Сложный. Трудный. Заумный. Сдержанный в своих эмоциях. Таким кажется Иосиф Бродский многим читателям. Его стихотворения-лабиринты, произнесенные молитвенным речитативом, открывают какие-то неожиданные мотивы любви, о которых предлагаю подумать вместе.
В 1962 году в гостях у художника Тищенко поэт знакомится с Мариной Басмановой. Это, по мнению друзей, была своеобразная пара: Иосиф остроумный, обаятельный, общительный, Марина молчаливая и сдержанная, но магнетически красивая.
По-моему, тут как раз все очень гармонично: поэтам нравится, когда их слушают. Странно, что Марина сохранила ореол музы великого гения, но не последовала за Иосифом в эмиграцию, не связала себя с поэтом узами брака, а их сына воспитывала в Советском Союзе без поддержки отца.
Одно из поэтических посланий Марине Басмановой у Бродского звучит так:
Предпоследний этаж
раньше чувствует тьму,
чем окрестный пейзаж;
я тебя обниму
и закутаю в плащ,
потому что в окне
дождь – заведомый плач
по тебе и по мне.
Нам пора уходить.
Рассекает стекло
серебристая нить.
Навсегда истекло
наше время давно.
Переменим режим.
Дальше жить суждено
по брегетам чужим.
Чувствуется, что отношения героев висят на волоске, их ждет разлука, его какое-то щемящее одиночество. Отсюда два минорный аккорда: пейзаж, погруженный во тьму, и «дождь – заведомый плач».
Герои кажутся сдержанно-молчаливыми, в его жесте – «обниму и закутаю в плащ» - нежность, желание сберечь любовь, в ней – тишина.
Строка «нам пора уходить» вводит в произведение тему времени, главенствующую во второй части стихотворения. Причем, нагнетается предчувствие и неизбежность разлуки словами «навсегда», «давно истекло» их общее время.
В последних строчках лирический герой сосредоточен только на своем будущем, хотя и употребляет второе лицо множественное число»: «переменим режим». Она режим не меняет, остается в своей стране, в окружении своих близких, друзей. И это он будет жить в другом измерении «по брегетам чужим», а не она.
«На последнем этаже», на высоте своих чувств и эмоций герой выглядит странно сдержанным, закованным в броню своей идеи обретения свободы.
А вот еще одно послание Марине Басмановой – «Загадка ангелу»:
Мир одеял разрушен сном.
Но в чьем-то напряженном взоре
маячит в сумраке ночном
окном разрезанное море.
Две лодки обнажают дно,
смыкаясь в этом с парой туфель.
Вздымающееся полотно
и волны выражают дупель.
Лирические герои – мужчина и женщина. Они совершенно по-разному воспринимают мир, который открывается за окном приморского домика. Само море разрезано их напряженными взорами, поэтому каждый видит свою лодку, свои волны, свой мир…
Подушку обхватив, рука
сползает по столбам отвесным,
вторгаясь в эти облака
своим косноязычным жестом.
О камень порванный чулок,
изогнутый впотьмах, как лебедь,
раструбом смотрит в потолок,
как будто почерневший невод.
Лирический герой всматривается в свою спутницу, любуется ее позой. Она словно заполняет весь его мир. Вещи, принадлежащие ей, одухотворены и прекрасны, полны очарования и как-то трогательно беззащитны.
Два моря с помощью стены,
при помощи неясной мысли,
здесь как-то так разделены,
что сети в темноте повисли
пустыми в этой глубине,
но все же ожидают всплытья
от пущенной сквозь крест в окне,
связующей их обе, нити.
Вот с образом сетей все очень смутно и неясно. Сети не нить, связывающая героев, а пустые, «повисшие в темноте», ожидающие «всплытья»… Какая-то недосказанность, хрупкость отношений, отчужденность чувствуется в интонации и в том, что любящие герои «разделены», отсюда два моря – у каждого свое.
Звезда желтеет на волне,
маячат неподвижно лодки.
Лишь крест вращается в окне
подобием простой лебедки.
К поверхности из двух пустот
два невода ползут отвесно,
надеясь: крест перенесет
и опустит в другое место.
Что же соединило героев? Звезда, желтеющая на воде, да крест. Вот это не парные предметы. Но это не так: если есть звезда, отраженная на волне, то есть ее небесная спутница, а крест – знак вечной памяти, бессмертия, а также жертвы.
Так тихо, что не слышно слов,
что кажется окну пустому:
надежда на большой улов
сильней, чем неподвижность дома.
И вот уж в темноте ночной
окну с его сияньем лунным
две грядки кажутся волной,
а куст перед крыльцом – буруном.
Герои молчат, созерцая каждый свой мир. Здесь почти пастернаковский прием, когда не только люди внимают этому миру, но и окно «пустое» всматривается в ночной пейзаж, преображая прозаические, земные предметы: грядки – в волну, куст – в бурун. Словно в мире никого не осталось этой ночью, только он и она.
Но дом недвижен, и забор
во тьму ныряет поплавками,
и воткнутый в крыльцо топор
один следит за топляками.
Часы стрекочут. Вдалеке
ворчаньем заглушает катер,
как давит устрицы в песке
ногой бесплотный наблюдатель.
Два глаза источают крик.
Лишь веки, издавая шорох,
во мраке защищают их
собою наподобье створок.
Как долго эту боль топить,
захлестывать моторной речью,
чтоб дать ей оспой проступить
на теплой белизне предплечья?
Лирический герой покидает пределы дома, бродит по побережью, «давит устрицы в песке», причем этот звук разрушения гиперболизирован: в тишине ночи он звучит, «ворчаньем заглушая катер».
Снова звучит тема времени – «часы стрекочут», то есть время, что они проведут вместе скоротечно, он чувствует этот обратный отсчет.
Но он не дает себе права думать об этом, закрывает глаза на эту разлуку, топит боль «моторной речью».
Но боль не отпустит, она будет напоминать о себе и дальше – проступит «оспой на теплой белизне предплечья».
Как долго? До утра? Едва ль.
И ветер шелестит в попытке
жасминовую снять вуаль
с открытого лица калитки.
Сеть выбрана, в кустах удод
свистком предупреждает кражу;
и молча замирает тот,
кто бродит в темноте по пляжу.
Рассвет преображает мир влюбленных, но не приносит счастья единения: она так же безмолвна, отрешённа и далека, он одинок.
Пожалуй, метафора «и ветер шелестит в попытке жасминовую снять вуаль с открытого лица калитки» самая ликующая и живая в этом мире, расколотом надвое, неслиянном, замирающем в предчувствии разлуки.
Какие чувства у вас вызывает лирика Иосифа Бродского?
Жду ваших комментариев на канале «Фильмокнижие»
