Если пятая глава предвещает трагедию, то шестая трагична от начала и до конца. И название её, предварительно данное автором, - «Поединок».
О смерти речь идёт уже в эпиграфе, взятом из сонетов Ф.Петрарки «На жизнь мадонны Лауры» (фрагмент XXVIII канцоны). В наших канонических изданиях эта канцона отсутствует: сразу за XXVII идёт ХХХI. Обычно приводится итальянский текст:
La sotto i giorni nubilosi e brevi ,
Nemica naturalmente di расе ,
Nasce una gente, a cui l'morir non dole.
Один из переводов даёт Ю.М.Лотман («Там, где дни туманны и кратки - прирожденный враг мира - родится народ, которому не больно умирать»), - другой – В.В.Набоков («Там, где дни облачны и кратки, / Естественный враг покоя, / Родится поколенье, которому не больно умирать» ). Кто из них более точен, сказать не могу (в словаре слово gente переводится как «люди»). Так или иначе, Пушкин убирает из этого трёхстишия среднюю строку, которая говорит о характере враждующих людей, и, по словам Лотмана (Набоков вообще от пояснений воздерживается), возникла возможность истолковать причину небоязни смерти иначе, как следствие разочарованности и “преждевременной старости души”».
Для интересующихся привожу перевод А.А.Бердникова (как было указано им самим, «перевод не семантический и даже не поэтический»):
Часть мира возлежит
Среди снегов зальделых
И солнца лишена:
В днях кратких и несмелых
Покой людей бежит
И смерть им не страшна,
Их злость воружена
Тевтонским фанатизмом.
Как видите, здесь тоже речь идёт о «злости», но смущает меня «тевтонский фанатизм»…
…Сама глава во многом загадочна. Писалась она, видимо, летом 1826 года в Михайловском, возможно, параллельно с пятой, хотя заключительные её строфы датированы 1827 годом. Рукописи основной части главы не сохранились. С чем это связано? Может быть, с опасениями поэта за свою судьбу, с цензурой? Помню, что мой институтский преподаватель называл шестую главу «реквиемом по декабристам»…
Бо́льшая часть главы посвящена дуэли между Онегиным и Ленским. Я много о ней писала здесь и здесь, поэтому постараюсь не повторяться, но всё же о чём-то нельзя не сказать. Прежде всего, история самого вызова (напомню, в отличие от сценических интерпретаций, он заключался в письме, полученном Онегиным:
То был приятный, благородный,
Короткий вызов, иль картель:
Учтиво, с ясностью холодной
Звал друга Ленский на дуэль).
И дальше – размышления Онегина, прекрасно понимающего свою вину («он обвинял себя во многом»):
«Но теперь
Уж поздно; время улетело…
К тому ж — он мыслит — в это дело
Вмешался старый дуэлист;
Он зол, он сплетник, он речист…
Конечно, быть должно презренье
Ценой его забавных слов,
Но шёпот, хохотня глупцов…»
Остановимся на минуту. «Шёпот, хохотня глупцов» напугали Онегина. Но кто они, те, кого он так боится?! Давно ли он с презрением говорил Ленскому:
«Но куча будет там народу
И всякого такого сброду…»?
Кого испугался персонально? Буянова, Флянова, Скотининых? Он же их презирает, он уезжал всякий раз,
Лишь только вдоль большой дороги
Заслышат их домашни дроги…
А вот теперь, неожиданно, вероятно, даже для самого себя, он испугается, что они о нём скажут! И не случайно Пушкин завершит эту строфу цитатой из Грибоедова и собственным рассуждением:
И вот общественное мненье!
Пружина чести, наш кумир!
И вот на чём вертится мир!
Во многих местах романа мы видим открытые обращения автора к читателю. Здесь этого вроде бы нет. Но не знаю, как у других, а у меня всегда сжимается сердце, когда я читаю описание последнего дня, прожитого Ленским: и то, как он, «кипя враждой нетерпеливой», ждал ответа Онегина, и то, как «не хотел пред поединком Ольгу видеть» , но
Махнул рукою напоследок —
И очутился у соседок.
