Хотелось разбить что-нибудь. Вдребезги расхлестать. Заорать дико, завыть отчаянно. Клещами будто сердце кто схватил железными. Да ещё крутит их, душу попутно наматывая.
И ведь не так уж серьёзного что стряслось. Ну взвилась душа женская рычащим зверем али гадюкой шипящей. Укусила не по делу. А и по делу, дак не по мерке справедливой. Ну что ж. Такая уж суть женская, стихийная. Искра в трещащий сухостью валежник, мгновение мелькнет, взметнется пламя… Подпорки, треснувшей щелчок, и мощь воды запертая не станет ждать. Сомнет и понесёт швыряя. Кто встанет поперёк, когда плотина слабину дала?
«Дурак», — подумал Кугыжа. Шаман, который.
«Вот какой же дурень. Нет чтоб просто чуть стерпеть, промолчать. И дальше тихо, мирно. С ладом да в радости. Нет же ж», — продолжал он корить себя.
Это правда уже малость поостыв и начав мыслить… Ну да, именно. Просто мыслить. Поначалу-то свой зверь на дыбы, с глазами кровью налитыми, рычит словами чёрными, костёря в три загиба женское это племя.
Сидело что-то в сердце Кугыжи. Хитрое. Ядовитое.
Не сам понял, конечно. Матерь Древняя подсказала. Значения не придал тогда словам мудрой. Потом мыслями не раз возвращался.
Хитрое в общем это что-то было. Яд свой помалу пускала. Терпимо в целом. Стоило вот только забиться сердцу быстрее от чувств сильных любовью вызванных, кровь шибче по венам пустить… Тут же оживала зараза. Корни пускала, яд впрыскивая безмерно. Как пелена от яда того на сознание падала временами.
Любое замечание, упрёк, слово, раздражением сквозящее, словно наотмашь било. Лезвием стальным в нутро да с проворотом. Казалось бы, но что, вот малость недовольная зазнобушка. Бывает с каждым. А внутри как будто все. Конец. Опять отвергли, не признали, ожидание чувств ответных обманули. Какой-то жизненный пустяк стал во главе. И больно так внутри. Так больно. Всё сжалось каменным узлом и чёрного отчаянья предел. Будто на краю.
Чуть переждав, конечно, разум возвращался в русло. Все расставлял по полкам. Но не смотря на ум, тоска и безнадега брала регулярно душу в жёсткие тиски, по случаю раздора с ненаглядной.
Долго запрягал Кугыжа, да ехал вот всегда с азартом лихо. Тут уж не отнимешь.
«Да чтоб меня! Опять как по писанному прошёл. Пустяшный спор-раздор и души судороги, будто жить не жить, — взорвался мыслью. — Все, пойду к Древней Матери. Учила уже конечно, поди не откажет повторить науку, как быть».
Собрался, пошёл. Обитала Древняя Матерь, как водится, на болоте. Среди самых что ни на есть гиблых топей, но Кугыжа тропку знал. На вид окно болотное, ряской затянутое, а если знаешь куда ступать, встретишь ногами гать, притопленную от глаз чужих.
Вышел к избушке Древней Матери Кугыжа. Избушка из бревен временем почерневших. На крыше, дерном обложенной, цветов болотных многоцветье. Миленько так. Черепа на частоколе малость милоту сбивают. Звериные да человечьи. Ну что ж, не все к Древней Матери за жизнью приходят, бывает и за смертью.
Ближайший к Кугыже череп повернулся на колу своём, проскрежетал:
— Нету Хозяйки. По делам на болото ушла. Тебе передала дров наколоть, щи сварить и баню стопить. В общем сам накормись, напоись и в бане попарься, чай не маленький. А там и Хозяйка вернется.
Кугыжа удивился, но не очень. Знал, к кому шел.
В общем принялся за хозяйство. Всё спроворил, да в баньке с дороги душой отмяк. Сидел на лавке в чистом, квас попивал, тут и Древней Матери ворчание заслышалось:
— Чую!! Духом человеческим пахнет! Свежатину принесло, сама в печь просится!
— Все шуткуешь, почтенная? Поздорову тебе, бабушка, — встал, с улыбкой поклонившись, Кугыжа.
— И тебе не хворать, Кугыжка. Как не шутковать-то при такой сурьезной жизни? — ответила Древняя Матерь, глазами слепыми мимо Кугыжи смотря. — Подмогни-ка куль со спины спустить.
Вот вроде и слепая была Древняя Матерь, но по болоту ходила да собирала, что нужно, не чета зрячим. Толи нюхом, то ли другим каким чувством-знанием.
— Ох и накосила ж ты, почтенная. Куда столько? — спросил, помогая сгрузить увесистый одуряюще пахнущий травой мешок с плеч хозяйки избушки.
