
Кто из художников в юные годы был для вас наиболее интересен, авторитетен?
Мои любимые – это Питер Брейгель, Иероним Босх, художники нидерландской школы. Вы не забывайте, что во времена моей юности в библиотеках Академии художеств было запрещено показывать студентам книги художников ХХ века. Никакого Фрэнсиса Бекона, Генри Мура, ничего. Выдавали только профессорскому составу или членам партии. Мы жили в совершенно изолированном мире, поэтому, когда уходило начальство, молодые библиотекарши чуть ли не в трусах выносили в дальние залы старинной библиотеки монографии художников, а мы переснимали их на паршивенькие фотоаппараты, делая свой изобразительный самиздат. Мы были отчаянные, иначе нельзя было выжить. Мы привыкли ко многому – к лишениям, сумасшедшим домам, обыскам, ко всему.
Воспоминания о питерской молодости у вас ассоциируются с негативом?
Время было тревожное и романтичное очень. Я всегда говорю: оно было прекрасно. Мир 60-х, особенно в Европе и Америке – это был взрыв интеллектуализма и романтизма. Beatles, Rolling Stones, The Who – все, все рождалось. А фильмы какие тогда создавали! «Дорога» Феллини, картины Бергмана. И в литературе невероятный взрыв был.
Сейчас я во Франции живу, и я не могу назвать ни одного серьезного художника, скульптора. Просто пустыня-мещанство, обывательщина. Государство давит, налоги душат. И вокруг такая серятина. Не скажу, что раньше там жили богато, но все-таки была какая-то энергетика. Кафе были забиты, в них сидели художники. Гудели, сражались, вернисажи открывали. А сейчас это такое большое болото, живешь, как в колоссальном антикварном магазине.
А с Высоцким вы в Питере познакомились?
Я познакомился с ним в Париже. В Питере я был чернорабочим в глубоком подполье.
Какое впечатление он на вас произвел?
Мы познакомились в доме сестры Марины Влади. Марина как-то сразу почувствовала «здоровое недобро», как говорил Володя.
Ревность?
Да, ревность, у женщин ведь интуиция совершенно феноменальная. Тут же мы с ней полаялись слегка и ушли с Володей бродить по Сене и говорили до тех пор, пока уже солнце не встало. И ощущение было такое, как будто мы давно друг друга знаем. И то, что мы не были знакомы в Москве или в Питере не было большим пробелом. Ну а потом Володя очень привязался ко мне, и, конечно, ревность продолжалась, потому что никому, включая Марину, он не посвятил столько песен, сколько мне. И песни не только посвященные, как «купола», а еще плюс ко всему он писал песни на тему моей жизни, на тему наших происшествий. И тогда еще никто не понимал их ценности.
Какие из них вам наиболее дороги?
Я у Володи люблю военный цикл и более глубокие, серьезные песни. Хотя он и в комических песнях хорош.
Совсем недавно увидел замечательную серию ваших совместных фотографий, где вы в цилиндре, а он в кепке.
У нас было большое количество случайных фотографий, когда нас кто-то снимал. А потом мы решили сделать совместную фотосессию, я пригласил знакомого фотографа и сам сделал постановку этих кадров. Фотограф только нажимал на кнопку, а режиссировал я. Фактически автопортрет с рук, потому что даже негативы с этой съемки остались у меня. Когда мы с Володей познакомились, я почувствовал, что должен этого человека записывать. Я прошел курсы звукооператоров, купил два ревакса громадных, несколько микрофонов для голоса и гитары и сидел шесть лет в наушниках. Когда Володя приезжал, он первым делом заходил ко мне, чем страшно бесил Марину. И мы писали песни, а песни он перепевал по пять-шесть раз, так что вот так мы работали. И в результате получилось семь пластинок. И, конечно, это лучшие по качеству записи Высоцкого. Сейчас их издали на виниле, а я оформил.
Основные открытия в искусстве сейчас осуществляются на стыке искусства и науки. Вы в последнее время открыли для себя что-то новое?
