С шестой главой «Евгения Онегина» связана ещё одна загадка: при её первой публикации (она вышла в свет 23 марта 1828 года) после текста стояло «Конец первой части». Более того, было примечание: «В продолжение издания I части „Евгения Онегина“ вкралось в неё несколько значительных ошибок. Важнейшие из них помещаем здесь» (дальше были не только исправлены ошибки, но и даны некоторые изменения текста).
Интересно очень: значит, Пушкин собирался написать ещё примерно шесть глав? О чём он хотел рассказать в них? В школьные годы я изучала роман по изданию (многократно переизданному), подготовленному при участии известного пушкиниста С.М.Бонди, который попытался «реконструировать» замысел Пушкина, подробно расписывая, что должно было быть в каждой главе. При всём уважении к пушкинисту, позволю себе заметить, что это скорее его представление о романе, чем действительно замысел поэта.
Однако совершенно ясно, что планы развития сюжета романа существенно поменялись.
И шестая глава – переломная, в первую очередь, для героя. Дуэль уносит жизнь Ленского, и одновременно она, наверное, низшая точка падения для Онегина. Давайте разберёмся.
К этой главе Пушкин даёт примечание: «В первом издании шестая глава оканчивалась следующим образом:
А ты, младое вдохновенье,
Волнуй мое воображенье,
Дремоту сердца оживляй,
В мой угол чаще прилетай,
Не дай остыть душе поэта,
Ожесточиться, очерстветь
И наконец окаменеть
В мертвящем упоенье света,
Среди бездушных гордецов,
Среди блистательных глупцов,
XLVII
Среди лукавых, малодушных,
Шальных, балованных детей,
Злодеев и смешных и скучных,
Тупых, привязчивых судей,
Среди кокеток богомольных,
Среди холопьев добровольных,
Среди вседневных, модных сцен,
Учтивых, ласковых измен,
Среди холодных приговоров
Жестокосердой суеты,
Среди досадной пустоты
Расчётов, дум и разговоров,
В сем омуте, где с вами я
Купаюсь, милые друзья».
В окончательном варианте конец главы сокращён, из двух строф скомпонована одна, но автору, видимо, было очень важно донести эти строки до читателя (кстати, кто-то, вероятно, узнал: частично они использованы П.И.Чайковским в арии Гремина). Почему же? Автор боится, что его душа может «остыть», «ожесточиться, очерстветь и наконец окаменеть» … А ведь, похоже, это самое и произошло с душой Евгения: «мертвящее упоенье» «сего омута» оставило свой страшный след. Онегин, даже бравируя своим неприятием окружающих, оказался в плену светских представлений о чести. Ведь он сам понимает свою неправоту,
Наедине с своей душой
Был недоволен сам собой.
… Евгений,
Всем сердцем юношу любя,
Был должен оказать себя
Не мячиком предрассуждений,
Не пылким мальчиком, бойцом,
Но мужем с честью и с умом.
Он мог бы чувства обнаружить,
А не щетиниться, как зверь;
Он должен был обезоружить
Младое сердце.
Однако же, выказывая, как я писала, презрение к «сброду», сейчас Онегин встаёт на его точку зрения. Он может демонстративно пренебрегать правилами, опоздав к месту поединка, взяв с собою в качестве секунданта камердинера, походя оскорбив Зарецкого (во фразе «Хоть человек он неизвестный, но уж конечно малый честный» многие пушкинисты трактуют слово «известный» в том же ключе, что и гоголевское «Ноздрёв был в некотором отношении исторический человек. Ни на одном собрании, где он был, не обходилось без истории»). Однако не может сделать главного – объясниться с Ленским. Ю.М.Лотман очень интересно прокомментировал слова Онегина, обращенные к Ленскому, «Что ж, начинать?»: «С этими словами он, вопреки всем правилам (противники на поле боя не вступают ни в какие непосредственные сношения!), обратился прямо к Ленскому, демонстративно игнорируя Зарецкого. Пушкин показывает, как Онегин, не уважая Зарецкого и всеми средствами демонстрируя своё к нему презрение, в противоречии с самим собой действует по навязанному ему Зарецким сценарию».