— Дак тебя, дурня, ждала. Ты ж с простым не придёшь. Вот, матушку природу на помощь звать приходится.
— Знаешь в общем, с чем пришёл? — в очередной раз не удивился Кугыжа.
— Знаю. Дело обычное. Хоть и неприятное. Сразу скажу — заразу, о коей говорила, вижу. Как избыть ее, пока не скажу. Так сделаем. Травку эту в клети сейчас рассыплешь. Затем у огня печного спросишь, быть как тебе. К ручью за хатой сходишь, о том же вопрос задашь. Ветер здесь не сильно разгуливает, но услышит. Да к землице припади. Как взовешь ко всем, спать на траву эту в клети ложись. Ну а поутру сам скажешь куда оглобли воротить. Покумекаем, как, что.
Сделал все, как мудрая подсказала, Кугыжа. Спать лёг.
Идёт во сне тропой лесною. Пихты да ели в изумруде хвои свежей вокруг. Будто изнутри светятся. Идёт, а на встречу ему мужчина. Бородища да волос буйство сполохом рыжим горят. Кафтан яркий, все оттенки охряные собрал. Сапоги красные.
— Поздорову тебе, сын рода славного! — голосом, как пламени гул в печи, поприветствовал.
— И тебе гореть ясно, Огонь-Батюшка, — смекнул Кугыжа.
— Пойдём, не далеко здесь, — позвал Огонь.
Шли и впрямь не долго. Раздались в сторону лапы еловые, поляну уютную открыли. На поляне, на дереве давно уж ветром сваленном, две женщины сидели. Одна дородная, степенная. Как поле, пшеницей засеянное. Налились колосья, стоят тяжёлые. И хлеба каравай ароматом сытость сулит. Вторая гибкая, текучая. Казалось, шевельнется чуть, а мнится волной колыхнулась. Тут же молодец телом тонкий ходил — бродил. Не сиделось видать. Движения лёгкие, летящие. Пройдёт — трава будто ветром колышется. Ветром? Ну да, точнее и не скажешь.
Поклонился Кугыжа:
— В радости быть вам, великие! Спасибо что откликнулись.
— Здравствуй, сынок, — Матушка-Земля ответила. — Подходи ближе, рядом садись.
Вода и Ветер просто молча с улыбкой кивнули.
— Поговорили мы. Рассудили, кто что видел, приметил, — продолжила ото всех говорить Земля. — Есть в пределах моих гора высокая. И Ветер там летал, Вода дождём да туманом бывала, да и Огонь грозы вспышкой заглядывал. На вершине горы дерево растёт. Не простое. Древо Боли. Семя сеет по свету. Летит семя с этого дерева и в сердца людей падает. Не во все сердцах приживаются семена. Несчастье, обида почву им готовят. Упадёт в такой момент, корни пустит.
Не важно семени как люди судят о чем-либо. Оно внутрь смотрит, в души отклик.
Оставили вот дитя одного вечером темным. Любят его, но получилось так. Взрослые дела разного просят. Пала на ребёнка тень Древа Боли, почувствовал брошенным себя. Тут семя и заронилось. Если раз, два, может и не прижиться. Постоянно — начинает жить ребёнок под сенью этого дерева. И росток, из семени пробившийся, жизнь его путем особым ведет.
Добраться надо до дерева тебе. Проявит оно себя. А там уж воля человека, разум и чувств сила решат, путь дальше каков будет. Силен хребет, разум светел, горит огонь души — поймёшь быть как. Ну а коли не достанет чего, то уж тогда под деревом останешься.
Выслушал это все Кугыжа, только успел благодарность сказать, проснулся.
Из клети вышел во двор, утро уж. Древняя Матерь из избы выглядывает:
— Есть иди. Расскажешь заодно, как спалось.
Поведал ей Кугыжа, как все было, кашу из чугунка вычерпывая.
— Дерево значит. Ну что ж, слыхала о таком. Тени там стражу несут. Тела силой не справишься, и медведь твой не поможет. Нутром придется. Ну ни беда, оно у тебя тоже не из хлипких. И топором там своим любимым не махай шибко. Чую, хитрая там закавыка, с деревом этим, — рассуждала Древняя Матерь задумчиво.
Кугыжа помалкивал, слушал.
— Ну что, поел? В путь ступай тогда, дорога не близкая. Ну да тебе ль привыкать.
Собрался Кугыжа, распрощался сердечно с Матерью Древней, да пустился в путь, пыль дорожную топтать.
Три дня шел. Направление после сна вещего как само в ногах появилось. Вела Земля-Матушка по своим просторам. Вышел к горе высокой, одиноко на равнине стоящей. Издалека еще видно стало — стоит на вершине тень темная.
Пошёл по тропе, вверх кругами по склону ползущей. Вышел в конце концов на вершину, площадкой ровной срезанную.
