Вепсы — редкие люди. Только за последние 100 лет численность этого финно-угорского народа сократилась впятеро, до неполных шести тысяч. Их мир остаётся весьма обособленным, чужаку не так просто в него войти — не столько физически (добраться до некоторых деревень по бездорожью — отдельный квест), сколько ментально. Немногословные, чуждые суеты, почитающие истинных хозяев всякого места, будь то озеро, лес или скала, — вепсы умеют жить в согласии с природой и сонмом многоликих духов.
Вепс избегает конфликтов и не стремится изменить этот мир — ему вполне комфортно в заданной предками системе ценностей, где важно соблюдать обычаи, считаться с приметами и поверьями. Он скорее наблюдатель, всегда немного мистик и «вещь в себе».
Больше половины здравствующих ныне вепсов обитают в карельском Прионежье. Именно здесь, благодаря удалённости от больших городов (до Петербурга — около 400 километров), и удалось вепсам максимально сохранить свою идентичность.
Неформальная столица северных вепсов — Шёлтозеро. Если вам «за этнографией», это сюда. Но по пути и окрест есть немало сокровищ, укрытых среди лесов, в стороне от наезженных трасс. Туда мы и отправимся.
Шокша: байки дяди Миши
Если стартовать из Петрозаводска, по дороге на Вознесенье, первое вепсское село Шокша будет через 60 километров. В селе этом, упоминаемом ещё в писцовых книгах XVI века, сохранилось несколько типичных вепсских домов. В одном из них живёт старейший обитатель Шокши — Михаил Александрович Пиджаков. В свои 90 лет дядя Миша бодр и крепок, сам управляется по хозяйству и выступает в местном фольклорном ансамбле. Большой, в два этажа на высоком подклете дом, в котором Михаил Александрович живёт с рождения, сложен его прадедами ещё в 1880-е.
«Одной семьёй жили, все братья со своими жёнами и детьми — 18 человек! Избу ставили на века, из крепкой сосны, что на пригорках в бору растёт, — рассказывает дядя Миша. — Её по звуку выбирали: обстукивали и слушали, чтоб “сухой” звук был. Прежде чем рубить, принято поклониться хозяину леса, Мец Ижанду, спросить разрешения. И угощение рядом с деревом положить, хоть кусочек хлеба — душа дерева выйдет из ствола полакомиться и не пострадает от топора. У нас вообще принято в лес заходить с уважением, как в дом. Ни одной ветки зазря не ломать, не мусорить. В воду тоже не только ничего кидать нельзя или плевать, но даже сквернословить, когда на озеро или на реку вышел. Иначе не только улова не будет, но вообще может дело плохо кончится: Весь Ижанд (хозяин воды) лодку закружит, а то и вовсе перевернёт. Лешие, что в лесу живут, зазря никого не обидят. А даже помогут — например, за стадом присмотреть, когда скот на лесные лужайки кормиться выгоняют. Но только если пастух как должно себя ведёт — на время выпасов он не должен пить, ругаться и по женской части ни-ни».
В вепсской усадьбе дворовые постройки соединялись с избой крытым переходом — чтоб хозяйке не надо было по снегу на морозе в хлев ходить. Сено завозили на лошади наверх, под крышу, по наклонному бревенчатому помосту. У дяди Миши сохранилось немало всякой древней утвари: каменный жёрнов, лари для хранения ячменя, гороха и прочего, деревянные бочки разного калибра.
«Вот в такой, на десять вёдер, с краником, как у самовара, квас делали из репы — нашего карельского ананаса. Её много выращивали, по нескольку соток. Крупную парили и пускали на квас, а маленькую резали дольками, сушили в печи, как и морковку, — они у нас за конфеты были, сладкие и, как тянучки, долго жевались. Благо было тогда, чем жевать! — смеётся дядя Миша уже не таким богатым на зубы ртом. — Печники тоже у нас были справные. Многие, как мой отец, учились ремеслу в Петербурге. Целых три года надо было учиться. Первый год — “глину топтать”, второй — помогать печнику, выравнивать да швы затирать. И только на третий год мастер давал самому класть, но под его присмотром».