Да. Рождаются постоянно новые виды искусств, они резко отличаются от традиционных. В них много интересного. К примеру, что такое видеоарт – это что-то среднее между кино и ожившей фотографией. Интересные эксперименты ведутся в области технологических моментов, когда вдруг растворяется экран или делятся образы на двадцать кусков, и прочее. На сегодняшний день видеоарт стал в ряд мощных, серьезных явлений в современном искусстве, и он развивается, и я с удовольствием смотрю на него. С другой стороны, я ретроград, потому что занимаюсь тем, чем немодно заниматься. Я до сих пор имею наглость держать в руках карандаш, пластилин, воск, глину.
Я понял, что вы не очень любите внедрение компьютерных технологий.
Да, они всегда мертвоваты. Ими можно пользоваться, но как индийскими специями – очень осторожно. Чтобы внедрять эти технологии, вы должны обладать безупречным вкусом.
А теперь вопрос из личной сферы, если позволите. Ваш режим дня?
Спим мы мало. Встаем рано. Потому что Сара (жена. – Ред.) – она такой солдат. Могу сказать, что женщинам со мной очень трудно.
Почему?
Потому что у меня нечеловеческий режим. Вот с Сарой мы уже вместе 30 лет, и все удивляются, как она выдерживает быть рядом со мной. Потому что быть со мной – это все равно что быть солдатом, постоянно готовым переходить через Альпы.
Время идет, а вы не меняетесь?
Как не меняюсь, конечно меняюсь, я же не мальчик уже, хотя дорожки песком не посыпаю.
Я имею в виду, что с возрастом солдаты становятся генералами, а у генералов уже другие установки.
Нет, я и сам солдат. У меня жесткий режим. У всех, кто приходит ко мне в мастерские, у американцев, японцев, немцев, возникает один вопрос: «А когда вы спите?»
Кстати, а сколько вы спите?
Когда я был немного моложе, в тридцать-сорок лет, четверо суток без сна для меня было совершенно нормально, я не уставал. Мой отец на войне неделю без сна держался совершенно свободно.
Вы живете недалеко от небольшого французского городка Шатору. Почему вы выбрали именно это место, а не Париж, к примеру?
У меня на сегодняшний день семь тысяч квадратных метров жилья. Где в городе я могу такое иметь? Здесь огромная библиотека, и где-то нужно хранить работы. Я же не олигарх, не Абрамович какой-нибудь, которые за год-два заработали миллиарды и могут позволить себе все что угодно. Я человек бездарный, я еле-еле зарабатываю себе на электричество.
Семь тысяч! Как вы осваиваете такое пространство?
Это мастерские, мастерские и еще раз мастерские. Представьте холсты пять метров в длину или пять метров в высоту.
А животные есть в доме?
Да. У нас девять собак от мала до велика. Самая маленькая собака – мопс, дальше идут бостонский терьер, потом карликовый пудель – очень умная собака, шарпей, сенбернар, немецкий дог и самая большая собака – ирландский волкодав, девяносто сантиметров в холке. Постоянно есть желание пополнить их состав, но прислуга поставила условие: еще одна собака – и мы уходим. Поэтому приходится себя ограничивать. Кроме этого у нас девять котов.
У вас уникальная интуиция. Любопытно, на что вы обращаете внимание, когда знакомитесь с человеком?
Прежде всего я смотрю на лицо, в глаза, которые являются отражением всего. Все остальное уже не столь важно. Есть такая фраза: «Художник мыслит в глаза». Мыслит, анализирует, наблюдает.
Ваша главная жизненная установка?
Попытаться остаться человеком.
Понравилось? Подпишись на наш канал и читай:
- "Отец, когда пил, гонялся за нами с шашкой наголо и пистолетом". Детство Михаила Шемякина
- "Мы вернёмся абсолютно здоровыми - и уже никогда не вспомним о "зелёном змии". Дружба Высоцкого и Шемякина
Виктор Горячев, Москва, специально для «Лилит» (с)
Фото вверху: m.business-gazeta.ru