В середине дерево стояло. Кора черная, ветки сухие, небо линиями ломанными исчертили. Тягостным веет от него. Желания нет в тенечке прилечь, хоть и солнце печёт.
Ближе подошёл Кугыжа. Как дернулось что-то болью внутри, отозвалось дереву мрачному. Заскрипел ствол в пять охватов, часть свою приветствую, как застонал кто.
«Оно. Древо Боли. Не ошибёшься».
Коснуться не успел ствола. Заструились тени из корней. Закружили Кугыжу, вьются хороводом чёрным. Лезет в душу тоска смертная, когтями острыми сердце ковыряет-царапает.
Замелькало прошлое в голове. От рождения самого. Как оставили, забыли, отвернулись, бросили. Моменты всплыли, как с душой открытой, с обрадовать желанием, что-то делал, поделиться спешил с восторгом. Встречной радости жаждал. А в ответ — раздражение, а то и злоба неожиданная, равнодушие. Тосковал, встречи дождаться еле сил хватало, всей сутью стремился. А при встрече укор, упрёк, не принятие. Или равнодушие опять же. Что даже страшней.
Непрерывно шли воспоминания. В какой-то момент ощущение сложилось, чуть ли не вся жизнь довольно долгая уже из этого состояла. Оцепеняющий эмоций удар, боли взращивание мыслями чёрными, кипение в смоле отчаяния до полного опустошения.
Скрутился узел в груди, дышать трудно. Боль накатила. Совсем плохо стало.
Глаза ненаглядной перед взором внутренним явились вдруг. Звёздочками горят, огнём ласковым да лукавым. Ух горят! Смотришь в ответ, наглядеться не можешь, ликует все внутри. Волной тёплой любовь нахлынула, души томление сладкое.
«Ох, как же люблю я ее, — простая, ясная мысль пронзила, зазвенела струной мелодичной. — Какая боль к чертям?! Какие обиды?! Люблю же, аж дышать забываю. На что время трачу? А могу ведь в глаза эти смотреть глубиной манящие, губы мягкие целовать, плечи нежные обнимать. Друг другу и жизни радоваться».
Прогнала любви память чувственная души судороги, отступила боль. Тени назад оттянулись, уняли чёрный хоровод. Перестарались все ж они, напомнив в деталях, сколько и как долго уж.
В миг дорисовалась картинка у Кугыжи — до смерти так? Нет времени на это. Не бесконечен век. Отмерен срок. И только на убыль идёт. Сколько ещё? Кто знает? Былого точно уж не вернешь, а остаток по-другому прожить бы.
«До чего ж суетны и мелочны страдания эти „серьёзные“… Как же бестолково время в них проходит. Жизни бесценную монету на обиды размениваю. О молодец! Хорошо не купец, а то б наторговал… Не тратится бы, болячки душевные ковыряя».
«Да и не настоящие они. Семя, проросшее, навеяло. А ведь и оно живое. Показывает, кто близкий нам. Не ошибёшься, когда болью дернет».
Лишь посетила эта мысль, трещиной проход в дереве открылся. Втянулись тени в проход этот, приглашая будто. Подошёл ближе Кугыжа — ну ясно дело, вниз ступени идут. Дышит сыростью коридор каменный, свет теряется в нем. Не все ещё значит.
Ну что ж, валашку удобней взяв, мало ли, во тьму погрузился. Пошёл осторожно ноги ставя. Крохи наружного света совсем иссякли. Думал уж огонь высечь, но замерцало спереди на свет намёком. Дальше-больше.
Раздался коридор пещерой со стенами, руки человеческой не знавшими. Увидел Кугыжа света источник.
Женщина. Слова не шли, чтоб описать лица ее прекрасного черты и тела линий совершенство. Чувство только родилось, озарением внутренним — красоты истинной явление, женственность, пронизывающая, во плоти. Увидел — не забыть. Душа восторженной мелодией звучит, мощью проявления природы женской любуясь.
«Богиня, — подумал Кугыжа. — А и тут ведь неладно сложилось».
Была причина мысли такой. Сияла светом внутренним женщина-богиня, мрак рассеивая. Вот только не было возможности полной силой засиять свету тому. Туго опутывали прелестное тело гибкие черные корни Древа Боли. Так выглядела богиня, будто в некий панцирь боевой обряженная, полуоткрытый. Руки, обвив, когтями черными на концах пальцев оканчивались корни. Видно было, не мешали двигаться корни, болью плененной.
Обернулась, резким всплеском, богиня к Кугыже. Глаза, тьмы полные, вперила в него. Жутковато смотрелись глаза эти на светящемся белым светом лице красивом. Когти черные хищно нацелив, потекла шагом вкрадчивым навстречу. Угрозой стыло повеяло.
«Это ведь она меня болью своей закогтить хочет. Во дела!»