В комментариях к одной из предыдущих статей мои внимательные читатели (я говорю сейчас только о них – не о тех, кто, подзабыв роман, всех поучает) не раз задали вопрос, почему Онегин не выстрелил в воздух, и сами себе на этот вопрос ответили: «Евгений оказался малодушным», «Им руководит банальная трусость». Увы, но это совершенно верно! Добавлю ещё, хоть и писала раньше: Онегин выстрелил первым, не дойдя шага до барьера, что, конечно, не запрещалось дуэльными правилами, но считалось не весьма достойным. Оставим в стороне рассуждения, почему не выстрелил Ленскому в руку или в ногу, – мы не знаем, насколько метким стрелком был Онегин. Любопытно рассуждение А.И.Герцена, что Пушкин убил Ленского «рукой Онегина — Онегина, который любил его и, целясь в него, не хотел ранить». Не знаю… Знаю одно: убийство на дуэли в глазах света таковым не считалось, но Пушкин не единожды повторит: «Убийца юного поэта».
И только после гибели поэта Онегин осознает, что произошло:
Мгновенным холодом облит,
Онегин к юноше спешит,
Глядит, зовёт его … напрасно .
А затем будут размышления Пушкина, сначала общие, а потом такие мучительные, рвущие душу:
Приятно дерзкой эпиграммой
Взбесить оплошного врага;
Приятно зреть, как он, упрямо
Склонив бодливые рога,
Невольно в зеркало глядится
И узнавать себя стыдится;
Приятней, если он, друзья,
Завоет сдуру: это я!
Ещё приятнее в молчанье
Ему готовить честный гроб
И тихо целить в бледный лоб
На благородном расстоянье;
Но отослать его к отцам
Едва ль приятно будет вам.
Что ж, если вашим пистолетом
Сражён приятель молодой,
Нескромным взглядом, иль ответом,
Или безделицей иной
Вас оскорбивший за бутылкой,
Иль даже сам в досаде пылкой
Вас гордо вызвавший на бой,
Скажите: вашею душой
Какое чувство овладеет,
Когда недвижим, на земле
Пред вами с смертью на челе,
Он постепенно костенеет,
Когда он глух и молчалив
На ваш отчаянный призыв?
Исследователи относят именно к этим строфам ещё две, сохранившиеся в бумагах Александра Сергеевича, но даже не помеченные как пропущенные:
В сраженье смелым быть похвально,
Но кто не смел в наш храбрый век?
Всё дерзко бьётся, лжёт нахально;
Герой, будь прежде человек.
Чувствительность бывала в моде
И в нашей северной природе.
Когда горящая картечь
Главу сорвёт у друга с плеч,
Плачь, воин, не стыдись, плачь вольно:
И Кесарь слезы проливал,
Когда он друга смерть узнал,
И сам был ранен очень больно
(Не помню где, не помню как);
Он был, конечно, не дурак.
Но плакать и без раны можно
О друге, если был он мил,
Нас не дразнил неосторожно
И нашим прихотям служил.
Но если жница роковая,
Окровавленная, слепая,
В огне, в дыму — в глазах отца
Сразит залётного птенца!
О страх! о горькое мгновенье!
О Строганов, когда твой сын
Упал, сражён, и ты один,
Забыл ты славу и сраженье
И предал славе ты чужой
Успех, ободренный тобой.
Такие размышления и на исторические темы, и по следам недавних для Пушкина событий (в феврале 1814 года в сражении при Краоне погиб 19-летний граф Александр Строганов, отец которого командовал корпусом в этой самой битве), очевидно, показались автору слишком уж уводящими в сторону, и в роман он их не включил, чтобы ещё сильнее подчеркнуть состояние Онегина:
В тоске сердечных угрызений,
Рукою стиснув пистолет,
Глядит на Ленского Евгений.
«Ну, что ж? убит», — решил сосед.
Убит!.. Сим страшным восклицаньем
Сражён, Онегин с содроганьем
Отходит и людей зовёт…
Сохранилась в рукописи и ещё одна строка – «Как мрачный стон, как гроба холод...» К чему она относится? Думаю, как раз к тому, что чувствует Онегин.
Если статья понравилась, голосуйте и подписывайтесь на мой канал.
«Путеводитель» по всем моим публикациям о Пушкине вы можете найти здесь
"Оглавление" всех статей, посвящённых "Евгению Онегину", - здесь
Навигатор по всему каналу здесь