Почти исчезнув со страниц романа, автор вновь появится не скоро. В шестой главе будут безжалостно вымараны строфы о ревности, наверное, слишком наполненные личными переживаниями (о них я писала здесь).
Затем появятся размышления после гибели Ленского – их я тоже уже анализировала, это скорее общие раздумья, чем рассказ о своих чувства.
И лишь в самом конце главы поэт напомнит о себе. Завершающие строфы, как всегда у Пушкина, проникнуты не одним каким-либо настроением, здесь всё перемешано: и страх перед приближающимся тридцатилетием (напомню, что сам поэт называл его «роковым термином»), и размышления о новом пути в творчестве:
Лета к суровой прозе клонят,
Лета шалунью рифму гонят,
И я — со вздохом признаюсь —
За ней ленивей волочусь, - и (как это тоже типично для Пушкина!) переход от грустных размышлений к светлым – знаменитое прощание с юностью:
Так, полдень мой настал, и нужно
Мне в том сознаться, вижу я.
Но так и быть: простимся дружно,
О юность лёгкая моя!
Благодарю за наслажденья,
За грусть, за милые мученья,
За шум, за бури, за пиры,
За все, за все твои дары;
Благодарю тебя. Тобою,
Среди тревог и в тишине,
Я насладился… и вполне;
Довольно! С ясною душою
Пускаюсь ныне в новый путь
От жизни прошлой отдохнуть.
Это настроение передастся и началу следующей главы. Она открывается ставшим уже хрестоматийным описанием весны («Гонимы вешними лучами…»), однако эта строфа, которую учили наизусть, кажется, ещё в начальной школе, продолжится совсем не радостными строками:
Как грустно мне твоё явленье,
Весна, весна! пора любви!
Какое томное волненье
В моей душе, в моей крови!
С каким тяжёлым умиленьем
Я наслаждаюсь дуновеньем
В лицо мне веющей весны
На лоне сельской тишины!
Незадолго до этого поэт писал:
Познал я глас иных желаний,
Познал я новую печаль;
Для первых нет мне упований,
А старой мне печали жаль.
Вот и здесь он как будто подхватит ту же самую прерванную мелодию:
Или, не радуясь возврату
Погибших осенью листов,
Мы помним горькую утрату,
Внимая новый шум лесов…
Это упорное возвращение к «утратам», мне кажется, продиктовано и обстоятельствами жизни поэта.
Седьмая глава пишется в 1827-1828 гг. Это тяжёлое время для Пушкина. Пронесшаяся над ним буря его «выбросила на берег», но он ещё мечется, как будто не в силах приспособиться к иной жизни, иному обществу (не случайно в это время не живёт подолгу в одном месте). Наверное, к этой поре может быть отнесено горестное восклицание из финала романа «О много, много рок отъял!»
Не случайно примерно тогда же поэт пишет насквозь аллегорического «Ариона», где вспоминает друзей («Нас было много на челне») и явно говорит о произошедшем: «Вдруг лоно волн измял с налету вихорь шумный… Погиб и кормщик и пловец!»
Мне довелось в институтские годы поработать над анализом этого стихотворения, держа в руках черновую рукопись. О нет, конечно, не подлинник, но ксерокопию её. Помню, как было интересно разбирать и сопоставлять отвергнутые поэтом варианты (подчас зачёркнутые, трудно читаемые): «Спасён дельфином, я пою», «Гимн избавления пою», «Я песни прежние пою»… А потом увидеть отсутствующее в черновике, но появившееся при первой публикации (кстати, без подписи поэта) в «Литературной газете» А.А.Дельвига «Я гимны прежние пою» - по существу, признание в верности своим идеалам.
И в это же время Пушкин напишет одно из самых горьких своих стихотворений – «Воспоминание» (стихотворение датировано 19 мая 1828 года, а глава будет завершена 4 ноября того же года в Малинниках):
Когда для смертного умолкнет шумный день
И на немые стогны града
Полупрозрачная наляжет ночи тень
И сон, дневных трудов награда,..
Воспоминание безмолвно предо мной
Свой длинный развивает свиток;
И с отвращением читая жизнь мою,
Я трепещу и проклинаю,
И горько жалуюсь, и горько слезы лью,
Но строк печальных не смываю.
Вот это мрачное настроение, хотя и в меньшей степени, но прослеживается и в романе, где поэт скажет, что ему
…чуждо наслажденье,
И всё, что радует, живит,
Всё, что ликует и блестит
Наводит скуку и томленье
На душу мертвую давно
И всё ей кажется темно.
И именно здесь поэт будет призывать своих читателей «оставить град неугомонный» и отправиться в деревню, где Онегин «грустный оставил след», и приведёт туда, где похоронен Ленский, и покажет его могилу:
Там виден камень гробовой
В тени двух сосен устарелых…
Кстати, описание могилы Ленского говорит о том, что дуэль удалось, скорее всего, скрыть: похоронен он не на кладбище -
Есть место: влево от селенья,
Где жил питомец вдохновенья,
Две сосны корнями срослись;
Под ними струйки извились
Ручья соседственной долины…
Там у ручья в тени густой
Поставлен памятник простой.
Так, в неосвящённой земле, хоронили обычно самоубийц. И ещё усугубляя грусть, поэт расскажет:
Но ныне… памятник унылый
Забыт. К нему привычный след
Заглох. Венка на ветви нет.
И этим элегически-печальным настроением будет проникнуто всё повествование, пока описывается деревенская жизнь Татьяны«в одиночестве жестоком», чтобы затем смениться совсем другой тональностью при рассказе о путешествии Лариных, и особенно – при описании Москвы.
Но думаю, что уж совсем негоже говорить об этом в конце статьи, а потому – до следующего раза!
Если статья понравилась, голосуйте и подписывайтесь на мой канал.
«Путеводитель» по всем моим публикациям о Пушкине вы можете найти здесь
"Оглавление" всех статей, посвящённых "Евгению Онегину", - здесь
Навигатор по всему каналу здесь