Сам дядя Миша полжизни отработал кузнецом при Шокшинском карьере, где с XVIII века добывают уникальный карельский «порфир» — малиновый кварцит. Местные непременно расскажут, что из него «пол-Петербурга вепсы построили», что, конечно, будет некоторым преувеличением. Но правда в том, что шокшинский порфир, порой и при участии вепсских мастеров-каменотёсов, использовался в отделке Зимнего дворца, Исаакиевского собора, Михайловского замка и многих других знаменитых петербургских зданий, а ещё — в отделке саркофага Наполеона (несколько глыб были подарены французскому правительству Николаем I), мавзолея Ленина и московской станции метро «Бауманская».
Само месторождение — сказочной красоты каменные откосы всевозможных оттенков, от нежно-розового до тёмно-малинового. От Шокши — пять километров по убитой дороге на посёлок Кварцитный. Проехав его насквозь, увидите базу отдыха «Рыбацкий причал», напротив — «карман», где можно оставить машину, и дальше по тропинке наверх.
Шёлтозеро: пироги из снега и отголоски Толкиена
Теперь можно и на Шёлтозеро, до него отсюда около получаса пути. В позапрошлом веке шёлтозерский купец Мелькин хорошо поднялся на поставках «порфира», дом этой зажиточной вепсской семьи — один из самых видных в округе, а его причудливая резьба — наглядная иллюстрация к поговорке «вепс с топором за поясом родился».
После реставрации и воссоздания комплекса хозяйственных построек здесь, на Почтовой улице, разместился Вепсский этнографический музей — единственный в России, представляющий материальную и духовную культуру этого народа. Это не просто собрание старинных предметов быта, но «центр сборки» настоящих подвижников и просветителей. Здесь расскажут о традициях и легендах, покажут, как обращаться с древним ткацким станком, научат делать кукол-берегинь, готовить знаменитые пирожки-калитки из ржаной муки. А если окажетесь тут зимой, может, уговорите показать, как делали «луменикад» — пирог из снега. Да, бывает и такое! Снег, оказывается, поднимает тесто не хуже дрожжей. Гороховую муку смешивали с чистым снегом и взбивали толкушкой, добавляя чуть соли. Комок такого «теста» выкладывали на сканец (тонкую ржаную лепёшку), прищипывали вверх бортики и выпекали в печи.
Но, как говорится, не хлебом единым. Музей часто становится площадкой для фестивалей, конференций и выступлений вепсского народного хора, существующего с 1937 года. То есть возник он именно тогда, когда начались гонения на всякое проявление национальной самобытности, а уж вепсам — за их близость к финнам — досталось по полной. Книги на родном языке сжигались, учителя репрессировались. Сегодня на вепсском говорят немногим более 3500 человек, он внесён ЮНЕСКО в Атлас исчезающих языков мира. И местный хор, и живущий в музее национальный театр кукол, и разговорный клуб — всё направлено на то, чтобы язык жил и говорили на нём не только старики. Научный сотрудник музея, филолог и музыкант Женя Фотеев не только собиратель фольклора, запевала в хоре и создатель песен на вепсском, но и генератор бесконечных идей того, как вызвать живой интерес к архаике у молодого поколения. Одним из вариантов «зажигания», убеждён Женя, может стать Толкиен.
«Мы, вепсы, можем увидеть в произведениях Толкиена больше, чем другие народы. Как говорил он сам, прочитанная в 19 лет “Калевала” изменила его жизнь. А перевод “Истории Куллерво” стал его первой пробой в фэнтези. И позже, во “Властелине колец”, видно, как Толкиен вдохновлялся финским, карельским языками, нашей мифологией. Очень много параллелей: например, между его персонажем Томом Бомбадилом и нашим рунопевцем Вяйнемёненом. Или поединок на песнях Финрода и Саурона из сборника мифов и легенд Средиземья — узнаваемая цитата из мира “Калевалы”. Само название сборника “Сильмариллион” происходит от вепсского слова, означающего «наполненный светом». Или вот у Толкиена народ рохиррим (всадники), а у вепсов есть слово “рохрей” — храбрый. Эльфийский язык Толкиена создан на основе наших языков – есть чем гордиться!»