Инстинкт охранный мышцы пружинил, к отпору готовил, плечи силой горбил. Телом всем валашку для удара встречного отводил. Зверь внутренний губы вздернул, клыки скаля, ворчанием утробным грозя. Чуть — вырвется силой дикой, яростью бешенной. Порву за брата!!
Выдохнул Кугыжа.
Зверю сказал мысленно — «Погодь, большой брат. Рядом будь просто».
Воли усилием расслабил тело, на колено одно опустился. Валашку на землю положил, сбоку себя опустив. Затем протянул руки богине навстречу, когтям ее страшным. Будто в объятия зовя.
— Здравствуй, Великая! Вижу тебя! Поет внутри от красоты твоей, от прелести язык немеет, слов не знает, рассказать чтоб. Ты посмотри в глаза мои, увидь в них силу восхищенья. Несчастен мир, когда ты скрыта от него, — воззвал, в слова вложив что чувствовал.
Замедлилось движенье хищное богини, болью одурманенной. Прислушалась. Смятенье промелькнуло на лице.
— Больно тебе. Вижу. Знаю, как это. Да, случилась она, боль эта. Нам выбрать, с ней остаться или дальше пойти, словно вновь родившись. Хочешь, мне ее отдай. Поделись, вернись только. Неправильно, что свет твой тьмой укрылся. Услышь меня!! — продолжил Кугыжа.
Все ближе прекрасное создание, узлами черными окутанное, приблизились глаза, тьмой горящие, к лицу Кугыжи вплотную почти. Протянулись когти, щеки коснулись, кожу надорвав. Остановились. Не дрогнул Кугыжа, смотреть продолжал душой открывшись, с искренним восторгом, объятиями распахнутыми.
Заклубилась тьма во взгляде богини, расползлась дымом черным, ветром развеянным. Заморгали потерянно, все большей осмысленностью наполняясь. Сплелись взгляды. Почуял Кугыжа, как суть богини сквозь души зеркало внутрь проникла, познала его, поняла для себя что-то. Теплота женская из взора ее заструилась. Корни, руки обвивающие, как сами в себя втянулись, пальцы от когтей очистив. Огладили пальцы тонкие, касаясь слегка, лицо Кугыжи пораненное.
— Ой! Это я тебя так? — нежный голос прожурчал, — Прости, мутно как-то, себя не помню. Голос вот твой услышала. Проснулась. Спасибо. Встань пожалуйста.
Встал Кугыжа, в свете тела богини купаясь. Что в полную силу засияло, от покрова корней Древа Боли избавившись. Улыбка мягкая на лице ее появилась. Подошла еще ближе, двигаясь, как танцуя. Ни капли хищного. Мягкость женская, пластичная. Тягучая и обволакивающая. Положила ладони на грудь Кугыже, на носочках приподнявшись, поцеловала в губы.
Как волной светлой да теплой омыло душу. Весь лишний сор вымыло из всех закоулков, шрамы застарелые разгладив. Почуял Кугыжа, как любовь внутри угнездилась, Древа Боли росток окутала собой, растворила, в себя как памяти часть важную приняла. Важную, не основную. Основной сама стала. Воцарилась любовь в душе Кугыжи, как жизни смысл. Тот, что всего времени жизни достоин. Не жалко тратить.
— Спасибо, — выдохнула на ухо прекрасная и в чистого света облако превратившись, рассеялась свечением вокруг, по корням вверх уходя.
Вышел из пещеры наружу Кугыжа, не узнал Древо Боли. Да и осталось ли оно им?
Зацвело дерево, ростки свежие пустило. Окуталось нежной дымкой розовых лепестков. В кору цвет теплый вернулся. Посидел под ним Кугыжа на ствол опершись, да глаза закрыв. Ветру лицо подставив. Встал, улыбнулся, по боку на прощание похлопал и в сторону дома направился.
Быстро дошел, легко на душе было. Ноги к дому любимой понесли. К калитке подошёл.
На крыльцо вышла, как почуяла.
Мелькнула мысль дальняя о ссоре. Как примет?
Мелькнула — пропала.
Навстречу существом всем подался.
Ринулась желанная, всем телом в объятия вжалась, будто одним стать захотела. Словно и не было размолвки. Лицо целует. Как соскучилась, шепчет.
Нашел Кугыжа губами своими губы мягкие милые, замер в поцелуе сладком. Спрятал в кольце рук, о макушку щекой потерся.
Постояли обнявшись, запах родной вдыхая.
Отстранился чуть Кугыжа, глазами встретились. Свет знакомый увидел, силы женской глубину, нежность пронзительную, ласкающую.
«Моя Богиня…» — подумал Кугыжа.
И улыбнулся.
Хорошо.
Номер карты 4100 1167 8477 9834 (ЮMoney), благодарю вас за поддержку канала! :)