Пушкин, конечно же, иронизирует, говоря о чувствах Ленского, который уже ни в чём не винит любимую, но зато обвиняет во всём Онегина. «Он счастлив, он почти здоров», - заметит Пушкин. Именно, что «почти», потому что юный поэт уже вынашивает планы мести:
Он мыслит: «Буду ей спаситель.
Не потерплю, чтоб развратитель
Огнём и вздохов и похвал
Младое сердце искушал;
Чтоб червь презренный, ядовитый
Точил лилеи стебелёк;
Чтобы двухутренний цветок
Увял еще полураскрытый».
Все это значило, друзья:
С приятелем стреляюсь я.
Авторская ирония, конечно же, понятна. Но ясно видна и боль Пушкина, так резко выраженная им в следующей строфе:
Когда б он знал, какая рана
Моей Татьяны сердце жгла!
Когда бы ведала Татьяна,
Когда бы знать она могла,
Что завтра Ленский и Евгений
Заспорят о могильной сени;
Ах, может быть, её любовь
Друзей соединила б вновь!
И эта боль прорывается в двух пропущенных строфах.
При разборе бумаг Пушкина после его гибели В.Ф.Одоевский выписал несколько строф. До нас не дошёл ни первоисточник, ни копия, сделанная им. Впервые эти строфы опубликовал Я.К.Грот, снабдив примечанием: «Выписанные здесь строфы принадлежат, очевидно, к первоначальным редакциям соответствующих глав. Некоторые из этих строф были целиком забракованы Пушкиным при окончательной отделке главы, и таким образом заменяющие их в напечатанном тексте заглавные цифры означают действительные пропуски». Вот они:
XV
Да, да, ведь ревности припадка —
Болезнь, так точно как чума,
Как чёрный сплин, как лихорадка,
Как повреждение ума.
Она горячкой пламенеет,
Она свой жар, свой бред имеет,
Сны злые, призраки свои.
Помилуй Бог, друзья мои!
Мучительней нет в мире казни
Её терзаний роковых.
Поверьте мне: кто вынес их,
Тот уж конечно без боязни
Взойдёт на пламенный костер
Иль шею склонит под топор.
XVI
Я не хочу пустой укорой
Могилы возмущать покой;
Тебя уж нет, о ты, которой
Я в бурях жизни молодой
Обязан опытом ужасным
И рая мигом сладострастным.
Как учат слабое дитя,
Ты душу нежную, мутя,
Учила горести глубокой.
Ты негой волновала кровь,
Ты воспаляла в ней любовь
И пламя ревности жестокой;
Но он прошёл, сей тяжкий день:
Почий, мучительная тень!
Мы ясно чувствуем переживания поэта, вспоминающего былую любовь. О ком он пишет? По мнению некоторых ретивых комментаторов, - об императрице. Большинство же видят здесь отголоски былого увлечения Пушкина Амалией Ризнич (я о ней подробно писала здесь). Так или иначе, речь идёт о каких-то трагических страницах жизни поэта. Вероятно, именно поэтому он от этих строф отказался…
Продолжение – в следующий раз
*******************
Уважаемые читатели! В комментариях к одной из предыдущих статей возникла тема взаимоотношений поэта с Николаем I и меня упрекнули в нежелании говорить о царе с до́лжным уважением, а потом и вовсе написали, что «у Кота может наступить "синдром отождествления" себя с Александром Сергеевичем (раздвоение личности, проще говоря), когда, вне зависимости от обсуждаемой темы, только собственные взгляды начинают доминировать, даже без учёта мнения А.С. Пушкина и его современников». Мои краткие возражения успеха не имели, поэтому считаю необходимым сказать сейчас:
1. Данные статьи, которые я для себя назвала «Неизвестный Онегин», к теме «Поэт и царь» отношения практически не имеют.
2. Наверное, к указанной теме обратиться сто́ит, и я это сделаю, но пока не хочу «выныривать» из темы онегинской.
3. Исходя из этого, прошу временно полемику об отношениях Пушкина и самодержца приостановить - время для неё ещё будет.
Ваш Архивариус Кот
Если статья понравилась, голосуйте и подписывайтесь на мой канал.
«Путеводитель» по всем моим публикациям о Пушкине вы можете найти здесь
"Оглавление" всех статей, посвящённых "Евгению Онегину", - здесь
Навигатор по всему каналу здесь