Гимрека: старый погост
В жизни вепсов языческие верования тесно переплетены с христианством, принятым ими к XI веку. На холме у села Гимрека в 32 километрах от Шёлтозера стоит редкой красоты церковь Рождества Богородицы XVII века — единственный сохранившийся образец традиционных вепсских храмов Прионежья. Покрытая резьбой шатровая церковь с луковичной главкой и восьмигранная колокольня рядом возвышаются над заросшим погостом. На старых могильных плитах ещё видны надписи, выбитые столетия назад: «От сына доброму отцу и труженику», «Мир тебе, родитель» и другие, большей частью печально-покойные.
Между тем у вепсов случалось и «веселение покойника» — своеобразный перевёртыш, похороны-свадьба. По такому обычаю хоронили не успевших пойти под венец юношей или девушек. Усопших обряжали во все свадебное, дугу везущей гроб лошади украшали лентами, вышитыми полотенцами и колокольчиками, процессия двигалась под гармошку, с песнями и плясками, а при опускании гроба в могилу стреляли из ружья. Бывало, что так провожали не только безбрачных молодых, но и вполне себе поживших людей — по их прижизненному распоряжению. Рассказывают, как один мужик наказывал сыну: «Как помру, так до кладбища играй». У других мать завещала: «Пусть зять играет, когда мне срок придёт», — что тот и исполнил с лихвой, наяривая на гармошке, сидя верхом на её гробу. В материалах этнографических экспедиций описаны и другие сопутствовавшие вепсским похоронам обычаи. Так, непременно сжигаются бывшая на умершем одежда и даже стружки, оставшиеся от гроба, в порог дома забивается гвоздь («чтобы смерть больше не заходила»), при выносе покойного его детям надо пройти под гробом, а взрослые члены семьи, отворотясь от умершего и нагнувшись, смотрят на него между ног. Вернувшись с кладбища, все обязательно тщательно мыли руки и прислоняли их к горячей печи («чтобы холод могильный за тобой не пришёл»).
С Гимерецким погостом связана и одна реальная удивительная история. В годы войны, когда сюда вошли финские войска, среди солдат оказался 24-летний Ларс Петтерссон, будущий профессор — исследователь средневековой архитектуры. Вместе с другом, художником Ойва Хелениусом, они добились от командования разрешения на фиксацию всех памятников, оказавшихся в зоне военных действий. В том числе удалось им обмерить, сфотографировать и зарисовать все стоявшие тогда между Ладогой и Онегой храмы. Из 242 зафиксированных ими объектов теперь сохранилось около 30, и порой составить достоверное представление об утраченном можно лишь благодаря той коллекции Петтерссона — копии большинства изображений профессор передал в дар Кижскому музею-заповеднику.
Службы в церкви Рождества Богородицы не ведутся, но до недавнего времени можно было попасть внутрь, взяв ключ у хранительницы в приметном большом доме у поворота на деревню. В 2020 году началась реставрация памятника, которая оказалась неудачной. При попытке «вывесить» сруб для замены подгнивших брёвен обрушилась одна из стен. Работы остановили, сейчас ищут новые проектные решения.
Щелейки и Родионово: очарование древних церквей
Оказавшись в Гимреке, нельзя не заглянуть и в Щелейки, что в пяти километрах, чтобы полюбоваться другим шедевром деревянного зодчества — пятиглавой церковью Дмитрия Мироточивого (Солунского) 1783 года. Правда, этот храм, соединённый крытым переходом с колокольней, нынче во всей красе не увидишь. Его реставрация, тоже идущая с большими проблемами, тянется уже шесть лет.
Если хватит пороху, потратьте ещё час-другой, чтобы доехать до Родионово. От Щелеек до него около 50 километров, но на этом отрезке придётся пересекать Свирь (пристань в посёлке Вознесенье), а значит, пользоваться паромом, который ходит с 6:00 до 23:00 с интервалом около часа.
Церковь Георгия Победоносца XV века в деревне Родионово — самая древняя из сохранившихся на своём исконном месте, у Юксовского озера. В его названии считывается вепсское «юхен» (лебедь) — очертания береговой линии напоминают летящую птицу. И сам храм, вписанный в дивной красоты ландшафт, будто плывёт над озёрной гладью. Церковь действующая, придана Троицкому Александро-Свирскому монастырю. Кстати, канонизированный русской православной церковью Александр Свирский был вепсом.
